Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 1
И – Влади собственной персоной в литом чёрном костюме, солидный, как кадиллак, вкатился в гостиную, церемонно поправил тёмно-красный, точно сгусток запёкшейся крови, узел галстука, поморщившись, – дескать, жмут безбожно, но терпеть надо – стал разминать новенькие щиблеты, потом вдруг бросился дурашливо боксировать с настенной тенью, похожей на мамонта, упал рядом с Сосниным на софу и ну тискать, тормошить. – Кожа да кости, пора вес набирать, Илюшка! – восклицал он, – будешь ещё дурью маяться, будешь? Ты лишний человек, понимаешь? Лишний! – с удовольствием повторял Влади старую-престарую свою шуточку, сдавливая всё сильнее ласковыми тисками плечи и по давней привычке закатывая зрачки за веки, – лишний не в литературном смысле, не как герой или антигерой нашего времени, а его обуза. Да и где оно, наше златое время, где молодость, а? Просвистела соловьём-разбойником, эх, транжирим дни, славно хоть, что собрались по-домашнему, – не без гордости оглядел шикарную, вылизанную гостиную, – лучшая бригада отделывала, но ремонт такое бедствие! Что? Почему бы не гульнуть в ресторане? Влади, очевидно, опасался афишировать торжество в столь пёстрой компании, да и вступление в Творческий Союз давно мечтал отметить с тёплой, чуть богемной непринуждённостью, избежав чопорности банкета. – Нынче и в лучших ресторанах подают падаль, – блеснув красными от избыточного хлорирования воды в бассейне белками, привёл последний аргумент в пользу домашней дружеской вечеринки и добавил сурово, – я и Анатолия по наивности хотел было пригласить, хотя они с Гербертом Оскаровичем полаялись на последней лекции. Однако Анатолий в Коктебеле изволит греться, не подозревает, что им кое-где не на шутку заинтересовались… да, теперь-то я, признаюсь, поостерёгся бы его приглашать, вчера в Таврическом дворце, после пленума, генерал с Литейного, улыбчивый колобок, вроде невзначай, коньяк прихлёбывая, прильнул. – Правда ли, что в Творческом Союзе у вас инакомыслящие из котельных читают вредные ажиотажные лекции? Ну, я-то понял, не светское любопытство это, чёрная метка! Подвёл меня твой однокашник под монастырь.
все (наконец-то) в сборе!Но тут звонок, лай, поцелуи, ещё звонок. – Кеша! Кеша! В волосатом свитере, большущий и губастый, неотразимый, как Бельмондо, с тёмными пытливыми глазами на скуластом лице, в каждой ручище держал по паре бутылок самого дешёвого портвейна, в зубах – цветок…обаятельный скандалист, завсегдатай ресторана Творческого Союза, мятущаяся душа компаний и сейчас демонстрировал презрение высшему обществу, ха-ха, кто бы ещё догадался принести бормотуху на званый вечер. – Знакомьтесь, Ирэна, – на софу шумно подсела оживлённая толстушка в лиловом, просторном и длинном, как ряса, платье; на шее – тяжёлое ожерелье из янтаря, глазки-носик-губки так себе, мордочка мопса с пористым, в пометинах фурункулов, подбородком, зато – чудесные, с медным отливом волосы. Опять звонок, опять лай. – Милости просим! И – с бессловесной женой, гитарой – Гербет Оскарович, помешавшийся на социальной миссии архитектуры, со страстностью партийного неофита насаждавший… – Ну его, гниду, на х..! – прочёл мыслишки Соснина Кеша, по-свойски расцеловал Ирэну – где-то когда-то пересекались; с кем Кеша не пересекался? Осмотревшись, озаботился. – Нальют-то скоро? Ирэна весело глянула на люстру. – Как, Кешенька, покачаешься? – Я обычно не повторяюсь, – полез за сигаретами и радостно замахал московскому теоретику. – Столичная штучка! Привет, сэр, привет! Между тем, Герберт Оскарович, мерцавший взволнованной нервной бледностью, будто люминесцентным светом, поправил на носу маленькие круглые очки, обведённые угольно-чёрными полукружьями бровей, и с напускным смущением, бочком, бочком продвигался к центру гостиной. И вспыхнула в зеркале люстра, хрусталь, цветные стёкла расколола хаотичная иллюминация, кого я вижу, рад, до чего рад…осанка, пружинистый шаг, в такие-то годы! – Соснин сутуло подался навстречу, а Виталий Валентинович шёл к нему выверенными шагами, сквозя приветливостью, овевая прохладой: сухощаво-прямой, элегантный, словно с морозца. Заиндевели волосы, брови, из-под которых льдистой голубизной взблескивали глаза. Искрил отлично скроенный тёмно-синий костюм, белейшую рубашку, угол платочка, торчавшего из нагрудного кармашка, казалось, присыпала брильянтовая пыль, крахмальный манжет, когда Виталий Валентинович пожимал Соснину руку, поскрипывал, как снежный наст.
После звонков – шум, гам; Ирэна восторгалась, силясь привлечь общее внимание к анилиновым буйствам ковыля, Кеша с Сосниным и московским теоретиком болтали у стеллажа с книгами, Влади уже расстрелял обойму анекдотов. – Скольжение дивное, подъёмники безупречные и домики, будто ватой обложенные, а дымы из каминных труб столбами подпирают синее-пресинее небо, заглядение, – Виталий Валентинович расхваливал Французские Альпы, и цок-цок-цок – приближалась под аплодисменты гостей Жанна Михеевна с оперённой петрушкой индейкой – решила сразу удивить главным блюдом, чтобы больше не отвлекаться; за хозяйкой шумно ворвался весёлый мраморный дог, гвалт, смех – к столу!
тосты с дифирамбами, байками и рассредоточенными взглядами по сторонам (холодные закуски)– У них изобилие в магазинах, а на столах пусто, у нас…
– Как оригинально, остроумно, какая наблюдательность! – мопсовидная Ирэна качнула чудесными волосами, закачалось и янтарное ожерелье.
– Современная социология окрестила этот феномен «эффектом дублёнки», – важно пояснил Влади, поддевая вилкой балык, и кивнул на видневшуюся за приоткрытой дверью вешалку, – попробуй-ка купи в ДЛТ или Гостином, но все носят.
– А бананов нет, как нет! Если уж в закромах у Властилины Павловны нет, то…
– Хватили, бананы! Их из Эквадора или Панамы на пароходах надо везти!
– Плыть долго! Пока пароход плывёт, команда успевает бананы слопать!
– Слыхали? – армянское радио спрашивают: что раньше было – курица или яйцо? Радио отвечает: раньше всё было…
На стене теснились морские акварели хозяина, как повелось, написанные в двух гаммах: балтийские предпочитали лиловато-сиреневую часть спектра, черноморские – бирюзово-зелёную…так вот, с акварелями Влади соседствовали потемнелые шедевры безвестного мариниста, энные дубли «Плота медузы», «Девятого вала», эскадра миниатюрных фрегатов, барков, романтических колумбовских каравелл плавно огибала на стеллаже изумительный витой рог с серебряной цепочкой, кинжал в ножнах, о, помимо музейно-редкостных предметов горского быта Влади собрал гардероб и богатую амуницию, сопутствовавшие по его разумению кавказским застольям; будучи в ударе, он и сам мог высасывать рог за рогом, сохраняя ясную голову и твёрдый шаг, любил вырядиться в черкеску с газырями, мягкие хромовые сапожки и с кинжалом в зубах, с гиканьем, хлопками и таким привычным для него закатыванием глаз сплясать огненную лезгинку, потом, дурачась, будто бы погибая от усталости, он ковылял к креслу на полусогнутых; да-а, любил и умел от души гульнуть, заставив гостей от восторга кипятком писать, а ранним утречком выпивал рассолу, проплывал милю в церковном бассейне и в девять ноль-ноль – хоть часы проверяй – как огурчик: телефон накручивал в кабинете, распекал.
– С незабываемой комичной невозмутимостью ты вёл выездную к грузинским друзьям редколлегию «Альманаха», – подступал к тосту Виталий Валентинович, – и вот свершилось, ты в Творческом Союзе, от которого был отлучён по формальному недоразумению, ибо мы издавна нуждались в кипучей твоей энергии, свежих идеях, оплодотворяющих научно-техническую революцию. Однако вперёд посмотрим, я поднимаю бокал за абсолютную победу в академической кампании, за действительное членство…
– Приезжаю в Давос на симпозиум по «хай-теку» и кого, угадайте, вижу с лыжами, спешащим к подъёмнику? – взял ответное слово Влади.
– Да, вокруг Давоса горы волшебные! А встреча получилась волнительная, – расчувствовался, пригубливая и окунаясь заново в бело-синюю альпийскую сказку, Виталий Валентинович, – снег, как перина, трассы идеально размечены, при отеле крытые корты, бассейн.
– Наброски высококлассные получились! Богачи под пледами, лакей с подносом, точно живые.
– Бог с вами, голубчик! – скромно протестовал Виталий Валентинович, – герой выставки, конечно, Владилен Тимофеевич, его маринистские этюды.
Владилен Тимофеевич ответно протестовал с полным ртом, мотал головой.
– Но теперь о хозяйке дома! Шли через пустыню три розы, – Виталий Валентинович нацепил лукавую маску, – шли, шли, их мучила жажда, но за каждый глоток надо было отдавать по лепестку. Первая роза…
На полке под кинжалом и рогом сгрудились обожаемые Владиленом Тимофеевичем хитрющие сувенирные безделушки.
