Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко
– А ты не рад мне, как я вижу. Да, мартышка? – вдруг обратился к нему отчим.
– Рад, – ответил Игорь и снова взял в руки камеру. – Спасибо.
– Папа, – подсказал тот. Он почему-то любил, чтобы Игорь называл его отцом.
– Спасибо, папа, – повторил Игорь и отвернулся к окну.
У входа на кладбище построили часовню из красного кирпича, и ее крыша сверкала цинком. Оглядывая ровные ряды могил, тянущиеся почти до самого горизонта, Игорь подумал о том, как схоже это расчерченное пространство с однообразием городских новостроек.
Он всю жизнь прожил в спальных районах – сначала с матерью в общежитии, потом с отчимом в сером бетонном доме. Из их окон были видны точно такие же типовые многоэтажки. План судьбы, намеченный для Игоря дядей Витей, был вычерчен по тому же ординару.
– А что замо́к висит? – спросил отчим у рабочих, показывая на новенькую часовню.
Могильщики, крепкие парни в оранжевых безрукавках, заулыбались, переглядываясь.
– У Господа Бога выходной, – ответил, щурясь на солнце, один.
– Отпуск за свой счет, – поддержал шутку другой.
Дядя Витя отдал Игорю цветы, взял пакет с бутербродами, камеру, и они двинулись вверх по заасфальтированной просеке, разрезающей участок кладбища на две ровные части.
Игорь первый вспомнил ориентир – гранитный обелиск, как палец торчащий среди одинаковых низких песчаных плиток, – и за обелиском увидел сухой веночек над поблекшей фотографией. Он подумал, что в такой солнечный день смерть не кажется страшной и умирать проще, чем в пасмурную погоду или зимой.
Могила заросла сорняками. Вынув перочинный нож, дядя Витя начал срезать кусты цикория в ограде. Игорь зачерпнул в канаве ржавой воды, установил банку с цветами перед портретом, вминая донышко во влажную глину. Затем они сели на скамейку; отчим достал из пакета бутерброды, «маленькую» и три стакана, плеснул в каждый немного водки. Они выпили молча, не чокаясь. Дядя Витя вынул сигарету и протянул пачку Игорю.
– Да бери, что ты жмешься. Знаю же, куришь, все вещи пропахли. И водки выпей еще, ты же не за рулем.
Вдалеке, у кромки кладбища, над голыми тополями кружили стаи ворон, ветер разносил их грай; тучи быстро плыли в небе, шелестела сухая трава. Солнце немного пригревало лицо.
Игорь закурил, читая надписи на соседних памятниках, машинально подсчитывая разницу между датами рождений и смертей. Получалось, что мать самая молодая из лежащих рядом.
– Ничего не хочешь мне сказать? – наконец спросил отчим, глядя куда-то поверх крестов.
– Про что? – пробормотал Игорь.
– Например, чем ты еще занимался на этой работе. И с кем.
Чтобы не смотреть на него, Игорь поднял стебель цикория и осторожно перевернул на брюшко сонного жука-пожарника, обнаруженного в траве.
– Я ведь пойду туда и сам узнаю, – повысил голос отчим.
Игорь легонько подтолкнул пожарника стеблем и ответил, поднимая каждое слово, как камень:
– Заодно расскажи, кто меня научил.
И он, и дядя Витя знали, что это бунт, нарушение табу, преступление запрета. О том, что происходит ночью, нельзя говорить и даже думать днем, нельзя говорить и думать никогда. От волнения Игорь слышал нарастающий гул – шум крови в ушах – и как будто поднимался над землей, чувствуя в себе постороннюю огромную силу.
Дядя Витя хрустнул суставами, сминая в кулаке пачку сигарет.
– Я же тебя пришибу сейчас.
– Только попробуй, – прошептал Игорь. – Только попробуй меня тронуть.
Над кладбищем летел ветер, тучи быстро двигались по небу. Игорю вдруг представилось, что они перенеслись на чужую пустынную планету, где каждая вещь и мысль воплощена не в слове, а в образе прямоугольного могильного камня.
Опомнившись, дядя Витя вырвал у него из рук цикорий и раздавил ботинком жука. Ему нужно было оставить за собой последнее слово, и он заговорил с показной злостью, все больше распаляясь, словно хотел присыпать словами зыбкую почву неуверенности.
– Значит так. Что ты делал без меня, разбираться не хочу. Но теперь я приехал, и в моем доме будут мои порядки. Шляться больше не позволю, и про работу свою блядскую забудь. Я не для этого тебя воспитывал и кормил десять лет. Если надо, наручниками к батарее пристегну, понял? Или изуродую, как бог черепаху. Раз обещал твоей матери, что характер твой переломаю, значит, так и будет. Ты понял меня, я спрашиваю, ты?..
– Понял, – не глядя на него, ответил Игорь.
– А теперь пошел к машине.
После пережитого напряжения Игоря охватила апатия. Он закурил и поплелся за дядей Витей к выходу с кладбища, где рабочие все так же сидели на свежих досках перед часовней.
Молча дядя Витя открыл дверь машины, завел двигатель, включил радио.
Игорь уже знал, что отчим постарается как-то отплатить ему за пережитые минуты слабости. И когда тот невдалеке от кладбища свернул на проселочную дорогу и заехал в редкий березовый лесок, Игорь догадался, что тот собирается делать.
Это было против правил – днем, в небезопасном месте, где их могли увидеть и где они могли видеть друг друга. Но это означало, что дядя Витя решил назначить новые правила. Заглушив мотор, он посмотрел на Игоря и притянул к себе его руку, и тот почувствовал, что не может не подчиниться молчаливому приказу.
Через полчаса, когда они уже ехали по трассе, отчим произнес первые за все это время слова:
– Сядешь за руль? Или все забыл, чему я учил?
Игорь пересел на водительское место, поехал, постепенно прибавляя газ. И подумал вдруг с каким-то веселым отчаянием, что если разогнаться до ста пятидесяти и протаранить бетонный столб, то все его проблемы разрешатся быстро и просто. Главное, чем ему не понравилась эта мысль – перспективой смерти рядом с дядей Витей, с которым он больше ничего не хотел делать вместе.
Они доехали до города, и, когда отчим остановился у магазина, чтобы купить сигарет, Игорь вышел из машины с другой стороны, сбежал по ступенькам в переход метро и поехал к Денису.
Глава восьмая. Числа
Вещи, с которыми, как ты полагаешь, связано счастье, обычно бывают орудиями пороков, стимулом сладострастия, приманкой желаний, жесточайшими муками похоти.
Поджо БраччолиниПереговоры шли трудно, чувствовалось недоверие и недопонимание немцев, которых не столько ободряли, сколько отпугивали обещания поддержки со стороны «административного ресурса». Было много вопросов по бюджету и по технической части проекта.
Марьяна, проработавшая всю документацию «на берегу», была готова разъяснять каждую частность, но в специфике производства инвесторы разбирались не лучше Георгия. А он насмешливо окрестил проект «наш город-сад», хотя речь шла о строительстве перерабатывающего производственного комплекса со сложной системой очистных сооружений. По-настоящему и немцев, и Георгия не интересовало ничего, кроме денег, – сроки окупаемости, проценты, гарантии, откаты.
Марьяна вела это дело по поручению отца и выступала его представителем на переговорах. Георгий представлял собственную компанию, подключив к разработке схемы финансирования своего друга и компаньона Вальтера Вербера. Швейцарец вызывал определенное доверие у немцев, к тому же им было удобно вести переговоры на нейтральной территории, в Женеве. Но и здесь решения по спорным вопросам не были достигнуты, и Марьяна уже заранее обдумывала, как отчитаться перед отцом.
Однако больше, чем провал переговоров, ее тревожило то, что происходило между ней и Георгием, выражаясь в полунамеках и скрытых знаках. Никогда раньше она не проводила так много времени с ним вдвоем и не могла представить, что, узнавая его ближе, подмечая всё новые его недостатки, она все безнадежней будет увязать в ловушке его обаяния – как жучок в песчаной ямке, вырытой скорпионом.
Порой казалось, что это Георгий изменился, вдруг доверился ей, решился открыть себя настоящего, без галстука и запонок. Но рассудок подсказывал, что эти перемены происходят в ее собственном сердце, которое теперь беспокоило ее куда чаще, чем обычно чувствительный желудок.
– Напомни, на какой коньяк мы спорили с Шулеповым? – спросил Георгий за завтраком в гостинице за три дня до намеченного отъезда. Он выглядел усталым и не таким свежим, как обычно, и для Марьяны это был дурной знак.
– По соглашению? – уточнила она, откладывая вилку.
– Да. Я помню, что обещал бутылку коллекционного «Пьера Феррана». А он, кажется, какой-то элитный купаж от «Курвуазье».
Марьяна пожала плечами.
– Сочувствую. Не нужно было спорить. С самого начала было ясно, что у нас слабая переговорная позиция.
– Да нет, я как раз собирался ему звонить, заодно напомню. А ты можешь сообщить Павлу Сергеевичу – сегодня подпишем предварительное.
– Откуда такая уверенность? – удивилась она. – Я как раз вижу, что мы уедем ни с чем. Немцы держатся очень настороженно, им явно недостаточно гарантий…
