Олег Рой - Белый квадрат. Захват судьбы
Так что все то, что произошло далее, вовсе не удивительно. Удивительно другое – то, что Мария Ощепкова продержалась достаточно долго. Три месяца она стоически сносила визиты по разным советским учреждениям, сидела в очередях, где чихали, кашляли и сморкались здоровые, но подхватившие простуду граждане, и даже если ей было тяжело, не жаловалась и не роптала.
И оставалась, если можно так выразиться, здоровой. С учетом имеющегося туберкулеза.
И вот, когда все формальности, казалось, были улажены и оставалось всего ничего до переезда; когда можно было собирать вещи, да что там можно – нужно, поскольку на освобождение казенной жилплощади давалось им две недели; когда Спиридонов уже выбил койку в туббольнице имени Снегирева, на Собачьей площадке, рядом с консерваторией Глиера, и комнату в общежитии завода Авиахима, – случилась беда.
Будь Мария Ощепкова в здравии, она, вероятно, и не заметила бы этой простуды, но туберкулез подточил ее силы, так что жила она одной силой воли. Ее жизнь висела на волоске, и достаточно было самого легкого прикосновения, чтобы этот волосок оборвался.
* * *Спиридонов соскочил с подножки поезда еще до полной его остановки. Вещей у него с собой не было, зато во внутреннем кармане пальто лежал пакет с магической формулой легендарного Реввоенсовета – «аллюр, три креста». «Подателю сего все органы партийного, советского, красноармейского и красногвардейского руководства, все органы учета и контроля, все организации транспорта и связи должны оказать максимальное содействие в масштабах компетенции» – гласила бумага в пакете.
Всю полноту обеспеченной этой бумагой власти надо было употребить для спасения жены Ощепкова. Всю дорогу от Москвы до Новосибирска Спиридонов ломал голову, что и как он может сделать. Против него работали огромные пространства страны и погода, порой останавливавшая состав снежной переметой, но он очень надеялся, что успеет…
Хотя бы на этот раз.
Не для себя – для Ощепкова.
Но, увидев его – все под тою же липой, так приятно пахнувшей в тот памятный его приезд, а ныне с голыми ветками, на которых кое-где налип снег, – Спиридонов понял, что не успел.
Вид у Ощепкова был ровно такой, как полгода назад, но его глаза изменились. В них, в глубине, за зрачками, застыла немая боль.
– Все, – сказал он, не здороваясь. – Можно было не приезжать…
Голос Ощепкова звучал глухо.
– Идемте, – сказал Спиридонов, и Ощепков покорно побрел за ним. Они дошли до площади, где стояли, кутаясь в башлыки, промерзшие извозчики. Один подошел к ним.
– Куда едем, товарищи? – спросил он. Ощепков молчал.
Спиридонов ответил вместо него:
– Домой. Знаете, куда?
Извозчик кивнул, и они пошли за ним.
По дороге молчали. Увидев магазин губпотребсоюза, Спиридонов велел остановиться. Вспомнив Фудзиюки, он купил бутылку «Казёнки», две пачки папирос, буханку-кирпич и пахнущую клейстером ливерную колбасу производства потребкооперации. Затем поехали дальше.
Ощепков жил в небольшом частном доме – вероятно, некогда флигеле богатого дома. Теперь это было общежитие. Флигелек был совсем маленький, кроме сеней в нем была лишь одна комната, половину которой занимала печка. И в комнате, и в сенях было очень чисто. Спиридонов усадил Ощепкова за стол, нарезал колбасу и хлеб, нашел пару стаканов…
Ощепков сидел неподвижно.
За весь вечер они обменялись едва дюжиной слов.
– У вас было такое, чтобы что-то случалось – и стало темно?.. – отстраненным голосом уронил Ощепков. – Будто в комнате без окон погасили лампу?
– Было, – ответил ему Спиридонов.
– И как… как вы пережили это?
– Тренировался.
Они опять долго молчали, потом Ощепков все тем же голосом поделился:
– Машенька очень хотела, чтобы у нас был ребенок… да вот не вышло.
Спиридонов подумал, как важно, должно быть, для Ощепкова то, что он ему говорит – и как пусто и бессмысленно это звучит. Потому только кивнул. Он понимал боль Ощепкова. И чувствовал ту же боль когда-то. Раньше. Наверно, совсем в другой жизни.
Ощепков выпил и вытер губы рукавом. Спиридонов закурил.
– Я опять холост и одинок, – сказал Ощепков, а Спиридонов ждал, когда он заплачет. Неправда, что настоящие мужчины не плачут. Бывают случаи, когда плачут даже бронзовые барельефы.
Но Ощепков так и не заплакал, лишь повторил:
– Холост и одинок…
* * *После полуночи Ощепков заснул, а Спиридонов просидел без сна до утра. Утром они перекусили тем, что осталось, не разговаривая.
– Пойдем… к ней? – только и прозвучала одна фраза из уст Ощепкова.
Спиридонов кивнул. Идти оказалось недалеко, каких-нибудь два квартала. Кладбище было новым, но уютным – с молодым березняком и новой же деревянной церквушкой, выкрашенной в синее и голубое – цвета Богородицы. В церкви шла служба. Когда дьяк хорошим баритоном завел «миром Господу помолимся», Ощепков остановился и торопливо перекрестился. Затем повел Спиридонова дальше.
Они подошли к новым могилам: снег здесь был перемешан с грязью и глиной, и казалось, что земля покрыта запекшейся кровью. Ощепков остановился у припорошенной снежком свежей могилы, на которой уже успели поставить выкрашенную в белое деревянную пирамидку со звездой.
– Виктор Афанасьевич, – начал Ощепков, когда они постояли у могильного холмика. – Вы уж меня простите, но никуда я не поеду отсюда. Зачем?
– А зачем вам здесь оставаться? – мягко возразил Спиридонов. – Мучить себя? Вы закончили свои дела, попрощались со всеми. Уезжайте. Уезжайте подальше, Василий Сергеевич.
Ощепков поднял глаза. Спиридонов отметил, что в глазу у него лопнул сосудик.
– А как же она? – тихо спросил он. – Как я ее оставлю?
– Вы ее не оставите, – ответил ему Спиридонов. – Где бы вы ни были, она будет с вами. В вашем сердце. В вашей памяти.
Ощепков долго смотрел на него. Затем медленно кивнул, но как-то неуверенно, и тогда Спиридонов добавил:
– Просто спросите себя: хотела ли бы она, чтобы вы остались с ней здесь. На могиле. Или хотела бы, чтобы вы шли дальше? Вы говорили, она хотела, чтобы у вас были дети? Тогда исполните ее желание!
– Как? – Ощепков отпрянул. – Виктор Афанасьевич, как вас понимать?
– Вы можете подготовить хороших бойцов. Это и будут ваши дети! Моя жена мне так и сказала, когда у нас не…
И осекся, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.
– Так, значит, вы тоже… – пробормотал Ощепков.
Спиридонов положил руку ему на плечо:
– Да. И довольно об этом.
Ощепков кивнул, сгреб с могильного холмика горсть земли, скатал в шарик, сунул другую руку в карман пальто и, достав небольшой платочек с оборочками, явно дамский, осторожно завернул в него землю и, взглянув в глаза Спиридонову, твердо сказал:
– Тогда идем на вокзал.
– А… зайти за вещами? – напомнил ему Спиридонов.
– Что вещи… Все, что мне нужно, у меня с собой. И, знаете, я боюсь. Боюсь, что не смогу уйти, если сейчас…
Он замолчал, не закончив. Но Спиридонов все понял.
– Хорошо. Идем на вокзал.
Сколько раз впоследствии Спиридонов пожалеет об этом решении!
Глава 7
Проклятые дни
1933
До чего странными бывают капризы этой дамы – Судьбы!
Зал боевых искусств общества «Динамо» перебрался в отремонтированное здание Московского общества любителей лайт-тенниса, закрытого в восемнадцатом. Это место на Петровке было Спиридонову хорошо известно: в этом здании он в семнадцатом открыл свои курсы, попутно возглавив осиротевший и вскоре почивший в бозе бывший Императорский яхт-клуб, располагавшийся на близлежащих озерах… на которых они с Клавушкой не раз катались на коньках.
Раньше такое обилие воспоминаний, связанных с этим местом, заставило бы Спиридонова обходить его десятой дорогой (что он и делал долгое время, отказываясь переводить в помещения вновь открывшихся кортов свои курсы), но после второй поездки в Новосибирск что-то у него в душе поменялось. Теперь он не боялся того, что скрывает его память, и, когда накатывали воспоминания, предавался им лишь с толикой грусти.
Он вышел на крыльцо и потянулся к карману френча за папиросами. И тут же опустил клапан – на крыльцо высыпали его ученики. В их присутствии Спиридонов старался не курить.
Будущие милиционеры веселой гурьбой скатились со ступенек. На учителя они не обращали внимания. Спиридонов невольно ими залюбовался: крепкие, ладные, а уж на татами какие молодцы!
– Ну пока, ребята, – зычно попрощался самый высокий из парней, пожимая руки всем остальным. У него были голубые глаза и пшеничного цвета кучерявый чуб, родом он был откуда-то с юга Курской области. – Побегу я.
– Коль, а ты куда это так быстро? – спросил другой, смуглый, как цыган, парень, родом из Краснодарского края.
– Куда-куда, на кудыкину гору, – отмахнулся Коля, улыбаясь. – Побегу это ГТО сдавать, вторую ступень.
