Юрий Быков - Московское Время (сборник)
– Кошки поганца увели, – не сомневалась бабушка.
Серого теплого зверька было приятно держать на руках. Я назвал его… Гвидоном: в то лето мама часто читала мне А. С. Пушкина. Жил Гвидон в клетке и с утра до ночи занимался одним и тем же – поглощал корм. С особенным удовольствием ел он листья одуванчика. Я и моя старшая сестра Лида рвали их каждый день под заборами дач.
В конце лета бабушка задала вопрос:
– Что с Гвидоном делать будем? Скоро в Москву…
За обеденным столом наступила тишина. И, действительно, что делать-то? Его клетку ведь с собой не заберешь и в квартире просто так не поселишь – все-таки он не кот. Выход нашел папа. Он предложил отдать Гвидона нашему соседу Виктору Ивановичу, который жил на даче круглый год и у которого тоже была кроличья клетка. Гвидон у него перезимовал бы, а следующим летом мы бы его забрали обратно.
– Согласны? – спросил папа, и все направили на меня выжидающие взоры.
И только Лидин взгляд изливал непонятное мне лукавство.
Утром следующего дня я собственноручно передал Гвидона соседу.
А в новогодний праздник на нашем столе появилось удивительное блюдо: нежное сочное мясо на косточках, обсасывать которые было сущее удовольствие.
При виде его у Лиды сделалось этакое посмеивающееся лицо, а глаза стали лукавыми – как тогда. Она открыла уже рот, чтобы что-то сказать, но мама строго окликнула ее:
– Лида!
Она закрыла рот, но выражения лица не изменила.
А я задумался. Эти ее глаза с хитринкой – как тогда! – напомнили мне о Гвидоне. Каким бы наивным я ни был, но все же знал, что кролей едят. И знал еще, что бабушка незадолго до Нового года ездила на дачу платить какие-то там взносы…
Я перестал жевать:
– А что это такое мы едим?
– Кушай, кушай… Это коровка такая… молоденькая… – ответила бабушка.
И я поверил. Ведь это было легче, чем отказаться от такой необыкновенной еды. Хотя, конечно, сомнения остались, они только притихли до поры. Эта пора наступила следующим летом.
По приезде на дачу выяснилось, что еще зимою Гвидон удрал от Виктора Ивановича в лес и стал зайцем. Вот тогда-то ожили мои сомнения, и я понял: на Новый год наше семейство съело Гвидона.
О своем открытии я ничего никому не сказал. А зачем? Интуитивно я понимал, что взрослые обманывали меня, потому что жалели, – так что ж на них обижаться? Другое дело – Лида, которая все знала, но молчала. Получалось, что она тоже взрослая, а это было обидно для меня. Но и ей я ничего не сказал. «Еще поглядим, какая ты взрослая», – мысленно погрозил я.
А между тем, родители купили сразу четырех кролей. Белых, с красными глазами. Их тоже было приятно держать на руках, но не менее приятными были воспоминания о том новогоднем лакомстве. Когда ближе к концу лета родители сочинили для меня очередную сказку, я ответил им прямо:
– А давайте лучше кроликов съедим. Как Гвидона…
Все потупили взгляды. А Лида чуть не расплакалась:
– Мама, он, оказывается, все знал!..
Ее можно было понять: она так гордилась своим участием в заговоре, а заговор провалился.
«Нюни распустила… Тоже мне – взрослая…» – с удовлетворением подумал я.
Однако кроликов нам съесть не удалось: все четверо умерли в один день. И виноваты в этом оказались мы с сестрой. Впрочем, не мы только…
Дело в том, что невдалеке от наших дач было колхозное кукурузное поле. Теперь такого себе представить невозможно, хотя бы потому, что колхозных полей нет и в помине. А о том, чтобы сажать кукурузу в Подмосковье, просто никому в голову не придет. Но речь – о начале 1960-х годов, а тогда и колхозы, и кукуруза были распространены повсеместно, хоть и росла кукуруза из рук вон плохо. Во всяком случае, в Подмосковье. На нашем же поле в тот год она особенно не удалась. К концу лета ее початки представляли собой ядовито-зеленые уплотнения на чахлых стебельках. Но эти убогие растеньица особенно пришлись по вкусу нашим кроликам. Ввиду явного недорода поле стояло заброшенное, и никаких препятствий обрывать его не было.
И продолжалось бы все так и дальше, если б однажды вечером не прилетел самолет-кукурузник и не опрыскал это самое поле гербицидами.
В тот вечер мы с сестрой сидели дома и самолета, конечно, не видели, а потому утром на завтрак кролики получили лошадиную порцию отравы. Шансов выжить у них, конечно, не было. Мне представляется, что незадолго до этого колхозному руководству сильно влетело за бездействие в отношении гибнущего урожая. Впав в неадекватное состояние, оно погубило не только наших кролей, но и сам объект спасения… Долго потом на поле вообще ничего не росло.
Так трагически закончился мой детский опыт общения с кроликами.
А вскоре в стране наступил развитой социализм – эпоха Брежнева, дефицита, праздничных наборов, – и славные зверьки с шелковистым мехом окончательно покинули нашу реальность. Если бы в праздничных наборах, помимо баночки красной икры, батона финского сервелата и синюшной курицы, оказалась бы вдруг крольчатина, – народ не сразу сообразил бы, как поступить с этой экзотикой.
Я и сам забыл о своем былом пристрастии. Впрочем, изведанный в нежном возрасте вкус крольчатины пристрастием стать не успел. Он лишь осел, неосязаемый, в памяти, в той зоне удовольствия, которая на звучание заветного слова оживает и радует.
Но наступили другие времена, и новый эксперимент захлестнул страну: всем велели строить капитализм. Что поделаешь – начальству видней, и народ взялся за дело, кто во что горазд.
Вскоре были достигнуты первые результаты: наряду с рэкетом и «братками» в обилии стали появляться рынки и рыночки. На одном из них мы с женой и увидели крольчатину. Я обрадовался.
– Но я не знаю, как ее готовить, – сказала жена.
– Ты забыла: у нас есть кулинарная книга времен культа личности!
Жена открыла кошелек. Увы, в ту пору мы были очень бедными. Пришлось искать крольчатину подешевле.
Мы нашли ее у улыбчивой дородной продавщицы.
– Берите, берите, не пожалеете, – запела она над разложенными по прилавку тушками с синими штампами ветконтроля, – лучше крольчатины мяса нет… сами выращиваем… во Владимирской области…
Не успели мы отдать деньги, как возле нас возникла другая продавщица – маленькая юркая женщина в серо-белом переднике и малиновом берете. Она занимала место за прилавком напротив.
– А кролика не желаете? – задала она странный вопрос.
– Зачем нам второй? – недоумевая ответил я и в ту же секунду заметил, что наша добродушная продавщица стоит с онемелым кирпичным лицом. Глядя на малиновый берт, она зловеще процедила:
– А ну пошла отсюда!..
Маленькая продавщица попятилась:
– Да что ты, что ты, подруга? Я просто так…
Но дело было сделано, и жена смекнула:
– Так это не кролик? – вытянула она руки с лежащей на них тушкой.
– Кролик, кролик, – испуганно подтвердил малиновый берет и исчез.
Всю обратную дорогу нас изводили сомнения.
Придя домой, мы позвонили теще.
– А вы посмотрите, на лапке кусочек шерстки должен быть. У кролей всегда там шкурку оставляют, чтобы люди знали, что покупают. Нет шерстки? Тогда это либо нутрия, либо кошка, – сразила нас наповал всезнающая мать моей жены. – Нутрия, – продолжала она, – это такая большая крыса, ну а кошка… это кошка.
Для меня было очевидно: ни то, ни другое я есть не стану.
И все-таки хотелось знать, что же продала нам добрая женщина из Владимирской области. Задача решалась методом исключения, потому что на диване спала домашняя любимица Дашка. Решив сравнить бедренную часть ее задней лапы и неизвестного животного, я приложил одно к другому и увидел, что Дашкина лапа значительно крупней.
– Хватит кошку мучить, – сказала жена. – Видишь же, штамп ветеринарного контроля стоит. Они что там, крольчатину от кошатины отличить не могут?
По всему выходило, что приобрели мы нутрию.
– Знаешь, дорогая, мне от этого не легче.
– Пока ты тут Дашку третировал, я опять маме позвонила. Она сказала, что нутрий едят. Их даже специально разводят. У них мясо еще нежнее кроличьего.
– Нет уж, уволь. Крысятину я есть не буду.
– Дело хозяйское, – сказала жена и пошла за кулинарной книгой времен культа личности.
Через некоторое время до комнаты, где я сидел перед телевизором, докатилась волна необыкновенного аромата. Я знал, что жена вкусно готовит, не сомневался, что и сейчас у нее все прекрасно получится. Вопрос состоял в том, как удержаться мне, чтобы я не смог сам себе сказать: «Я ел крысу».
Но ароматы все наплывали и наплывали… «А ты ничего себе и не говори», – не в силах терпеть, отринул я внутреннее табу и вышел на кухню.
– Нутрия по-сталински! – объявила жена, выставляя утятницу из духовки. – Может, все-таки поешь?
