Татьяна Никитина - Улыбка Лизы. Книга 1
Когда проходили по площади Санта-Кроче, Антонио спросил, продолжает ли он бывать у Тосканелли4. Несколько лет назад Бенедетто Аббако привёл его в дом, где по четвергам бывал сам Леон Альберти5, книгу коего Леонардо давно изучил от корки до корки. И инженер Чекка Флорентиец, и астроном Карло Мормокки. Все они, как и старый Тосканелли, прислушивались к суждениям Леонардо. В этом доме он не был чужим и охотно делился соображениями по устройству мироздания, кои рождались в его голове или являлись во сне. Он всегда знал, что Земля – не центр Вселенной, а только светило, как и другие, видимые на небе. Он уверен, что пространство беспредельно; причина морских приливов кроется в Луне, но доказать сии предположения, дабы в них поверили и другие, можно либо математическими расчётами, либо опытным путём. Полагая, что земля и море перемещаются, будучи в Винчи, отыскал раковины морских животных высоко в горах, там, где вершины скал целуются с облаками, чем и подтвердил свою правоту. «Всё должно подкрепляться либо опытами, либо расчётами», – сообщил он Антонио итог своих мыслей.
* * *Под утро, когда сон особливо крепок и сладок, а звуки кажутся громче, чем есть на самом деле, стук сапог в кованные железом двери, прямиком с улицы ведущие в мастерскую, переполошил всех обитателей боттеги Вероккьо. Полуодетые ученики и сам Маэстро, закутавшись в простыню, сбежались к запертой на несколько засовов двери. Торопливо зажигали свечи.
– Именем Подесты и Синьории свободной Республики, – потребовали солдаты открыть дверь.
Кровь отлила от лица Вероккьо, бледность коего не могла скрыть даже предрассветная мгла. Он кивком головы велел слуге отпереть засовы. Двое солдат в красно-жёлтых мундирах, стуча каблуками, ввалились в мастерскую:
– Леонардо, сын нотариуса Пьеро да Винчи, здесь живёт?
– Что вам угодно? – выступил вперёд Леонардо, спиной ощущая взгляды товарищей.
– Собирайся! Живо! – гаркнул солдат с той бесцеремонностью, кою приобретают люди невеликого ума, будучи «при исполнении».
– Потрудитесь объяснить, в чём моя вина, – потребовал Леонардо.
– Судьи объяснят, – хмыкнул стражник, – собирайся да поживее.
Леонардо обвёл взглядом лица друзей, коих давно считал своей семьёй. На побледневшем лице Лоренцо ди Креди он прочёл только испуг и осуждение. Мальчик потупил взор. Мастер Вероккьо глаза не отвёл, но во взгляде учителя Леонардо не увидел ни поддержки, ни сочувствия, столь необходимых ему в эту минуту. Кто-то из младших подмастерьев принёс его верхнюю одежду – симарру из кордовой ткани цвета алой киновари и башмаки из телячьей кожи с широкими отворотами.
В четыре утра улицы Флоренции не столь многолюдны, как днём, но молочники, зеленщики, лавочники пялились во все глаза на Леонардо, бредущего меж двух стражников с копьями наперевес.
– Могу ли я узнать, куда вы меня ведёте?
– Скоро узнаешь, – буркнул солдат, подтолкнув его копьём в спину. – Куда приказано, туда и ведём.
– Кем приказано? За что? – не отставал Леонардо.
Он изо всех сил пытался сохранить присутствие духа, догадываясь о причине ареста.
– Давай, давай! Шевелись.
Беспардонное поведение солдат не позволяло надеяться, что происходящее окажется заурядным недоразумением.
Стражники провели его мимо боттег живописцев и ваятелей, издавна селившихся на виа Проконсоло, свернули на виа Делла Юстицио. Отворились тяжёлые ворота, и стражники с Леонардо оказались во дворе городской тюрьмы палаццо Барджелло. Распахнув рот в широкой зевоте, из каморки вышел заспанный сторож, коему солдаты передали Леонардо. Не переставая почёсывать пальцами в паху, охранник достал из-за пояса связку ключей на медном кольце, поискал нужный, затем долго возился с замком, отперев кованную железом дверь, втолкнул арестанта в камеру.
Леонардо брезгливо огляделся: под сводчатым потолком крошечное зарешеченное окно. Нет даже скамьи, только в углу на каменных плитах – тюфяк, набитый соломой. Носком сапога он отодвинул прочь сие подобие постели, кишащее блохами, скрестив на груди руки, отошёл к стене. Леонардо не сомневался в причине ареста – кто-то выследил их вчера ночью в мертвецкой и донёс. «Глумление над трупами» – так сие деяние именовала инквизиция. Во Флоренции ходили слухи, что в Испании за анатомирование человеческих тел отправили на костёр врача. Главное – сохранять спокойствие, уговаривал себя Леонардо. Дабы унять омерзительную дрожь в ногах, порождённую страхом неизвестности, принялся измерять шагами камеру. Остановился, но, не выдержав и минуты, вновь заметался из угла в угол, словно журавль на длинных ногах.
Когда в окошке забрезжили первые лучи солнца, тюремщик отвёл его на допрос в просторную залу с высокими окнами и сводчатым потолком, покрытым фресками. В каменных нишах – работы Сандро Боттичелли: мраморные аллегории Силы и богини Правосудия. За большим судейским столом из палисандра сидели трое «ночных судей» в чёрных мантиях. Один из них, выставив перед собой ладонь, остановил Леонардо метрах в пяти от стола:
– Назови своё имя.
Голос, многократно отражённый от каменных углов и сводов потолка, оглушил Леонардо, а запертый внутри страх обнаружил себя мерзкой дрожью в коленях.
– Леонардо да Винчи. Свободный живописец.
– Сын нотариуса сера Пьеро да Винчи?
– Да, синьоры судьи.
– Где ты был вчера ночью?
Десятки мыслей испуганными птицами заметались в голове, словно в тесной клетке. «Должно быть кто-то узнал лишь его одного. Антонио здесь нет, стало быть, не арестован», – рассуждал Леонардо и решил всё отрицать.
– У себя в кровати, синьоры.
– Ты уверен? – зловеще прозвучало под потолком.
Леонардо, не опуская взора, смотрел судьям прямо в глаза, а опасения и страхи стремглав проносились в его голове, как стрижи перед бурей. Вспомнил он и про тень, мелькнувшую неподалёку от них вчера ночью. Коли их выдал сторож мертвецкой, то схватят и Антонио.
– На тебя поступил донос, – вновь раздался громозвучный голос.
Судья развернул мятый листок бумаги и зачитал: «Сообщаю вам, синьоры судьи, о Якопо Сальтарелли, увязшего в низменном пороке непотребного удовлетворения своего вожделения и потакающего в таковом всем желающим, среди коих могу назвать: Леонардо, сын сера Пьеро да Винчи…»6 и другие, – закончил судья, не называя более ничьих имён.
Леонардо был обескуражен, не зная, как поступить в изменившихся обстоятельствах. За содомию во Флоренции судили часто – более сотни человек в год. «Штраф, позорный столб, клеймение или ссылка. Но костёр – вряд ли, – подумал он, – слишком уж многие увязли в том грехе». Вспомнил про Марсилио Фичино, поселившего в доме девятнадцатилетнего юношу, не скрывая их романтических отношений. Но Марсилио покровительствовал Лоренцо Медичи, а за Леонардо вступиться некому.
– Знаком ли ты с Якопо Сальтарелли? – спросил судья.
– Да, синьоры.
– Каков был предмет ваших отношений?
– Я живописец, а Якопо – мой натурщик.
– Получал ли Сальтарелли от тебя оплату?
– Да.
– За какие услуги?
– Я уже ответил, синьоры судьи. Он позировал мне.
– Будучи без одежды?
– И без одежды тоже. Изображение обнажённой натуры невозможно без оного, уважаемые синьоры.
Судьи склонили головы, совещаясь между собой.
– А кто может подтвердить, что ваши отношения не были развратными?
Леонардо вспомнил, что как-то он предлагал Лоренцо ди Креди делать зарисовки с обнажённого Якопо, но святоша отказался. А теперь вряд ли подтвердит сие.
– Где проходили ваши встречи?
– У меня нет своей мастерской. Обычно в боттеге Вероккьо, где я проживаю с позволения Маэстро.
– А знал ли Маэстро Вероккьо о сиих… хм… – судья замолк, подбирая слово поточнее, – о сиих сеансах?
– Синьоры судьи, я могу предоставить рисунки и эскизы, подтверждающие, что время наших встреч было посвящено только лишь живописи.
Судьи опять склонились головами друг к другу, посовещались и велели стражнику увести арестанта в камеру. Леонардо был удручён. Кто мог написать донос? Он всегда считал, что у него нет врагов. Хорошо, что им ничего не известно об анатомических сеансах по ночам.
Якопо Сальтарелли, конечно, развратный мальчишка, но каков типаж! Мускулистое красивое тело, искажённое выражение лица в момент порочных страстей… Леонардо с запоздалым сожалением подумал, что стал неразборчивым в выборе натуры, потеряв всякую осторожность в своих экспериментах правдоподобного изображения. Он превратился в раба собственного таланта.
«Дабы добиться достоверности образа, нужно придерживаться не только анатомической точности, важно изобразить движения души. Самое главное в живописи – движения, соответствующие душевным состояниям, таким как презрение, гнев, жалость. Подвижность человеческого лица отражает подвижность человеческой души».
