Валерий Панюшкин - Незаметная вещь
Федор Леонидович понимал, что в светлом будущем живых, мертвых и детей Дима должен заведовать любовью. Но договориться с Димой не было никакой возможности, и поэтому Федор Леонидович просто отворачивался, накрывался с головой одеялом и продолжал думать обрывки мыслей про солнечную ракету.
Потом началась перестройка. В больнице пропала всякая еда, кроме картошки. Федор Леонидович мало страдал от этого, поскольку был совершенно равнодушен к пище, никогда не испытывал чувства голода и, если бы его не кормили, просто умер бы, как умирают от истощения, во сне. Однако же отсутствие нормального питания навело Федора Леонидовича на мысль о начале Третьей мировой войны, и он стал чуть ли не каждый день писать письма Горбачеву.
Как-то раз в микулинскую больницу приехала минздравовская комиссия из Москвы. Комиссия должна была разобраться, связана ли начавшаяся тогда в больнице эпидемия туберкулеза только с плохим питанием или есть другие причины. Но Федор Леонидович был уверен, что это приехали к нему от Горбачева по поводу ракеты.
Завидев из окна подъезжавшую машину, Федор Леонидович стал поправлять мятый ворот больничной пижамы, приглаживать беззубой расческой волосы. Потом вдруг забыл, зачем он все это делает, сел на кровать и заплакал от беспомощности. Комиссия пошла сначала к главному врачу, потом в женские отделения, потом на пищеблок. Федор Леонидович лежал и ждал. Засыпал, просыпался и засыпал снова. Реальность путалась в его голове со снами, сны – с бредом. Время от времени к Федору Леонидовичу подходил бритый наголо больной и начинал водить руками над головой изобретателя.
– Уйди вон! – кричал Федор Леонидович.
– Не могу, – невозмутимо отвечал бритый. – Я получил задание лечить тебя гипнозом.
– Я не больной! – злился Федор Леонидович. – Это ты больной! Отойди! Ко мне приехали! Ты сумасшедший! Подумают, что и я тоже, и тогда мы все погибнем.
Когда комиссия вошла в отделение, Федор Леонидович спал. Его разбудили и спросили, как он себя чувствует. Федору Леонидовичу стало ужасно стыдно: он вспомнил, что не умывался и не причесывался.
– Раньше надо было приходить! – закричал он. – Теперь все! Поздно! Планета погибла! Светлое будущее живых, мертвых и детей недостижимо! Просрали все! Тихо! Давайте снизим тон, поговорим спокойно, а потом расстреливайте меня! Всех не расстреляете!
– Успокойтесь, успокойтесь, – испуганно забормотал непривычный к душевнобольным проверяющий из Москвы, обернулся и быстро зашагал прочь.
Все надежды рухнули. Федор Леонидович почувствовал, что совершил какую-то непоправимую ошибку, но не мог понять какую. И тут его осенило, он пошарил по карманам, догнал проверяющего:
– Стойте! Стойте! В знак традиционного гостеприимства примите от меня этот подарок… – и протянул на измазанной йодом ладони две карамельные конфеты «Вишенка».
– Возьмите, – шепнул проверяющему доктор.
Превозмогая отвращение, проверяющий, надо отдать ему должное, конфеты взял, поблагодарил, вышел, и дверь за ним закрылась.
В истории болезни Федора Леонидовича лежит письмо, написанное им в ту памятную ночь президенту Советского Союза Михаилу Горбачеву:
...«Президенту Союза Советских Социалистических Республик имени Ленина Горбачеву Михаилу Сергеевичу от Имярек, по профессии инвалид первого разряда заявление:
Дорогой Михаил Сергеевич! Именем планеты Земля, Солнца и звезд, именем всех галактик и живой стратосферы прошу меня понять.
Дорогой президент, ради ваших родителей, детей и внуков убедительно прошу понять меня.
Ради спасения жизни мира, вечного светлого будущего, живых, мертвых и их потомков прошу меня понять».
Показывая проверяющему это письмо, доктор улыбнулся печально и пробормотал про себя:
– Как же тебя понять, Федор Леонидыч, дорогой?.. Как же тебя понять-то?.. – И потом вслух добавил: – Видите, он пытается складывать сознание по кусочкам, а оно не складывается… Пытается придумать ракету, чтобы полететь к светлому будущему, а ракета не придумывается. Только все бред какой-то выходит и галиматья… Жалко.
Кто я?
После этого случая доктор решил изменить Федору Леонидовичу дозировку лекарств, и это помогло. Федор Леонидович стал спокойнее, забросил проект ракеты и стал даже выходить на улицу и помогать по хозяйству.
В микулинской больнице есть отделение, где лежат умирающие бабушки. Это самое грустное отделение. Там пахнет смертью, мочой и пролежнями, потому что не менее пятнадцати бабушек ходят под себя. Сестры и санитарки регулярно моют лежачих и меняют белье, но запах все равно остается.
Однажды, когда Федор Леонидович помогал штукатурить в этом отделении стену, огромная старуха лет девяноста остановила его и сказала:
– Отпустите меня домой к маме.
С этого дня идея дома и возвращения домой стала волновать Федора Леонидовича не на шутку. Преодолевая свойственную шизофреникам замкнутость, он расспрашивал старух о доме. Ему казалось, что эти непонятные, пахнущие мочой и смертью существа в платочках знают способ вернуться домой, только скрывают его от мужчин. Однако, если принести им яблоко или шоколадку…
Женщина по имени Капа рассказала Федору Леонидовичу, что человек состоит из двух половин, причем одна половина живет дома, а другая – в психиатрической больнице. Беда только в том, что больная половина человека никак не может вспомнить адреса здоровой.
Другая женщина, которую все звали Тонечкой, утверждала, будто действиями всех людей на земле управляет Невидимая.
– Вот ты знаешь, у нас вчера Никитишна умерла, – шептала Тонечка. – Так я сама слышала, как ночью Невидимая подошла к ней и сказала: «Умри».
Тонечка говорила, что Невидимая запрещает спать, но не запрещает есть. Иногда Невидимая пугает, и тогда надо быстро-быстро кружиться на одном месте или, если успеешь, бежать к доктору и пить лекарства.
Федор Леонидович слушал и удивлялся. У него была тогда полоса просветления, и он понимал, что бред – это бред, хотя и продолжал бредить. Однако же по сравнению с бредом мужчин старушечий бред казался ему каким-то опасным колдовством.
Когда ремонт почти уже был закончен, та самая старуха, которая просилась домой к маме, сказала Федору Леонидовичу, что человеком быть очень трудно и скоро она станет теленочком. Так легче.
– Почему, – спросил Федор Леонидович, – трудно быть человеком?
– Потому что, – отвечала старуха, складывая губы так, что рот ее становился похожим на клюв, – желтое тело не похоронено. Надо похоронить его, и тогда все вернутся домой.
Федор Леонидович на секунду подумал, что под желтым телом старуха имела в виду солнце, сразу же вспомнил о своей солнечной ракете, но тут же запретил себе думать этот осколок мысли.
На самом деле Федор Леонидович знал, что старухи все только путают, что есть простой и очевидный путь домой. Выздороветь и уйти. Элементарно. Надо только ждать и стараться. Пить лекарства. Слушаться врачей. И тогда однажды ты проснешься здоровым.
Так, собственно, и случилось. В тот самый день, когда я приехал писать заметку про микулинскую больницу для психохроников, Федор Леонидович проснулся здоровым. Настолько здоровым, что смог достаточно, по-моему, логично рассказать мне печальную свою историю. И уже на следующий день, 24 сентября 1997 года, через двадцать лет после того, как радио стало рассказывать его мечты, Федор Леонидович отправился домой. И вот как это было.
Печенье
Прежде чем открыть глаза, Федор Леонидович почувствовал запах. Шизофрения пахнет прогорклым медом и водой, которая остается в вазе, когда цветы уже выбросили. Так теперь пахла подушка. И взъерошенные волосы. Но запах стал посторонним, внешним. Федор Леонидович открыл глаза, увидел крашенные масляной краской стены и вспомнил, что лежит в четвертом отделении загородной больницы для психохроников. За окном (Федор Леонидович сел на кровати) был конец сентября, утро и первый снег. Красные листья и последние осенние цветы – в снегу.
Потом, впервые за двадцать лет, Федор Леонидович почувствовал голод. Встал и, опираясь на палку, пошел к сестринскому посту, где за запертой дверью хранились у каждого больного конфеты и печенье. Палка стучала. Федор Леонидович вспоминал те времена, когда месяцами в больнице не было никакой еды, кроме картошки. И те, еще более давние, когда каждую неделю приезжали родные и привозили апельсины в авоське. Сейчас, двадцать лет спустя, Федор Леонидович вспомнил, чем отличается вкус апельсинов от вкуса картошки.
– Можно мне печенья… – старик пригладил взъерошенные волосы, и на ладони у него остался запах шизофрении.
– Проголодался? – медсестра открыла дверь в кладовую тяжелым металлическим ключом, похожим на те, которыми пользуются проводники в поездах дальнего следования.
