Андрей Орлов - Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Второго марта после пробуждения солдаты отказались спускаться в кубрик – сил уже не было. Они валялись на палубе под тентом, бледные, как призраки – кожа да кости, заросшие клочковатой растительностью. Ахмет собрался с силами. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы спуститься в кубрик и раскочегарить печку. Он фыркал. Надо же, какие неженки, без официантов уже не могут!.. Сержант тупо смотрел, как разгорается огонь. В голове его мелькали образы, связанные с этими пляшущими оранжевыми человечками…
Спустя какое-то время он очнулся на полу, насквозь пропотевший – хорошо, что не сгорел, – и поздравил себя с еще одним голодным обмороком. Первый случился пару дней назад, но товарищи остались в неведении. Ахмет жарил кирзу, борясь с галлюцинациями. Перед глазами плескалась речушка. Вода, кристально прозрачная, журчащая как лопочущий младенец, петляла по кривым излучинам. Он ясно видел мочала травы, свисающие с обрыва, чувствовал запах клевера, слышал собственными ушами, как мычат коровы, спускаясь к водопою. Потом над стадом что-то пролетело, видимо, баллистическая ракета, пущенная советским правительством ради мира на земле в назидание проклятому империализму. Сержант поднялся, облокотился о стол, бил себя по ушам, вытрясая из головы реальные видения. Он собрал в миску жареную кирзу, налил в котелок две кружки воды – кружка при этом с неприятным звуком чиркнула о дно бака – и побрел по ступеням, упрашивая свои ноги не подкоситься.
Товарищи тоже переживали галлюцинации – слуховые, зрительные. Во всяком случае, с их органами чувств что-то происходило. Они слышали то, что не должны были, видели то, чего не было. Серега долго не мог взять в толк, что за дрянь сует ему Ахмет и почему он должен тащить ее в рот. Парень сидел на коленях, смотрел на товарища незрячим оком и нес какую-то ахинею, проглатывая слова. Мол, прости, дружище, я знаю, что ты свой, физиономия знакомая и надоевшая. Но, хоть тресни, не могу вспомнить, как тебя зовут. И этих, что рядом валяются, – тоже не помню… Глоток воды освежил его память, порция кирзы вернула рассудок, но с Серегой что-то происходило. Он почти не разговаривал, таращился в небо. Временами его заросшие уста кривила ухмылка. Бывало, все менялось – солдат начинал ворочаться, рычал в подушку, грозился переколошматить об асфальт всех врагов.
Вовка Федорчук разговаривал сам с собой. Сначала как-то робко, словно стеснялся, потом уже в открытую. Он шепотом общался с женой, обсуждая планы по строительству бани на приусадебном участке, костерил отца за то, что тот слишком много палит свой вонючий самосад. Уж если есть такая привычка, то мог бы курить что-нибудь доброе. Иногда Вовка заговаривался, слова сливались в невнятную абракадабру.
Филипп Полонский с ума не сходил. Крепким оказался интеллигент, хотя и не отличался мускулистым сложением. Но лишних движений не делал – ел, когда просили, пил, когда предлагали.
– Стыдно говорить, – признался он шепотом Ахмету, – но в прошлом обмороке я посетил райские сады. Там действительно так хорошо, тепло и комфортно, как говорят об этом несознательные верующие. Приятное общество, все в белых одеждах, прямо как в Рио-де-Жанейро, улыбаются, с жильем никаких проблем. Деревья там забавные, цветов много. Я, в принципе, атеист, в бога не верую, хотя и допускаю, что над человечеством довлеет высшая неизученная сила с большими возможностями, изучить которую ученые пока не могут. Хотел уж удивиться, надо же, рай действительно существует. Потом вернулся в этот мир и расстроился. Умирать-то все равно придется, вот только попаду ли потом в этот цветущий Эдем? Ты Библию читал, Ахмет? – шептал Филипп.
– О чем она? – Сержант наморщил лоб.
Слово, в принципе, было знакомое.
– Понятно, – улыбнулся Полонский. – Библия – это труд неизвестного автора о приключениях евреев в Африке и о многом другом. А Коран ты читал?
– Нет… – смутился Ахмет.
– Эх, магометанин ты долбаный!..
Третьего марта они не поднимались после пробуждения. Ахмет обвел туманным взором всех присутствующих. Жалкие анемичные существа, былинки, дистрофики, в которых еле теплилась жизнь. Соломенные человечки, способные сломаться от любого внешнего воздействия. Люди шевелились. Поезд для отбытия в мир иной еще не подошел. Им ничего не хотелось – только лежать, апатично таращась в небо. Предложи им стол, сервированный мясными блюдами, они бы еще подумали, стоит ли к нему подниматься. Прикати им бочку кваса – могли не оценить. Происходило перерождение: кончались люди, начинались растения.
Ахмет еще сопротивлялся. Он не мог воздействовать на остальных, но боролся за собственный разум. Сознание временами покидало его, но, приходя в себя, сержант помнил, кто он такой и где находится. Они не умрут! Он должен поддерживать жизнь в своих ребятах!
Затулин полз в кубрик, преодолевая лестницу. Ревизия оставшихся припасов была бы смешной, если бы не оказалась такой грустной. На глазок – около трех литров воды. Два с половиной сапога, несколько свечей, семь или восемь спичек. Дрова еще оставались – порубленные в щепки переборки и обшивка. Он вновь упорно растапливал печку, жарил то, что с долей воображения принималось за еду. Ахмет выволок миску горячей «пищи» на палубу, вернулся за водой. Экономия уже неуместна, две полные кружки: литр. Кружилась голова, но он поднял эту воду, не расплескав.
Сержант насилу заставлял своих ребят принимать сидячее положение, кормил из ложечки. Они открывали рты как галчата, вяло жевали. Он вливал в них теплую воду. Солдаты давились, икали, потом валились на палубу словно тряпочные куклы, набитые бисером. Он ел и пил последним – то, что осталось после всех. Сознание заволокло. Ахмет истово надеялся, что это не смерть, просто сон.
А в сумерках его едва разбудил Филипп. Перед глазами сержанта возникло лохматое соломенное чучело с мутными стекляшками вместо глаз.
– Ахмет, вставай, – монотонно выводил Полонский. – Судно плывет.
Это могло быть новой галлюцинацией, но Ахмет дополз до борта, подтянулся. Рядом висели еще два чучела. Говорить они не могли, только наблюдали за происходящим. Серега пытался помахать рукой, но это были тщетные потуги.
Судно действительно плыло. Мглистый призрачный силуэт следовал параллельным курсом на дистанции не меньше полутора миль. Судя по размерам, рыболовный траулер среднего водоизмещения. В рубке поблескивал сигнальный огонек. Возможно, рулевой не заметил баржу без опознавательных знаков, оставшуюся по правому борту. Он отвлекся, занимался своими делами, мог просто не обратить внимания на посудину, сливающуюся с антуражем. Трудно обнаружить серую кошку в серой комнате, пусть даже она там есть. Дистанция между судами возрастала. Экипаж траулера не собирался оказывать помощь людям, терпящим бедствие.
– Уходят, – сипел Федорчук. – Они уходят, Ахмет.
– Кричим, пацаны, машем руками!
Альтернативы не оставалось. Можно было развести костер на палубе, просто бросить горящую спичку в кучку дров. Но последние спички хранились в кубрике. Оружие – тоже. А как кстати оно сейчас! Идти за этим добром – целая история, чреватая падениями и обмороками. Пока проделаешь такой вояж, траулер трижды скроется за горизонтом. Это было неправильно, в корне ошибочно. Они должны были держать спички и оружие наготове! Но так уж вышло, трудно удержать полезные вещи в меркнущем сознании. Это было какое-то безумие. Парни кричали, махали руками, хотя со стороны все выглядело совсем не так. Сомнительно, что их призывы о помощи могли быть услышаны даже на другом конце палубы. Несколько маховых движений, и немели суставы, висли руки, люди сползали на настил.
Ахмет упал последним, но не сдавался, снова сучил ногами, хватался за брус планширя, подтягивался, что-то хрипел. Мол, услышьте же, вашу мать! Люди вы или нет?! Но траулер уходил, таял в дымке, его обводы в сумрачной хмари уже почти не читались. Товарищи плакали в бессилии.
У него на глаза тоже наворачивались слезы, безысходность душила, но он шептал, не желая сдаваться:
– Все в порядке, пацаны. Не подошли сегодня – подойдут завтра, другие. Мы входим в район, где есть навигация. Завтра или послезавтра нас обязательно найдут.
– Мы верим тебе, Ахмет, – выдавил из иссушенного горла Филипп и попытался засмеяться. – Мы, как и ты, исполнены оптимизма и с уверенностью смотрим в будущее. Мы знаем, что где-нибудь в Перу, куда нас выбросит на отмель, найдут наши бренные героические останки.
– Что такое Перу? – шептал Федорчук. – Что нам в Африке делать?
– В Африке акулы, в Африке гориллы… – машинально выводил Серега. – В Африке большие злые крокодилы.
Настало четвертое марта, а в телах солдат срочной службы все еще теплилась жизнь. Они лежали под навесом – кто-то кашлял, кто-то сипло дышал. Снова долгое путешествие в кубрик, приготовление пищи с временными отключениями сознания. Похоже, Полонский был прав. Питательной ценности в кирзовых сапогах практически не было. Желудок на такие штучки уже не велся. Оставалось два литра воды и пара сапог.
