Джулия Тот - Гном
Закончив с ужином, и, видимо, устав болтать, не привыкший к этому Джейк – также странно, без предисловий и мягких переходов – начал:
– Кейт, мы договорились, что первым открою карты я. – И он опять запустил руку во внутренний карман пиджака. Кате, от усталости, показалось, что сейчас он достанет пистолет и начнет, под дулом, требовать от нее правду, но тут же, внутренне усмехнувшись абсурду, до которого могут довести человека напряжение и отсутствие отдыха, она увидела, как Джейк открывает красиво-шелковую коробочку: – Кейт, тебе не обязательно отвечать мне сейчас, но единственным моим темным намерением в отношении тебя всегда было, есть и будет только одно – видеть и чувствовать тебя моей женой! – Он надел кольцо на палец потерявшей голос, способность думать, понимать и ощущать реальность, Кате. Но она, все также молча, широко распахнутыми карими глазами – по-детски удивленными и делавшими ее совершенной незнакомкой для него, смотрела то ему в глаза, то на кольцо. Поэтому Джейк повторил еще раз: – Ответишь, когда решишь!
Катя услышала свой собственный голос, все еще не понимая происходящего:
– Да, конечно, когда решу.
– Ваша очередь, мисс Невзорова, – он взглянул на кольцо на ее руке.
– Извини, Джейк, что ты сказал?
– Твоя очередь открывать карты. Чтобы ты не сказала, с какой бы целью не держала меня при себе – кольцо на твоей руке. Я приму все как есть, но только если ты скажешь правду!
Катя вдруг поняла, что чувствовал Сергей, рассказав кому-то – впервые – правду о себе.
Голос Джейка был неожиданно спокойным:
– Я пойду. Я же знаю, что больше всего сейчас ты хочешь посмотреть материалы, которые я добыл. Работай, я позвоню, – приподняв ее с высокого кресла, он поцеловал ее и, глядя в глаза, необычно мягко для него, сказал:
– Я люблю тебя, Кейт, подумай, может быть, быть моей женой будет для тебя еще удобнее, – и поставив ее аккуратно, как фарфоровую куклу, на пол, пошел к двери, уже от которой бросил: – Кстати, очень красивый наряд!
Джейк вышел, оставив Катю в состоянии, неизвестном ей до этого – в попытке задуматься над чувствами мужчины, с которым она просто спала и проводила хорошо время, оплачивая его полезность.
* * *Освободившись от груза невысказанной боли, Сергей не чувствовал уже, действительно, ничего – он не чувствовал себя больше человеком, просто какой-то движущейся субстанцией, способной дышать и двигаться. От прошлого он избавился, рассказав его, будущего у него не было – по определению, и, глядя в серый потолок своего нового бесплатного жилища, он задумался о Кате.
После их разговора в самолете, он, вспоминая о ней, всегда думал одно и то же: что ее детская наивная уверенность в том, что, используя людей, она кем-то станет, несмотря на свою болезнь, однажды принесет ей большую боль и разочарование. И что лучше, как он, не врать себе и не строить песочные города, а смириться с судьбой и просто попробовать выжить. Теперь, встретив явно успешную, беспроблемную, красиво-уверенную в себе, пусть и – карликового роста, Катю, он не мог понять: он ли ошибочно представлял себе этот мир, или просто случайность то, что ей удалось все запланированное в жизни.
Поверить в случайность в жизни Кати он не мог – понимая, что и за его процесс она взялась не из-за материальной его стороны, он почти наверняка уже знал, что она, словно играет в эту жизнь, но только всегда по своим правилам. И выигрывает!
Сергей неожиданно для себя понял, что думает уже не о мерзавке-карлице, использующей людей с детства, а о красивой маленькой кукле, скрытость силы которой делает ее неуязвимой даже для людей, более умных и большего достигших в жизни, и что, отпусти его Штурман два года назад, при второй встрече с Катей, возможно, они стали бы идеальной парой – будучи совершенно одинаковыми по судьбе и противоположностями – по натуре. Сергей так глубоко позволил себе развить эту возможность, что, открыв глаза, понял, что теперь он обрел смысл выйти отсюда, писать дальше и жить. Он хотел быть с ней, с этой невыносимо прагматичной, расчетливой маленькой змеей, в которой должны таиться, быть может скрытые от нее самой, не испытанные, любовь, сострадание и привязанность. Посмотрев на часы в коридоре, которые показывали, что время до выключения нормального света в здании у него еще много, он позвал охранника – попросить бумагу и ручку – до окончания процесса он решил опубликовать новую книгу, чтобы никаких причин после его оправдания – а теперь он был уверен и в нем, способных сломать его новую мечту, не было.
* * *Проработав с материалами и информацией, полученными накануне, всю ночь, не ложась спать, а просто приняв душ, в девять утра Катя набрала полученный от Джейка, номер психотерапевта Штурмана. Представившись и выслушав в ответ, что тот знает, кто она – из газет, писавших о предстоящем процессе, Катя попросила мужчину о встрече. Сославшись на занятость на неделе, он предложил ей время в начале следующей семидневки. Но зная, что столько времени ждать не сможет, Катя – с мольбой в голосе за несчастного, сидящего за решеткой карлика – начала давить на терапевта:
– Мистер Хейс, мы обязательно встретимся на следующей неделе, поскольку я намереваюсь использовать вас в качестве свидетеля на процессе, но мне очень важно знать ответ на единственный вопрос прямо сейчас: Дмитрий Штурман посещал вас просто потому, что не иметь психотерапевта – неприлично, или же он страдал психическим заболеванием, может быть – отклонениями?
Терапевт мягко засмеялся:
– Мисс Невзорова, теперь я понимаю, почему вы всегда выигрываете! – и, помолчав, продолжил: – Мистер Штурман был настоящим психопатом, с манией преследования и маниакально-депрессивным психозом. Если вам нужна информация, на какие действия способны субъекты с подобными, как вы выразились, отклонениями, продиктуйте адрес вашей электронной почты, я вам все вышлю.
Продиктовав Хейсу адрес и попрощавшись с ним до следующей недели, Катя, улыбаясь, нажала кнопку отбоя: она уже видела Сергея свободным. Но если ей удастся найти хотя бы кого-то, кто подтвердит его рассказ, все намного упростится. Спросить же психотерапевта, не рассказывал ли ему Штурман о том, что вытворял с гномом, живущим с ним многие годы, она не решилась – на подобный вопрос по телефону тот отвечать бы не стал. Разрабатывать тактику защиты Сергея она уже почти закончила – оставалось только дослушать его рассказ и потом работать с материалами прокурора – смотреть, каких свидетелей тот будет вызывать, и выяснять у Сергея, кто был кем и что этот свидетель знает об их жизни, хотя Катя и представить не могла людей, знающих об их жизни хоть что-то. Она переоделась и, собрав бумаги, весело выскочила за дверь, чтобы дослушать Сережину историю и закончить план его защиты.
* * *Сергею стоило больших усилий не выдать своей радости, увидев Катю, – он очень хотел рассказать ей о своей новой, теперь уже связанной с нею, мечте – о том, что он уже начал воплощать задуманное, написав в эту ночь первые несколько глав книги. Но зная, что слепившая себя из того же теста, но совершенно по-другому, она, скорее всего, пропустив мимо своего внимания все, порадуется вслух лишь обретению им цели, которая поможет ему выбраться отсюда, и продолжит разговор о процессе, он, только улыбаясь, поздоровался и, сев напротив, с удивлением почувствовал, что не может поднять на нее глаза – словно скрываемая им мечта была чем-то запретным. Но на самом деле Сергей знал – он просто боится эту маленькую женщину с платиновым сердцем.
Открыв толстую тетрадь, которую ночью она исписала почти целиком, Катя подняла на Сергея глаза:
– Сергей, я почти готова к твоей защите, но, прежде чем ты закончишь рассказ, ответь мне на очень важный вопрос: хотя бы один человек может подтвердить твои слова – о том, что вытворял с тобой Штурман? Был ли хоть один свидетель – хотя бы раз! – всего этого? Я понимаю, может быть, вопрос глупый, но вдруг кто-то хотя бы слышал… – она замолчала, видя, что Сергей улыбается, и уже собиралась спросить, что смешного в ее вопросе, когда заговорил он:
– Кать, я расскажу до конца, и ты сама все поймешь, осталось совсем немного. – Катя молча кивнула, и он продолжил: – Собственно, и рассказывать-то больше нечего – после неудачного самоубийства он меня не только избил, он еще охранника ко мне приставил – громилу-сибиряка, который даже в ванную меня одного не отпускал и целый день сидел со мной, как с маленьким. Я пишу – он сидит у меня за спиной целый день. Так Димка пытался отрезать мне все возможности и к самоубийству, и к его убийству, и вообще к любым попыткам чего-либо, что выходило за разрешенный мне круг – писать книги, есть и спать. Ему это удалось, я пробовал уговорить его хотя бы иногда выезжать в парк, в горы, хоть куда-нибудь, но каждый раз он уже не избивал меня, а просто наносил несколько ударов так, что голова болела неделю и синяки на лице оставались надолго. И, естественно, спрашивать и просить, со временем, я перестал.
