Маша Трауб - Плюс один стул
– Бабуль, я вечером заеду, у меня работа, – объяснял Петя.
– Какая такая работа? – удивлялась бабуля. – Ты забыл, какой сегодня день?
И Петя понимал, что работать все равно не сможет – баба Дуся грозила самыми страшными проклятиями. Он доводил Евдокию Степановну до могилы сватьи, усаживал на скамеечку и помогал достать из сумки гостинцы – конфеты, хлеб, наливку. Конфеты баба Дуся обязательно раскладывала по углам участка, ставила рюмку с наливкой и принималась обстоятельно докладывать сватье о последних событиях в своей и Петечкиной жизни. Рассказывала про яблоки, картошку, про то, что у соседки коза потерялась. Евдокия Степановна плакала, просила прощения, ругалась, ссорилась, мирилась, смеялась, вспоминала старые обиды и попрекала через слово:
– Зачем же ты умерла? Вот жила бы сейчас и все бы видела. А то мне приходится тебе все рассказывать. Вот что тебе не жилось-то?
Здесь, на кладбище, баба Дуся всегда была со сватьей на «ты». И не могла ей простить, что та ушла так рано….
– Ты ж со своими врачами здоровее меня была! – возмущалась баба Дуся. – И лекарства глотала, какие мне и не снились. Дорогущие! И что? Помогли тебе эти лекарства? А я говорила – нечего на них деньги тратить. Вранье сплошное. А я вот в памперсах хожу. Ты ж небось и не знаешь, что это такое. Очень удобно, я тебе скажу. Жаль, что ты не попробовала. Как пеленка, только стирать не надо. На три часа хватает. Вот придумали такие клеенки под задницу, а зрение мне не могут исправить. Не придумали еще. Говорят, я наркоз не выдержу. Смешные они, врачи. Сколько мы с тобой выдержали, что ж, наркоз бы их не перенесли? Уж чего мы с тобой только не переносили. А от твоей болезни лекарства еще не изобрели. Все обещают…
* * *– Дорогие друзья! А вот у нас и сюрприз! Пожаловали к нам нежданные-негаданные гости – цыгане! Кто цыган-то заказывал? Вот сейчас начнется настоящее веселье – будем петь и плясать. Давайте поприветствуем наших артистов, которые будут исполнять свадебные частушки!
Запевай, цыганочка! А мы подпоем!
С неба звездочка упала на прямую линию, меня милый переводит на свою фамилию! Эх! Ох!
Кто сидит не развлекается,
не танцует, не поет?
Пусть на нас не обижается —
в виде штрафа рубль дает!
Эхххаааа!
А мне милый изменил,
На козе уехал в Крым,
А я маху не дала,
На корове догнала.
Эххххааа!
Прокусил большой бульдог
Теще ногу тощую.
От укуса сразу сдох —
Подавился тещею.
Эхххааа! Оххааа!
Глупо делала девчонка —
Замуж торопилася:
Увидала бабью жизнь —
Скоро прослезилася.
Не в микрофон:
– Что? Что пропало? Банка с деньгами? Нет? Праздник? Позор? Почему позор? Цыгане поют частушки? Ну, поймите, тут совсем не моя вина. Других костюмов для артистов не было – все заняты. Да, сейчас пик свадебного сезона. Что осталось, то и предложили. Хорошо, хоть цыганские были. А от гаданий и цыганских романсов молодые сами отказались. Они частушки захотели. А русские народные костюмы у нас на другую свадьбу уехали. Да, там все в таком стиле – с бубенцами. Те молодые даже тройку лошадей заказали и скоморохов. И заказывали заранее. Мама невесты, прекратите истерику! Ничего не пропало! Все веселятся! Это же смешно – цыгане поют частушки. Да вы посмотрите на артистов, они же русские! Вон та, главная, цыганка – она Иванова по паспорту! Да, я сам видел! И у нее за плечами хоровое училище! Частушки – ее специальность. Согласитесь, поет она хорошо. Согласны? Ну так что вы претензии предъявляете? Тетя невесты, а вам что не так? Политические частушки? Где? У кого? Про Крым? Так кто же знал, что так все обернется? Что ж теперь, частушки переделывать? Вы знаете, сколько лет мы их поем? И ничего. И дальше петь будем! Какие у вас еще претензии? Почему бабья жизнь тяжелая? И почему милый изменил? Тетя невесты, это шуточные частушки. Понимаете? Шуточные. Ну хотите, мы сейчас все прекратим. Хотите? Нет, не я придумывал частушки. Кто? Не знаю. Народ придумывал! Да, наш русский народ! Да, я тоже по паспорту русский. Не похож? Ну хорошо. Еврей я. И по маме, и по папе. Что? Вы сразу догадались? Я очень за вас рад. Почему я тамадой работаю? Позорю нацию. Вот, судьба так сложилась. Да не придумывал я эти частушки! Нет, мне срочно нужно выпить. Не могу больше. Девушка! Да, вы! У вас там еще в бутылке осталось виски, которое притворяется кока-колой? Отлично. Дайте хлебнуть. Да не нужен мне бокал. Уже не нужен. Спасибо. Что случилось? Иванова, Танька! Гости «Шмеля» требуют! Спой им! Да, я знаю, что ты не Михалков. Пожалуйста, Танюш, умоляю, спой что-нибудь политкорректное. Что, тетя невесты? Да, она может спеть «А напоследок я скажу…». Танюш, дай мне три минуты, умоляю. Я хоть выйду, покурю.
* * *Баба Дуся выбрала себе место на краю стола, почти у входа, чтобы поставить ходунки.
– Что вам налить? – спросил официант.
– Водки, – велела баба Дуся.
Вообще-то она не официанту ответила, а просто приказала. Слышала все хуже. Приходилось кричать. От слухового аппарата баба Дуся отказывалась наотрез.
– Бабуль, все хорошо? – подошел к ней Петя.
– Что?
– Баб Дусь, это я, Петя!
– Петя? – Баба Дуся уставилась на внука слепыми глазами. – Что-то не похож.
Бабуля, хоть и с двойной катарактой, как всегда, углядела самую суть – Петя действительно был сам на себя не похож. В костюме, чисто выбритый, подстриженный, как призывник перед срочной службой. Ксюша твердила, что он должен сбрить бороду и привести себя в порядок. Тетя Люба была против, считая, что отросшая щетина, которая, однако, недотягивала до того, чтобы называться бородой, придает Пете солидности и возраста.
– А то ты будешь выглядеть старше! – кричала тетя Люба племяннице. – Лена, что ты молчишь? Тебе как больше нравится – бритый или нет?
– Как молодые решат – так и будет, – покорно отвечала Елена Ивановна, которая в последнее время стала слезливой и превратилась в тень почти в буквальном смысле слова – ходила на цыпочках, говорила шепотом. Тетя Люба, напротив, то и дело срывалась на крик и истерику, причем по любому поводу. Вот теперь спорила с Ксюшей, положена ли жениху щетина. Жених в этом обсуждении не участвовал, заняв позицию Елены Ивановны – как Ксюша решит, так и будет.
Рано утром Петя, поддавшись неведомому порыву, поехал к бабе Дусе. Но сначала зашел в парикмахерскую «Локон». Теперь, конечно, салон. И не «Локон», а «Стиль». Но раньше это была обычная парикмахерская, куда Евдокия Степановна, когда приезжала в город, ходила краситься и делать «перманент».
Петя стригся здесь все детство. И баба Роза, у которой была тайная страсть к длинным волосам у детей – когда даже мальчики похожи на девочек с локонами, – падала в обморок. Петя выходил из салона, подстриженный под «лысый бобрик», с жестким ершиком, о который можно было уколоться, проведя рукой. Роза Герасимовна каждый раз после стрижки доставала из шкафа коробочку, в которой хранились свернутые маленькими конвертиками листочки из обычной школьной тетрадки. Подписанные – «Петины волосики, 1 год». «Петины волосики, 2 года». Баба Роза раскрывала конвертик и осторожно трогала льняные завитки…
Петю всегда стригла тетя Зина, которая приветствовала его загадочной фразой: «Не журись, волосы не зубы – отрастут».
Конечно, тети Зины в салоне давно не было – на ее месте, у крайнего от окна кресла, стояла женщина средних лет. Перед Петей в очереди сидели двое мужчин. Петя, дождавшись, покорно сел в кресло.
– Вам куда? На паспорт или так, на жизнь? – спросила женщина.
– На свадьбу, – ответил Петя.
И женщина всколыхнулась, заволновалась и, пока стригла, выясняла подробности – кто невеста, беременная или так, по любви? А чего в их салон зашел? Ведь не статусный вроде.
– Я сюда еще в детстве ходил, – признался Петя.
И тетка опять захолонулась, обдав его запахом пота, а когда мыла голову, то больно скребла ее, почти как баба Роза. А вот уши полотенцем эта женщина вытирала ну точно как баба Дуся. Петя аж вздрогнул от давно забытых ощущений – да, бабушка умела так в «ухах» поковырять, что они потом долго горели. Она верила, что если массировать мочки, то ребенок вырастет высоким и уж конечно здоровым. Парикмахер, пока стригла, наклоняла ему голову материнским жестом – уверенным, решительным.
Петя вышел из салона с привычным «бобриком», чуть длинноватой челкой и тщательно выбритым затылком. Он даже хохотнул, увидев себя в зеркале – Ксюша наверняка будет в шоке.
Он положил двести рублей чаевых – парикмахер начала совать деньги назад.
– Тебе ж сейчас надо будет! – причитала она. – Каждую копейку придется считать! – И вдруг заплакала. Горько, как плачут матери, провожая сына на верную смерть. И перекрестила Петю как на дальнюю дорогу. – Такой ведь молоденький еще! – всхлипывала она. – Зачем же ты в этот омут лезешь? Ведь вижу, что не по любви! Затянет, и не выкарабкаешься! Всю жизнь себе сломаешь!
