Гаяне Аветисян - Танго вдвоем
Тропинка, что шла от родника, вела к самому дому, другая поднималась от реки по крутому склону через лес. Он выбрал вторую. Казалось, никто его не видел, и никто ни о чем не догадывался. Что может быть хуже ненужных пересудов? Разве только бабка могла догадаться. Стара ведь, но уж не настолько, чтобы все забыть. Была у бабули одна только слабость. Любила она с утра прихлебнуть стопочку домашней водочки. Для здоровья. Надо сказать водку она делала отменную. Из туты, кизила, сливы. Да и кормились они домашним хозяйством: кто водочки купит, кто яичек свеженьких, молока или сыра козьего. Пенсия была совсем крошечная, но даже из нее выкраивалось немного для внучки на будущее. То сервиз модный прикупит, то полотенце банное. А перина у них по местным меркам была прямо-таки царской. Видать, не напрасно вспоминала она русского царя. Подслеповатая и глухая, она кое-что еще соображала. Вот этот паренек, что ходит к ним, как же он смотрит на ее внученьку, как же он на нее смотрит…
Паренек со временем перестал прятаться от недоброй молвы и стал чаще заходить в дом на краю обрыва. То дров наколет, то коз отведет на пастбище, то туты натрясет. Так бы и остался в этом доме возле старой мельницы. Так бы и остался…Какие же они пришлые? Самые что ни на есть родные. Пытался сказать об этом матери, но та оставалась непреклонной. Нет, она и говорить об этом не станет. Вот отслужит армию, там и решат, кого в дом приводить. Невест много. Да еще с каким приданным! Ей ли торопиться? Зная крутой нрав матери, спорить не стал, промолчал. Перед самым отъездом в армию пришел напоследок попрощаться. Бабуля по этому случаю две рюмочки на стол поставила, но волнения своего скрыть не смогла. Как же так? Кто первым постучит невесту сватать, тому и согласие нужно дать. В священном писании об этом ни слова, но в здешних краях почитали за истину. Видать, не торопятся сваты приходить в дом на краю обрыва. Как же так?
Осенью стали приходить письма. Их приносил горбун в старой потертой сумке. Горбун так давно работал на почте, что, казалось, и сгорбился от своей единственной ноши. Один почтальон на три деревни. Шутка ли? Бабка уж как радовалась, на радостях водочкой угощала. А ему что? Водка была крепкой, градусов семьдесят. После одной только стопочки жизнь в горах казалась горбуну еще прекрасней. Он напрочь забывал о долюшке своей нелегкой, о том, что родился вот таким уродцем. О какой-то там библейской твари он и помышлять не мог после того, как самая распутная тварь во всей округе ему напрочь отказала. Давно примирился со своим одиночеством и не прислушивался к мудрым речам. Только горько усмехался.
Когда гор коснулись первые заморозки, стал горбун засиживаться в доме на краю обрыва. Выпьет рюмочку, потом вторую, посидит возле печи, погреется. Старушка ему свои байки рассказывает о русском царе, о том, что предок ее (тот, что князем был) вхож был в царские палаты. И многое другое, просто невероятное. Он все поддакивал: мол, верю, верю, конечно же, все так и было. А однажды три вязанки дров притащил, молочного поросенка и домашнего винца. Как раз к Новому году. Вот так горбун! Старушка засуетилась, обрадовалась. Добрый человек какой! А где же письма от солдатика? Неужто даже с Новым годом не поздравит? Горбун только пожимал плечами. Не знает он ничего.
К Рождеству пришла сваха местная: «Нет ли у старушки яичек для пирога?». – «Как же, конечно есть». – То да се, заболтались: «Что солдатик? Шлет ли весточки?». Тут старушка все и рассказала, что нет писем. «Случилось, может, что?». – «Да нет же, ничего не случилось», – успокоила сваха. Она только вчера с матерью солдатика говорила, спрашивала. Отправили его куда-то далеко, туда и письма, наверное, не доходят. Секретная часть.
После этого разговора старушка призадумалась. Что-то ее насторожило. Притворство свахи что ли? Какая еще секретная часть? Парень, конечно, хороший, добрый, но мать у него сущая ведьма. Невзлюбила она Рыжуху сразу же, как только узнала, что сыночек ее стал захаживать в дом на краю обрыва. Что только ни говорила! И голь перекатная, и безродная, и рыжая. А внучка у нее совсем не рыжая. Цвет волос такой золотистый, будто солнышко к ней прикоснулось. Пусть еще поищут такую красавицу! Конечно, взять с них нечего, это правда. Живут с божьей помощью. А что мать у него корыстная – так это все знают. Ну и бог с ними. Коли такое дело, к этому и добавить нечего.
Зима выдалась морозная, снежная. Крыша совсем прохудилась, отовсюду поддувало. Горбун и крышу починил. С виду хоть и неказистый, а руки крепкие, мозолистые. Стали горбуна местные парни доставать расспросами: «Чего это ты зачастил к старухе? Писем вроде бы уже нет, а ты все ходишь и ходишь». Подшутить решили над ним, а вышло нехорошо. Горбун сначала отмалчивался, потом вдруг разозлился и даже подрался. Поцарапали ему лицо сильно. После этого случая затаил он на всех обиду горше прежней. Напрасно рыжуха ждала писем, да и старушка напрасно ставила две рюмочки на стол.
Ближе к весне разразилась гроза, ливень не прекращался неделю. Дороги размокли – не пройти, не проехать. А тут еще к посеву нужно было готовиться, ждать пока земля просохнет. Всю зиму просидели возле печи. Как же надоело! После долгой зимней спячки, лес просыпался неохотно. На деревьях появлялись первые весенние цветки, воздух наполнялся нежным ароматом зелени. В горах весна особенная.
Рыжуха вышла на крылечко. Залюбовалась лесом, что по другую сторону речки. Будто картину какую увидела из тех, что в городских музеях висят. Да разве ж такую красоту акварелью напишешь? Какая-то шальная мысль кольнула сердце. Она быстро обулась в резиновые сапоги, надела куртку, повязала шаль и зажмурилась. Солнце что ли поздоровалось? Вокруг ни души. Да кто же в такую слякоть из дома выйдет? Встряхнула ведро с золой, три острых уголька положила в карман куртки и торопливо пошла к старой мельнице. Бабуля крепко спит– уж точно видит себя в царских хоромах, скоро не спохватится.
Стены мельницы были отмыты ливнем и блестели, как холстовый лист на солнце. Вспомнилось детство, городская художественная школа, выставочные залы картинной галереи. Как же было хорошо, и как же неожиданно все оборвалось. Там она писала акварелью, здесь у нее были угольки. Она прислонилась к полуразрушенной стене старой мельницы, прислушиваясь к шепоту орешника, боярышника, шиповника, кизила. Скоро, совсем скоро вокруг все расцветет волшебно, а пока она попробует нарисовать что-нибудь простым угольком.
Она так увлеклась, что не заметила Горбуна, протягивающего ей письмо. Он как-то странно на нее смотрел, будто ждал награды за то, что весточку хорошую принес. Но девушка продолжала рисовать лес, не обращая внимания ни на горбуна, ни на письмо. Горбун постоял немного возле нее, потом присел на камень – «Ничего, подождет. Куда торопиться?».
Он внимательно следил за Рыжухой. Она изредка оборачивалась в сторону леса, даже пару раз взглянула на Горбуна. Горбун на всякий случай улыбнулся, мол, привет, вот он я, письмо тебе принес. Напрасно. Ничего не видит, так уж увлечена рисованием. И как же ловко у нее получается! Несколько штрихов – и вот уже старая мельница будто ожила. Вот поляна лесная, вот и деревья. Горбун ничего подобного в своей жизни не видел. Чудо, да и только. Засмотрелся и забыл, зачем пришел. Письмо так и осталось лежать в старой потертой сумке.
Солнце уже пряталось за гору, когда последний штрих перенес красоту гор на стену разрушенной мельницы. Рыжуха заторопилась, – как же быстро летит время! Бабуля, наверное, заждалась, волнуется. Горбун так и остался сидеть неподвижно, словно прирос к камню: так все было необычно. Сидел бы и смотрел, как она рисует.
С того самого дня закружила Рыжуху весна, стала она страстью своей одержима. Забыла и про солдатика, и про посевную пору, забросила все домашние дела и только рисовала. Рисовала всюду и везде, где только получалось. На стенах старых, заброшенных, на огромных речных камнях, на скалах, высеченных ветром. Горбун ходил за ней как верный пес. Доставал черные угольки, разноцветные мелки, альбомы, акварельные краски, карандаши. Рыжуха неохотно рисовала в доме – все больше любила бродяжничать по окрестностям. Порой уходила на целый день и возвращалась только в сумерках. Старушка поначалу все ворчала, бранилась, потом поняла, что бестолку. Ох, и упрямая же у нее внученька! А тут еще такое дело выгорело – стал Горбун мастерить красивое обрамление для картин. Потом сам же отвез несколько картин в город на продажу. Когда бабуля увидела деньжата, хоть и небольшие, а все ж обрадовалась. Вместо обычных двух рюмок, выпила аж четыре. Как же хорошо, что внучкин талант заприметили. Как же хорошо!
Нравилось Горбуну быть полезным. Все, что ни делал, – в радость. Такие рамочки выпиливал, что и сам удивлялся. Откуда у него, неприметного, дар обнаружился? Он верил, что все, что с ним происходит не случайно. Какая-то невидимая цепочка событий выстраивалась, как если бы кем-то писалась сага гор. Он и сам не заметил, как стал предприимчивее, смелее. По-прежнему оставался молчаливым, но мысли, как пчелиный рой, жужжали в его голове.
