Виталий Орехов - Демиургия (сборник)
– Ему все равно. Я чувствую, зло стало сильнее. Те опасения, которые были раньше, – теперь действительность. Вы не боитесь? Вы же знаете, что такое зло… Вы не можете не бояться! Я не верю, что оно уже поглотило Вас. У Вас добрые глаза. Зло их меняет. И я чувствую, что нет в Вас зла. Вы мне не верите… Ааааа!
– Успокойтесь-успокойтесь, пожалуйста. Мы примем все меры, Вам нечего бояться! Санитары!
– Все, я спокоен, не переживайте. Просто… Я не знаю, может мне застрелиться?
– Вы же говорили, что убийство – это зло?
– А точно… Я и забыл. Оно уже очень близко.
– Не переживайте, пожалуйста. Все будет хорошо…
– Не будет… Прощайте.
…
– Да, доктор, можно к Вам?
– Да, конечно, как Ваши дела? Вы вчера были так взволнованны…
– Вчера? Забавно, совсем не помню… Я здоров. Сегодня ночью я проснулся и осознал себя совершенно здоровым человеком. Я не чувствую никакой необходимости больше находиться в Вашей лечебнице.
– Где? Где, Вы сказали?
– В лечебнице. Это же психиатрическая клиника, правильно я понимаю?
– Да… д-да. Все верно. Вы правы. А зло?
– Что простите?
– Зло. Вы не боитесь его?
– Извините, я Вас не понимаю. Ну… как? Все боятся зла, и все его совершают… нн-н… творят. На философские мысли, видите, меня наталкивают беседы с Вами.
– Да, я вижу, Вы абсолютно здоровы. Вы проходили сегодня психофизические тесты?
– Да, конечно, с утра, хотя и не видел в них необходимости. Довольно сложно попасть к Вам.
– Работа, сами понимаете. Я отдам выписку из клиники в регистратуру. Можете быть свободны.
– Желаю здравствовать.
– И Вам… не болеть.
Февраль
Стоял февраль. Шла война.
Снег сметал все на своем пути. Уже несколько месяцев в этой стране шел какой-то странный снег. Снег серого цвета. Небо тоже серое, как и все вокруг. Ничего не видно. Никого не видно. Уныние проникает даже в ряды тех, кто уверен, что их дело свято. В принципе, обе стороны уверены, что их дело свято. Только одни почему-то решили называть себя красными, а другие – белыми. Красный цвет не разбавлял уныние в сердцах, белый цвет не освещал его. Смятение поддерживалось лозунгами, которые ничем не гарантировались, обещаниями, которые никогда не сбывались, приказами, которые никогда не выполнялись. Добровольно. Сколько среди красногвардейцев было тех, кто верил в светлое будущее? Сколько среди деникинцев было тех, кто верил в белую республику? Сколько среди солдат армии КомУЧа было тех, кто верил в демократическую справедливость? Кто не просто делал карьеру, пусть и в такое страшное время, а боролся за идею? Идею, имя которой назвать никто не решался, ибо имя ее всякий понимал по-своему, и нельзя называть то, чего не существует. Или можно? Коммунизм? Монархия? Единая и неделимая Россия? Эти слова настолько далеки от идеи, но отлично ее заменяли. Солдаты оставались довольны. Война шла.
Английский винтовки были готовы к погрузке. Новенький грузовик французского производства блестел в русском снеге. В мире, где британцы создают оружие, а французы – машины, Россия могла произвести только снег. Солдаты, 4—ого отряда Гельсингфорсской армии с приписанным экспедиционным корпусом генерала Юденича грузили винтовки в грузовик. Шел снег. Один из солдат, невысокого роста, но коренастого телосложения обронил несколько винтовок на землю. На беду, все они оказались заряжены, и одна выстрелила в фельдфебеля. Фельдфебель Меркулов схватился за живот. Ноги подкосились, и он рухнул всем своим весом на землю, не издав ни малейшего звука. Может, просто его не было слышно из-за завываний северного ветра… Солдата, так неудачно грузившего винтовки, звали Александр (по-простому Сашка) Морозов. Все знали солдата Сашку из 4—ого отряда, он умел играть на гармошке, и громко пел стихи про красных. Теперь же Сашке было непросто. Скорее всего, его ожидал трибунал и расстрел, даром, что оплошность. Первая мысль была – бежать. Так он и сделал.
Прежде, чем его сослуживцы сообразили, что случилось, он уже успел отбежать на достаточное расстояние и скрыться в северных лесах. Наспех сформированый розыскной отряд ничего не изменил. Дезертира Морозова и след простыл. Белая армия понесла потерю в размере одного бойца. Шел снег.
В оперотряде полка Петергофского совета шла подготовка к обороне рубежов. Сформированный в Финляндии Русский Политический Комитет угрожал наступлению на сердце революции, и необходимо было защитить его всеми силами, имеющимися в стане рабочих и крестьян. Немедленного наступления не последовало сразу, однако был проведен инструктаж, на места выехали комиссары с соответствующими инструкциями, линия обороны передвинулась дальше на северо-запад. «Грудью на защиту Петрограда» – гласил плакат, расспрастроняемый по штабам красногвардейских частей. Петроград должен был до весны, когда по данным большевистского командования, должно было начаться наступление частей Юденича, превратиться в настоящую крепость, бастион пролетарской власти. Но, конечно, ничего подобного произойти не могло по причине острой не хватки
а) фуража,
б) стрелкового оружия,
в) людей,
г) лояльности со стороны солдат.
Работа по преодолению всего этого велась, надо заметить, активная, но безрезультатная. Приходилось переводить части из резерва и с центра, что было чревато прорывом фронта. На передней заставе был выставлен караул, получивший приказ открывать огонь по всем, кто подойдет к заставе более, чем на оружейный выстрел. Фронт располагался на 150 километров северо-западнее, поэтому открывать огонь было необходимо, поскольку любой подозрительный субъект мог быть послан врагом советской власти для рекогносцировки. Как минимум дважды солдаты заставы петергофского полка красной гвардии подобное задание уже выполнили.
Морозов пробирался через чащобу ночью. Днем он переждал в овраге, пока закончатся его поиски, и отправился на юго-восток. Он твердо решил перейти к красным. Все равно, среди белых его ожидает расстрел, а солдаты везде нужны, тем более —сейчас. Хотя, – думал он, – большевики так и так проиграют, стоит ли к ним идти? В общем, он ничего придумать не мог, кроме как все свалить на русский авось. До фронта было бы летом рукой подать, но зимой, среди заброшенных деревень, лесов, в плохо знакомой местности выжить было очень трудно. Но другого решения на ум не приходило, а замерзать и помирать сейчас тоже не хотелось. Ночью он пошел по направлению к ближайшей деревне к юго-западу от белых. Ее расположение он запомнил, поскольку ездил туда однажды на разведку с солдатами сводных частей. До деревни было 15 километров. Пройти их за ночь, голодным было неимоверно сложно, однако Морозов был крепким солдатом, и преодолел это расстояние. В крайней избе он осмотрелся – не было ли здесь преследователей, однако, как он и считал, они сюда не дошли, а если и дошли, то поджидать его тут не стали бы. Необходимо было решить проблему голодного желудка. Но для начала поспать хоть некоторое время. Он разбил стекло в бане, рассыпал осколки у двери, Накрылся как можно теплее всем, что было в доме, лег на полати и заснул.
Когда он проснулся, были уже сумерки, в дом никто не заходил, но было холодно, сон не согревал. Достать еду было очень непросто среди пустой деревни, а потому необходимо было провести тщательную разведку с целью обнаружения запасов продовольствия. Морозов обшарил всю избу, но в ней ничего не оказалось. В следующей также. В третьей тоже ничего съестного обнаружено не было. Морозов стал отчаиваться. «Неужели большевики или, пускай даже наши, мне от этого не легче, все забрали?» Но интуиция заставила искать дальше. В четвертом доме была обнаружена полный горшок крупы. Одному Богу известно, как он туда попала, но не воспользоваться подарком судьбы было глупо. Морозов развел на дворе костер (на проулке его могли заметить издалека, а лишнее внимание было ему пока ни к чему), нашел кастрюльку какую-то поменьше, почистил снегом, натопил из снега воды, засыпал крупы и сварил кашу. Большей гадости он в жизни не ел, но на этот раз она показалась ему вкусней амброзии. Он съел всю кастрюлю, запил горячей водой. Скоро начиналась ночь. Он сделал из ткани небольшой узелок, насыпал в него остаток крупы, и отправился дальше на юг. К его счастью эта ночь была безоблачной и он, ориентируясь по звездам, прошел еще километров двадцать до очередной деревни. Так он пробирался восемь дней, точнее ночей, покрывая за сутки по 15—20 километров обезлюдевшего пространства. Шел снег. Правильно сбалансированные силы, четкая самоорганизация и постоянный контроль за собой позволил ему продвинуться к Петрограду насколько это было возможно близко. Начинался пригород, и теперь в белогвардейской шинели надо было вести себя осторожнее.
