Николай Векшин - Эликсир жизни
В квартире жил только один зверь – большой черный таракан, гроза детей. Ребятишки были замечательные: умненькие, бойкие, открытые. Мне вообще общаться с детьми обычно комфортно. Замечу попутно, что разница между детьми и взрослыми не в килограммах и сантиметрах, а в уровне искренности. Искренние не подозревают других в неискренности. Дети от природы правдивы. Как говорится, дети и боги предпочитают правду. Дети часто фантазируют, но лишь до тех пор, пока взрослые не приучат их врать.
Милена захотела выйти за меня замуж. Вообще говоря, женщины бывают только двух сортов: замужние и мечтающие о замужестве; при этом первые ругают свое замужество, а вторые свое одиночество. Почему женщины избегают одиночества? Потому что сами себе они не интересны. Все незамужние с завидным мужеством мечтают о замужестве (мужество это то качество, которым мы больше всего восхищаемся в женщинах). Мужчина женится на женщине, потому что он ее любит; женщина выходит замуж по той же причине: что он ее любит. Мы с Миленой были близки почти год (после ухода от Лиды), и я любил, но связывать себя браком не спешил. Почему? Боялся потерять обретенную свободу. Холостяк – человек, женатый – полчеловека; незамужняя – полчеловека, замужняя – два человека. Кстати, одинокая вызывает сострадание, одинокий – зависть.
Женщина выходит замуж за Васю лишь потому, что мечтает о Грише и никак не может женить на себе Петю. Помни, женщина: всех мужчин на себе за один раз не женишь! Я был не единственный, кто приходил к Милене. Иногда у нее на кухне посиживали и другие; например, мой основной конкурент – сосед из того же дома. Он приходил под разными предлогами: то книжку взять почитать, то трешку на бутылку стрельнуть до получки, то еще что. Он, как и я, был биофизик, причем, постарше и поопытней. Умный и обаятельный. И язык подвешен что надо. Так что, как ни крути, он был соперник серьезный. Мы с ним за Милу как бы состязались. В то время я еще не понимал, что мужчинам не стоит соперничать, ибо женщины больше всех любят самих себя; такова их природа.
Единственное, что перевешивало чашу весов сердца Милены в мою сторону, было то, что сосед был алкаш. Если быть точным, он был еще не совсем алкаш. Но Мила своим проницательным женским взором видела, куда его несет. Не знаю, были ли у них близкие отношения. Я был так доверчив и так влюблен, что мне даже не приходила в голову крамольная мысль о вечной актуальности гоголевской Солохи.
Любую последовательность событий можно выразить двумя междометиями: сначала «ух!», потом «ох!». Дальнейшие события заставили меня задуматься. Виновником этого стал, однако, не злополучный сосед, а другой ухажер. Как-то я пришел к Милене поздно вечером без предупреждения. Она удивилась моему появлению и, позевывая, провела на кухню. Дети в комнате уже спали. Я извинился за поздний визит и стал объяснять причину. В это время в дверь позвонили. «Подожди здесь», – попросила Мила, пододвинула мне табурет и пошла открывать. Я услышал мужской голос. Через минуту Мила вернулась, сунула мне в руки большую чашку и скомандовала: «Попей чайку, а я скоро приду». – «Ты куда-то уходишь?». – «Нет. Только выйду ненадолго в коридор. Пришел один случайный знакомый. Не хочу пускать его домой». Я заварил чай, налил в чашку, положил три куска сахара и стал медленно помешивать ложечкой, философски наблюдая за круговращением чаинок на поверхности. За входной дверью слышались приглушенные голоса, но я не прислушивался, поглощенный созерцанием того, как чаинки сначала вращаются по кругу, а потом, теряя скорость, собираются в центре. Очень похоже на солнечную систему: планеты кружат по орбитам, постепенно стягиваясь к Солнцу.
Выпив чашку, налил вторую. Шум за дверью стал громче. Я услышал голос Милы: «Перестань!». Я подошел к двери. Послышался игривый мужской тенорок: «Разве ты не хочешь убедиться, что я мужчина?». Мила крикнула: «Прекрати!». В ответ раздалось: «Не строй из себя целочку!». Послышалась возня. Я распахнул дверь. Финальная сцена из гоголевского «Ревизора» – ничто в сравнении с моим появлением. Милена и ухажер застыли в позах, которые великий Николай Васильевич вряд ли был в силах описать. А я попробую. Представьте себе роскошную панночку с распущенными длинными русалочьими волосами, полнокровную от избытка сил и раскрасневшуюся от излишка разнообразных чувств. Ясные очи сверкают гневом и готовы к слезам, алые губки полны презрения, грудь вздымается от волнения, белые рученьки в ямочках возмущенно упираются в плечи обидчика, а непослушные пышные бедра сами льнут к этому нахалу. Ухажер тоже был хорош: весь взъерошенный, красный от натуги, с бледными пятнами на лбу от любовного переполнения, глаза шальные, рубаха расстегнута, галстук на плече, пиджак в левой руке, правая рука – на талии панночки. Две пары глаз уставились, будто я был привидением или космическим пришельцем. Два рта – в изумлении распахнуты настежь. Надо сказать вам, любезные моему сердцу читатели, что и сам я был изумлен не в меньшей степени. Но поскольку душа из моего тела в тот момент не вылетела и, значит, не могла разглядеть меня со стороны, то ничего определенного о своем тогдашнем внешнем виде сказать не могу. А выдумывать не хочу. Пусть выдумками занимаются те, кому вспомнить нечего. Я пришел в себя первым и спокойно предложил ухажеру: «Пойдем, поговорим». Он, отпустив Милу, отрицательно мотнул головой: «Еще чего! У меня что – нет права прийти к знакомой женщине?!». В это время Милена тихонечко скрылась за дверью. Я ответил с нажимом: «У тебя есть право к женщине прийти, но нет права ее оскорблять!». «Бл@дь?», – переспросил он, ухмыльнувшись. Оскорбление – последний довод негодяя. Я ударил его по лицу. Он схватил меня за руку и стал выворачивать. Я стукнул его другой рукой в нос. Он охнул, но тут же ухватил меня за рубашку и дернул. Рукав порвался. Наплевать! Не стоит обращать внимание на то, на что не следует обращать внимания. Я ударил его в грудь. Он обхватил меня, пытаясь бросить. Наверно забавно это выглядело со стороны: сцепились два умника, один из которых пытается боксировать, а другой бороться. Как потом выяснилось, мой соперник был неплохой спортсмен: самбист, лыжник, пловец. На его стороне были сила и опыт, на моей – молодость и характер. Ему удалось-таки, подставив подножку, швырнуть меня на пол. Но я успел после падения выставить вверх ноги, упереться сопернику в живот и крепко прижать его к стенке коридора. Он тяжело дышал, и из разбитого носа на его белую рубашку капала кровь. На шум выбежали соседи. Ухажер ушел, оборачиваясь, выкрикивая угрозы и вытирая кровь носовым платком.
Возврата нет
Доверие и нежность – как лепестки розы: одно неосторожное движение – и шипы уже вонзились. Мила потеряла мое доверие. А чувство нежности к ней в моей душе стало замещаться жалостью. Милена, несомненно, была моей «половинкой», но только подгнившей, к сожалению.
Одна из подружек Милы как-то, уже после истории с ухажером, спросила: «Викентий, а когда же вы с Миленой поженитесь?». Не знаю, сама ли подружка сгорала от любопытства или это Мила попросила провентилировать ситуацию. Не люблю, когда в душу настырно лезут в валенках; поэтому отшутился: «Женитьба – замена порывов души навыками тела. Если бы мужчина женился каждый раз, когда влюбился, то и разводиться бы ему пришлось ежедневно. Если бы я женился на каждой женщине, которая хотела выйти за меня замуж, то сейчас мог бы быть обладателем небольшого гарема». Ответ мой был встречен удивленным взлетом бровей: «Вы с Милой так долго дружите… Не пора ли пожениться?». Я немного разозлился от такого беззастенчивого нажима и сурово изрек: «Если уж жениться, то на такой, чтоб не хотелось застрелиться».
Не сомневаюсь, что подружка передала Милене этот разговор, ибо сразу после этого Милена пропала на две ночи, поручив ей своих пацанов. Я спросил ее: «Где Мила?». Та тут же ее заложила: «Ночует у отца младшенького сына». У меня потемнело в глазах. Несколько дней ходил, как замороженный. Мир вокруг стал холодным и пустым. Нет преступления страшнее измены. Вы можете возразить, что есть: убийство. Ерунда. Умереть человек рано или поздно всё равно должен (если не выпьет волшебный эликсир). А вот изменившая женщина убивает бессмертное: она убивает любовь. Любовь подобна азартной карточной игре, в которой всё ставится на кон; остановиться в ней невозможно, и в ней не существует никаких правил, кроме одного: мухлевать и жульничать нельзя.
Раскаяние бывает трех видов: со слезами, без слез, без раскаяния. Через пару недель, когда я уже очухался, на пороге лабораторной комнаты вдруг появилась раскаявшаяся, но бодрая Милена: «Привет, Викентий! Как поживаешь?». Я ответил философски: «Дни заполнены, но жизнь пуста». Мила мило улыбнулась. Помолчали. «У тебя не найдется хорошего учебника по молекулярной биофизике?», – спросила она, не выдержав затянувшейся паузы. Протянул ей книгу. Она выразила радостную благодарность: «Спасибо большущее. Почитаю, а завтра принесу. Ладно?». Я заметил: «Тут 500 страниц. Вряд ли ты прочтешь даже за неделю». Она пришла через два дня, ничего не прочитав. Возвращая книжку, ждала, что я что-нибудь скажу. Я молча поставил книгу на полку. Мила обронила проникновенно: «Что ж. Пока. Лучшего человеческого отношения я не встречала». И стремительно ушла, махнув лисьим хвостом.
