Ирина Витковская - Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы.
Свою избранность папа ощутил ещё в раннем детстве, когда шестилетним деревенским пацаном играл с бабкой Апросей. Бабка Апрося – сестра папиной бабушки Наташи. Она приходила к ним в гости ранним летним вечером – кругленькая, уютная, смешливая, с коричневым морщинистым лицом и одиноким зубом в вечно улыбающемся рту.
– Ну, Серёжа, – начинала она, – играть-то будем?
– Будем, – солидно отвечал Серёжа.
– Запамятовала я, – притворно сокрушалась Апрося, – кем ты, давеча говорил, работать-то будешь, когда большой станешь?
– Лётчиком же, опять ничего не помнишь, совсем старая стала!..
– Лётчиком, лётчиком, как жа, как жа, вспомнила! – обрадованно хлопала себя по круглым бокам бабка. – Давай, Серёжа, в самолёт-то садися, садися, – и подталкивала маленького папу к деревянным яслям, наполненным сеном.
Папа прыгал в ясли, усаживался, подогнув ноги, у самого торца, начинал крутить воображаемый штурвал и гудеть по-самолётному.
– А мине-то прокатишь? – вкрадчиво спрашивала Апрося.
– Да садись! – небрежно махал рукой папа.
Бабка Апрося, задрав юбку, с шутками и прибаутками лезла в ясли.
– Апроськя! Чаво удумала! – ругалась бабушка Наташа. – Слезай, бесстыжая!
– Наташка, отвяжись! – кричала бабка Апрося, и, чтобы отвлечь сестру, вдруг смотрела поверх забора, делая испуганное лицо: – Глядай, Сашка-то ваш сел на свой чертогон и помчалси, как молонья!
Бабушка Наташа заполошно срывалась и убегала удерживать старшего внука от катания на мопеде, а бабка Апрося заливисто хохотала, радуясь, что так ловко спровадила сестрицу, и начинала серьёзный разговор.
– А ты, Серёжа, чаво в лётчики-то, а, подаёсси?
– Дак… платят же много, баб Апрось, забыла, что ли?
– Какая ж у лётчика получка-то, Серёжа, а?
– Да двести рублей, баб Апрось, – со знанием дела отвечал папа.
– Двести-и-и… – ахала Апрося, живущая на колхозную пенсию в шесть рублей. – Да куды ж ты такие деньжищи девать-то будешь?
В мечтах о деньжищах они уже сидели рядком в яслях, свесив босые ноги через бортик.
– Ну, перво-наперво, – обстоятельно загибал палец папа, – бабушке Наташе и дедушке Мише – десять рублей!
Дальше шло распределение всем многочисленным деревенским родственникам – дядьям, тёткам, двоюродным и троюродным братьям… Баба Апрося и папа старательно загибали пальцы на четырёх руках, отнимая от папиного будущего дохода по десятке.
Когда деньги иссякали, Апроська коварно спрашивала:
– Ну а мине-то, мине-то, Серёжа, неуж ничаво не отделишь?
– Тебе-то, тебе-то я, уж конечно, – с жаром любовно говорил папа, но при общем подсчёте всё равно получалось, что на бабку Апросю денег не хватает.
Эта игра дежурно заканчивалась папиным рёвом. Не в силах отнять обратно деньги ни у кого из родственников, чтобы поделиться ими с Апросей, маленький папа становился багровым, как переспелый помидор, и расстраивался на целый вечер. Тогда на рёв прибегала бабушка Наташа, изгоняла коварную Апроську, подтирала папины сопли подолом собственной юбки и поила его парным молоком.
Сам папа никогда на Апросю обиды не таил. Из плодотворных бесед с ней он сделал один очень полезный вывод: чтобы хватало всем родственникам, надо зарабатывать больше. Чем и стал руководствоваться всю последующую жизнь.
КОМУ, КОГДА И СКОЛЬКОУ папы уже давно и обстоятельно решены вопросы, кому, когда и сколько. У него своя система ценностей, понятий о добре и зле, о лишнем и необходимом, поэтому с недрогнувшей физиономией он проходит мимо цыган-попрошаек, но одинокая бабушка в метро всегда получит щедро и от души.
Папа всегда оделяет здоровенных ребяток с синими лицами, толкущихся на обочине Тверского бульвара перед магазином «Армения» с картонками «на бухло» и «на опохмел», и каждый раз объясняет маме, сидящей вместе с ним на переднем сиденье автомобиля, как с неопохмелившимся человеком может произойти «нечто страшное». Мама и не уточняет что. Она привыкла.
Однако как-то раз, в Париже, выходя из церкви Святой Мадлен, папа боковым зрением уловил копошение на лестнице и невнятную французскую речь. Вероятно, что-то вроде «же не манж па…» и далее по тексту. Папа, вельми понеже, языками не владеет, поэтому строго сказал по-русски:
– Нету денег!
И услышал в ответ на том же чистом русском изумлённое:
– Русские – и денег нет?..
Мы оглянулись. На паперти стоял такой же, как на Тверском. Только без картонки.
Денег папа не дал. Интересуюсь почему. Папа разражается высокой речью, из которой следует, что данный субъект – паршивая овца в стане благородных парижских клошаров.
– Не можешь исповедовать идеологию идейного нищенства – нечего во Францию соваться, – подытоживает он.
– Он русский, папа, – пытаюсь разбудить сострадание к соотечественнику я.
– Тем более нечего. Россию позорить. Всё, разговор окончен, – обрывает он.
НА ТО МЫ И РУССКИЕПочему-то очень трепетно за границей папа охраняет свою русскую сущность. В чём это выражается? А вот в чём.
Бродим мы, например, по нескончаемым залам Лувра. Мама безмолвно замирает перед шедеврами мировой художественной культуры, а папа, сдвинув брови и заложив руки за спину, сердито меряет шагами паркет.
– Посмотри… Посмотри, какая камея! Какая парюра! Какая тонкая работа! Какая красота… – восторженно шепчет мама.
– Ещё бы не красота! Ещё бы не богатство! Обворовали весь мир! – горестно восклицает папа и скорбно вздёргивает вверх брови.
– Гос-споди, ты о чём? Кто кого обворовал? – вопрошает мама.
– Как это кто? Эти все – французы, англичане… То пираты их по всему миру шастали, потом войны, потом колонизаторы! Истории не знаешь! Я-то, слава богу, курс истории прекрасно помню! Ограбили все колонии… – возмущается папа.
– Ну тише, тише… – примирительно шепчет мама и, желая отвлечь от неприятной темы, подводит папу к витрине с алмазной диадемой.
– Ну вижу, – брюзжит папа. – Корона. У нас в Эрмитаже такой короны нет. А всё почему? – папа гордо выпрямляется. – Потому что мы, русские, ни гульдена, ни талера, ни франка ни у кого не взяли. Всей Европе морду набили, – папа повышает голос, – освобождали всех, дураки, бесплатно. От всякого ига.
– На то мы и русские, – миротворит мама.
– На то мы и русские! – гордо успокаивается папа.
ВЫСОКОЕ ИСКУССТВО РАЗВОДАДа, папа, конечно, то ещё «ухо с глазом». Обычно он, как хорошая гончая, за версту чует жулика и, как ёж, загодя выпускает колючки. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Бывает, что и папа попадается. Но, кстати, в любом деле он уважает профессионалов и в силах оценить красивый «развод».
Мы в первый раз в Риме. Держим путь к Капитолийскому холму. Температура – плюс тридцать пять в тени. Папа радостно возбуждён. Он, любитель истории, всегда мечтал побывать в Вечном городе. Поэтому он бодр, энергичен, плевать хотел на жару и весь находится в предвкушении лицезрения Капитолия и Колизея. Но не тут-то было. На нашем пути внезапно возникает накрытый белоснежной скатертью стол и мельтешащие вокруг него ребятки в (страшно подумать!) чёрных костюмах и белоснежных рубашках.
– Синьоре, синьоре! – их хедлайнер распростирает свои жаркие итальянские объятия и идёт прямо на папу.
Пройти мимо нет никакой возможности: стол стоит на каком-то довольно узком мосту.
– Повернём назад, – сквозь зубы говорит мама, – похоже, собирают на ремонт Провала.
– Ещё чего! – весело отвечает папа. Он не собирается сворачивать со своего пути и в силах противостоять любым итальянским Бендерам. – Ну и чего им от нас нужно? – папа толкает меня локтем в бок.
– Э-э-э… Ду ю спик инглиш? – произношу я.
Нет, нет, к сожалению, никто из них не спик. (Видимо, они до того заняты важной общественной деятельностью, день и ночь вынуждены стоять на этом мосту, что нет буквально ни одной минуты на изучение английского.) Только итальяно.
Всё это нам поясняет, обильно жестикулируя, маленький кругленький человечек с огромными маслинами глаз и обширной лысиной. Вылитый Дэнни Де Вито.
– Может, тогда мы пойдём… А то нам надо торопиться… – робко предлагает мама и делает на ладони пальцами ножки, уходящие прочь от стола с белой скатертью.
– Но, но, синьора! – итальянец трагически сдвигает брови и прижимает руки к сердцу…
Он убеждает, что мы ему просто необходимы. Всё очень несложно. Сейчас мы всё поймём. Знает ли синьор, кто такие бамбини?
Да, синьор папа знает, кто такие бамбини.
А знает ли синьор папа, что такое peace? (Умеют, выходит, при необходимости вворачивать кое-что на английском!)
Это знают синьора мама и синьорина я.
А знаем ли мы все, что такое феличита?
Конечно, конечно, кто из русских не знает, что такое феличита!
Так вот, всё просто. Речь идёт о бамбини, которым нужен peace, и когда он настанет, для всех people будет феличита.
– И что для этого нужно? – недоверчиво спрашивает папа.
