Ильдар Абузяров - Финское солнце
– У-ух! – кричит Атти, догоняя вагон.
– Э-эх! – визжит Батти, запрыгивая на трамвай.
– Я вам покажу «ух» и «эх», – спешит к ним Пелле. Одна мысль, что кто-то может прокатиться бесплатно, делает ее несчастной.
– Какие забавные ушастые мальчишки! – расплывается в улыбке Лахья. – До чего же юные! И бритые!
Завидев искорки в глазах женщины, Батти сам расплывается в широкой улыбке и замирает. Атти, наоборот, не замечает улыбок пассажиров. Он видит перед собой разъяренное лицо кондуктора Пелле. Через выгнутое стекло ее оскал кажется чудовищным.
– Плати за билет, прощелыга! – кричит Пелле.
– А мы к вам в трамвай не садились! – возражает Атти. – Вы бы еще с птиц деньги брали за то, что катаются на крыше…
– Раз едешь на трамвае, значит, должен платить, – требует свое Пелле.
– Ладно уж… – Атти достает самую крупную купюру и дразнит Пелле. – Возьми вот, если дотянешься.
Но как взять купюру через толстое стекло? Теперь уже не только Лахья, но и другие женщины улыбаются ушастым безбашенным мальчишкам. Особенно когда Ахтти высовывает язык и показывает Пелле, как он ее любит и что он с ней сделает при удобном случае.
– Давай поцелуемся! – Атти лижет стекло до тех пор, пока не замечает позади разъяренной кондукторши своего командира, лейтенанта Олави.
– Сми-ррно! – зычно гаркает Олави, и оба курсанта тут же берут под козырек и спрыгивают с трамвая. Точнее сказать, сваливаются.
– Только глянь на это убожество, – вздыхает Антти. – Ни за что в жизни не пойду в армию. Так пресмыкаться перед тупым солдафоном!
19Раскритиковав инфантильное поведение Атти и Батти, Антти возвращается к обсуждению семейных делишек мэра Мерве. Тем более что на подъезде к мосту трамвай застревает в километровой пробке.
– Каждый имеет право на комфорт, – начинает закипать Антти. – Но почему-то автомобилистам даны преимущественные права. То есть они свои права реализуют за счет наших прав.
– Ты так кипятишься, будто сам автомобилист и у тебя вместо души стальной движок, – старается остудить друга Ахтти. – Лучше успокойся. Надо быть сдержанней. Мы же экологичные, тихие поволжские финны.
– Не могу я сдерживаться. Если не я, то кто же будет бунтовать! – не может успокоиться Антти. – В каждом городе, где число авто доходит до трехсот на тысячу человек, машины физически заполоняют всё пространство. Они захватывают наши тротуары и газоны, наши парки и скверы! Засыпают озера и вырубают деревья, чтобы добавить парковочных мест у офисов и домов. Ты знаешь хоть один случай, когда бы пешеходы вытеснили автомобили?
– Нет, – вздыхает Ахтти. – А что теперь делать? Вон даже пространство между рельсами асфальтируют, чтобы не косить траву каждый месяц.
– Это чтобы машины и по рельсам ездили. А чтобы авто не вытесняли природу из города, нужно срочно вводить экологический трибунал и всех судить по законам военного времени. Люди имеют право на чистую среду обитания. А сейчас ей объявлена война!
– Да, ты, пожалуй, прав, – вынужден согласиться Ахтти.
– Да, прав. И горжусь тем, что мы будем первыми пешеходами Нижнего Хутора, которые бросят вызов машинам. Мы с тобой создадим террористическую группировку «Зеленые санитары» и встанем на защиту природы. Скажи, Ахтти, ты со мной? Ты будешь эко-террористом? Станешь зеленым радикалом?
– Пожалуй… – неуверенно соглашается Ахтти, впечатленный тирадой товарища. – А чем мы будем заниматься?
– Сначала напишем манифест. Потом предъявим ультиматум. А если к нам не прислушаются, мы, получив силы и благословление у наших предков, будем сами сжигать и портить машины, что стоят на наших газонах. И начнем с шумного навороченного «мазератти» этого беспонтового урода Пентти.
– Но тогда нас примется искать вся полиция! – ужасается Ахтти. – Нас будут искать Ментти, Паулли, сыщик Калле Криминалле и, возможно, даже Атти с Батти.
– Пусть себе ищут, – ухмыляется Антти, глянув на лейтенанта Олави. – Эти нас долго искать будут.
20Антти и Ахтти, разрабатывая план действий, бубнят себе под нос, а мальчик Вестте, убаюканный приглушенными голосами, погружается в мирную дрему. И видит он, как с утра пораньше они со старшим братом Ристо идут собирать бруснику и воронику, морошку и мятрушку, чернику и голубику в залитый солнцем городской сад. А набрав костяники и мустики – Вестте на двести марок, а Ристо на триста, – довольные братья возвращаются домой, где их ждет добрая Пелле, уже замесившая тесто для пирогов.
Еще издали Ристо видит, как к остановке подъезжает последний трамвай маршрута номер два.
– Бежим, Вестте! – кричит Ристо. Потому что всегда приятно успеть на последний второй трамвай, такая уж у человека натура: если не быть первым, то хотя бы успеть на последний второй.
Взявшись за руки, братья со всех ног бегут к остановке. Вестте бежал быстрее брата, и Ристо выпустил его руку. А водитель Риксо закрыл дверь прямо перед носом Ристо, и почти пустой второй трамвай тронулся в путь, разлучая братьев.
– Ну вот… – Вестте задыхается после бега, а вовсе не от злости.
– Ничего, Вестте, – кричит Ристо вдогонку. – Сейчас подойдет последний первый номер, и мы обязательно встретимся. А ты пока садись у окошка и любуйся городом.
Вестте, помахав брату рукой, поворачивается лицом к салону и видит, что в центре вагона стоит длинный белый стол, заставленный горками пирожков с клюквой и брюквой. А по углам – бадьи с квасом и миски с мясом. Вокруг стола сидят все оставшиеся старухи и женщины Нижнего Хутора: Курве и Синника, Сирка и Лямпи, Лахья и Рухья, Сырники и Вареники, Ульрика и Пяйви, Энники и Бенники…
– А чего это тут такое? – изумляется Вестте.
– Это поминки, – объясняют ему.
– Но и ты, я смотрю, пришел не с пустыми руками. – Курве тянет руки к корзинке с мустикой и вороникой. – Давай, клади что принес на общий стол.
– Нет, я не могу. Я собрал эту корзину для Пелле, а то она всё говорит, что я дармоед.
– Какая еще Пелле? – спрашивает Рухья. – Этот Харон в юбке, что работает кондуктором и пилит здесь всех подряд?
– Да… И она требует, чтобы мы с Ристо, не разгибая спины, собирали в парках и скверах Нижнего Хутора мелочевку. А еще она говорит, что я собираю ягод на двести марок, а ем на триста. Так что я никак не могу отдать эти ягоды. А почему, бабушка, ты назвала ее Хароном в юбке?»
– Потому что трамвай – это и есть лодка, что перевозит людей с одного света на свет другой. Только едет он медленно.
– Да-да-да, – запричитала бабка, что сидела по соседству, рядом со старичком в пиджаке. – Им бы только клюквы с народа содрать. А хоронить людей всегда будут. Не дома же оставлять. Поэтому хочешь не хочешь, а заплатишь.
21– А по кому все-таки поминки? – спрашивает Вестте.
– По многим смертным, – отвечает Рухья, – но прежде всего по Юххо, который утром умер от разрыва сердца. Трамвай номер два отменили, и он не смог вернуться домой от кладбища, где лежит его ненаглядная Горле. И по Ульрике, что везет борщ мужу в больницу, но рискует оттуда не вернуться. И по малышке Хельви, которая не собирается взрослеть. И по Эникки и Беникки, которые уже никогда не увидят своих одноклассников. И по Тарье, который уже ничем не облегчит жизнь своей Веннике. И по Рокси Аутти, который каждой своей песней помогал и мертвым, и живым.
– Ой-ой-ой, и по многим, по многим еще, – запричитали старухи, привыкшие хоронить и оплакивать.
– Как?! Дедушка Юххо умер? – удивляется Вестте потому, что как раз пролезал к окну в трамвае мимо старого Юххо.
– Умер, умер.
И никто в переполненном трамвае это не заметил. А может, Юххо не сняли с вагона и не отвезли в больницу, чтобы не потерять выручку во время простоя.
– И многие другие еще умрут, – добавила Лахья. – Но уже не смогут вернуться с того света, чтобы помочь живым.
– А почему не смогут вернуться? – перепугался Вестте. Как он сам, спрашивается, вернется домой из интерната?
– Потому что нет трамвая номер два.
– А что случилось с трамваем номер два? – замер напряженно Вестте.
– Его просто нет, – горестно ответила Рухья. – Старик Мерве отменил его. Он хочет убрать трамвайные пути под асфальт со своих заводов, чтобы влиять на жизненный путь всех хуторчан. Но главное, что ему хочется управлять не только профанным, но и сакральным временем. Ведь трамвай номер два давал людям шанс поправить свои ошибки. Он связывал кладбище с жилыми районами, парки и скверы – с больницами, дома престарелых – с храмами, а детдома – с судами. Так что сейчас мы поминаем не только усопших, но и трамвай номер два, который ходил против часовой стрелки и порой даже возвращал людей с того света на этот.
Пока Рухья объясняла все это Вестте, бабы уже вовсю поливали пивом ещё свеженькую могилу покойного, причитая: «Приходи, родименький, в гости, приходи на свои поминушки». Вестте слушал их завывания, упав лицом на пропахшее горем сиденье. Тошно ему стало трястись, словно в люльке, под причитанья старух и муторный бубнеж Антти.
