Эльчин Сафарли - Я хочу домой
Смотрю на Синее море. Вдоль берега яркие шезлонги, деревянные кафешки, шумные толпы отдыхающих. Разворачиваюсь, ухожу. Надо разыскать Чимназ.
* * *
– Ты не изменилась…
– Не льсти, девочка. Я постарела. И печенье подгорает.
– Оно такое же вкусное.
– Фейга, старость для меня не трагедия. Мне хорошо, не считая гипертонии. Устала от суеты молодости. Набегалась! Что может быть лучше спокойного заката? По утрам гуляю у моря, пеку пироги, к обеду их раскупают; копаюсь в саду, сажаю гортензии; кошки носятся за голубями, цветет вишня; заходит подруга Роми, завариваем липовый чай с белым медом и вспоминаем своих мужчин…
– Скажи, а ты была счастлива?
– Я и сейчас счастлива. Причин быть несчастливой у меня с лихвой: я тоже теряла, терпела, расставалась, хоронила, как и миллионы женщин. Не хочу говорить об этом. Метод «выскажись – полегчает» не помогает, глубже ухожу в сожаления. Слова имеют огромную силу: скажешь «мне плохо» – станет еще хуже.
– Чимназ, что ты делала, когда напарывалась на стены?
– Превращала их в двери. Все усиленно разыскивают ключи от счастья. Пустая трата времени. У счастья открытые двери. Фейга, перестань искать ответ на вопрос, в чем смысл жизни.
– Почему?
– Как его получишь, жизнь утратит всякий смысл.
– Что тогда остается?
– Любить.
– Ага, привязываешься к месту или к человеку, и спустя какое-то время его забирают – обстоятельства, причины, чужие люди. Знаю, что привязываться нельзя. Но все равно сердце тянется туда, где было хорошо, к тем, с кем было еще лучше.
– Это нормально. Просто пусть оно тянется к тому, что внутри, а не снаружи. И этот дом, и этот человек, и это место живут в тебе.
– Да, но…
– Помнишь Железного Дровосека из «Страны Оз»?
– Смутно…
– Когда Злая Волшебница разрушила Дровосека, пришел Кузнец и собрал его по-новому. Но любящее сердце Кузнец сделать не смог. И Дровосек, гордившийся блестящим телом, понял, что самое страшное в жизни – остаться без сердца. «Когда я любил, не было в мире человека счастливей меня. Но тот, у кого нет сердца, любить не способен».
– Это ты к чему, Чимназ?
– К тому, что все люди, страны имеют значение до тех пор, пока живут в доме внутри себя. Страшно, если бы они жили снаружи, а в сердце было бы пусто.
– Да… Как могли разрушить дом Эда?
– Государственный проект. Завтра сходим в муниципалитет, получим компенсацию. Ее выплатили всем, у кого были дома на этом отрезке побережья Синего моря. Я тогда до вас не дозвонилась… Дом Эда без него был не такой теплый. Приходила туда со Скрипкой, у пса в последние годы обострилась астма. На кровати Эда ему легче дышалось. Там Скрипка и умер. Ночью, когда звучал Моцарт и был полный штиль.
– Надеюсь, он вместе с Эдом.
– Когда наши собаки и кошки умирают, они превращаются в шарики света и фонариками поднимаются в небо. Там они светящими облаками плывут к свету, покою и счастью…
– Хочу в это верить.
– Верь.
* * *
Чимназ угощает меня кятой[46]. Любимая с детства. К ней обычно заваривали турецкий кофе. Чимназ научила меня его готовить.
Встряхивая скатерть после обеда, указывает мне на банку с арабикой и старинную джезву. «Рецепт не забыла? Сегодня кофе с тебя!»
Завариваю на двоих – вливаю в джезву два кофейных стаканчика холодной воды. Две чайные ложки сахарного песка и четыре с горкой ложки молотого кофе. Слегка перемешиваю. Ставлю джезву на слабый огонь. Нагреваясь, кофе выносит на свою поверхность пенку – аккуратно снимаю ее ложкой и распределяю по чашечкам.
Возвращаю джезву на огонь. Снова снимаю пенку – и по чашкам. В третий раз нагреваю кофе и, как только он начинает подниматься, разливаю.
К турецкой арабике подаю кусочки виноградного локума и стакан холодной воды, глоток которой, по османской традиции делают до кофе, а не после.
Вторую чашку для меня заваривает Чимназ. Без сахара. «На сладком кофе не гадают, Фейга. Пей маленькими глотками, со спокойными мыслями». Допиваю, оставляя жидкую гущу, беру чашку в левую руку: несколько круговых движений по часовой стрелке, взбалтывая содержимое, и переворачиваю.
Через несколько минут Чимназ берет чашку, молча ее рассматривает. Поднимает глаза, протягивает руку, показывая растекшуюся по дну гущу.
«Видишь, сколько в чашке темноты? Ты пережила боль, но о ней молчишь. Это хорошо и не очень. Надо уметь просить людей о помощи… Вот темень прерывается белыми узорами, они прямо у кромки. Фейга, скоро, ну очень скоро, все поменяется. К свету идешь.
Вижу минареты мечетей. Восточный город. Но без моря. Вот правее ветряная мельница – смотри, какая четкая. Ты исцелишься от боли, девочка, но благодаря труду. Когда раскроешь себя новую, тогда и страхи, и сомнения пройдут…
Смотри-ка, тебе навстречу лошадь скачет. Человек, которого полюбишь. Вокруг этой лошади горы, но встретитесь вы там, где ты и он уже бывали».
* * *
Мы с Чимназ забрали денежную компенсацию. Разделили сумму между тремя детскими домами. Эд и Офа одобрили бы это решение. Надо ехать дальше.
– Почему я не могу остаться тут, Чимназ?
– Не сойдя со старой дороги, не ступишь на новый путь. Тебе надо идти, Фейга. Может, покажусь тебе жесткой, но через какое-то время скажешь спасибо. Тот, кто не отпускает тебя от себя, пусть даже рядом с ним тепло и спокойно, – проявляет больше эгоизма, нежели любви.
– Долго идти придется?
– Всегда. Будут меняться направление, темп, люди и стремления, но путь продолжится. Случатся такие месяцы и годы, когда покажется, что застыла на месте, цель потеряна, сил нет – в такие мгновения, Фейга, движешься вперед.
– Все идут, да?
– Абсолютно. Просто не все осознают, куда и зачем.
– Толку-то от этого осознавания? Шаги тяжелеют, легкость теряешь.
– Наоборот. Когда ты присутствуешь в каждом своем шаге и не суетишься, не мечешься по сторонам, дорога тебе раскрывается. Человек живет в пути, у него до последнего вздоха рюкзак за спиной. С воспоминаниями, сожалениями, стремлениями.
– А передышки будут?
– Конечно. Например, сварить кофе.
– Тогда мне пора?
– В добрый путь, Фейга.
11Я вижу его на берегу Синего моря. Стоит ко мне спиной у кромки волн – они приветствуют его, приближаются к светло-коричневым туфлям, но в последний момент покорно отходят, чтобы не забрызгать. Теплый ветер, пронизанный ароматом цветущей айвы, взъерошивает его волосы. Помню их до каждой волосинки – он засыпал, и я долго перебирала каштановые волны, целовала прикосновениями.
На нем рубашка морского цвета, с деревянными пуговицами – его любимая, потому что в ней море, а море «всегда друг».
Я вижу его отчетливо, до деталей, хотя между нами немалое расстояние, которое не могу преодолеть – ноги тяжелыми оковами зарыты в раскаленный песок. Мне надо к нему – в его объятиях спасение. Кричу, зову: ну обернись же и дождись, не уходи без меня! Не слышит. Шум моря поглощает голос. «Море, ты же друг, помоги! Мы должны быть с ним вместе». В ответ – шум ветра.
Я не сдаюсь, пытаюсь вытащить ноги из песка, выкопать руками. Пальцы покрываются розовыми ожогами. Падаю от бессилия. Лежу на песке, не свожу с него глаз. Он собирает ракушки в карманы, улыбается. Волны, нагоняемые ветром, обрушиваются на берег, обходя стороной то место, где стоит он. Море его бережет.
Вдруг его силуэт покрывается туманом, блекнет. Но я уже не переживаю, наблюдаю спокойно, некая сила говорит мне: «Не волнуйся, вы будете вместе». Закрываю глаза, положив голову на горячий песок. Возвращаюсь в один из дней, когда лежу рядом с ним, ворошу его мягкие волосы, пахнущие айвовым шампунем. Сынок, малыш мой, я по тебе скучала!
…Стук в дверь. Громкий, настойчивый. Вскакиваю. На часах 4:25 утра. Накидываю халат и платок, выбегаю из комнаты. Тетушка Хандан тоже проснулась. Смотрю в глазок. Водитель семьи Яхмур. Открываю. У него на руках укутанная одеялом малышка. «Дома случилась беда. Хозяйка сказала, чтобы Яхмур побыла у вас». Беру девочку, на ее щеках следы слез, видимо, испугалась, расплакалась. Заношу в дом, укладываю в свою кровать. Ложусь рядом. Осторожно перебираю ее волнистые каштановые волосы, пахнущие цветущей айвой.
12Здравствуй, дорогой Э.!
Из такой безграничной субстанции, как время, мы выкроили для себя двадцать дней. Не так и много. Держим путь к Синему морю, туда, где я училась слышать мир. Со мной Яхмур. Хочу поделиться с ней красотой тех мест. Перед встречей с Синим морем заедем в другие города. Уверена, они откроют в нас новое.
Сегодняшняя ночь проходит в поезде. Малышка заснула, как и остальные пассажиры. Я включила тусклую лампочку над полкой, временами посматриваю на бегущую за окном вагона ночь и пишу тебе. Хотя перекладывать чувства в слова – лишнее. Отнимает у картинки и ощущений важное. Но желание говорить с тобой сильнее. Говорить о том, что вокруг нас, – это и есть мы.
