Владимир Романовский - Шустрый
– Да ладно! С ее обязанностями любая дура справится.
– Беги, беги на свидание, рыцарь.
– До вечера, мутер.
Оставшись одна, Барыня дораскладывала пасьянс и задумалась.
Она уж чуть со счета не сбивается, сколько у нее внуков и внучек. Разумеется, если об этом узнает отец предполагаемой невесты-купчихи, никакой свадьбы не будет, а учитывая низкое происхождение миллионщика и свойственные такому происхождению предрассудки – Сынка и впрямь могут поколотить. С другой стороны, миллионщик не местный, заграничный, может и не будет наводить справки. Может, женившись на наивной купеческой дочке, остепенится Сынок? Может, она нарожает ему в законном браке детей, которых он действительно будет любить, а не то, что теперь?
Дверь снова отворилась, и снова вошел Сынок, сопровождаемый лысоватым господином в богатой шубе и с тростью.
– Вот хозяйка заведения, – говорил Сынок господину. – Вот она вам все объяснит, во все вникнет, если что не так – исправит. Мутер, этот господин чем-то недоволен, по-моему. Я побежал, я уж опаздываю.
И Сынок скрылся за дверью.
Барон встал рядом с креслом напротив стола.
– Что вам угодно, сударь? – спросила Барыня.
– Не позволите ли присесть, сударыня? – учтиво спросил Барон, и произношение его в этот момент очень напоминало произношение Шустрого – возможно, он родился в тех же весях, что и заблудившийся, сойдя с военной тропы, столяр.
По шубе и фраку под ней, а также по тонкой трости, опытная Барыня определила, что имеет дело с человеком состоятельным. С такими нужно быть любезной – от них много прибыли выходит в конце всякого месяца.
– Присаживайтесь.
Барон присел.
– Я, сударыня, вот по какому делу. Я, изволите ли видеть, являюсь братом девицы, за которой ухаживает ваш сын.
– Ах вот как! Очень приятно.
– А мне не очень, сударыня. Я выгляжу немного старше своих лет, и в столице вашей все подумали, что я не брат ее, а отец.
– Понимаю вас, сударь. Но позвольте заметить вам – вы такой степенный, такой солидный человек, что ошибиться легко.
– Не от этого происходит неприязнь моя, – заверил ее Барон. – А от того, что сын ваш, сударыня, за сестрою моей увивается. Жениться на ней я ему, конечно, не позволю, это нонсенс. Но мне неприятно даже то, что их просто видят вместе.
– Почему же? – спросила Барыня, сузив глаза. – Вы считаете, что мой сын…
– Я считаю, что сын ваш бездельник и пьяница, – веско сказал Барон. – И что честной девушке он вовсе не пара.
– Что вы себе позволяете, сударь!
– Тем более, что у девушки есть жених, который временно уехал в пригород, но вернется через день или два.
– Подите вон, сударь.
– Сударыня, я заплачу вам столько, сколько вы скажете, если сын ваш свои ухаживания прекратит.
– Я сказала…
– Пятьдесят тысяч.
Барыня осеклась. К серьезным суммам она питала уважение с ранней юности.
– Впрочем, – сказал Барон, пожимая плечами и переходя на язык страны, в коей жили Сынок и Барыня, – я мог бы просто дать ему в морду. И сберечь таким образом эти самые пятьдесят тысяч. Он много пьет, от военной выправки и следа не осталось, хлипкий стал. Ладно, это все вздор, а поговорить я с вами, сударыня, хотел вот о чем. Когда-то давно, лет пятнадцать назад, я уж посылал человека в этот город, чтобы выяснить, что сталось с одной из ваших бывших крепостных, а именно, с женщиной по прозвищу Полянка. Ответ я получил, и ответ неутешительный. Ее к тому времени не было уже в живых. Год назад, посещая столицу лично, я навел дополнительные справки. Ответ был тот же, но появились сомнения. Я не люблю, когда всякое говно вроде вас и вашего сына морочит мне голову. Потому-то я и требую, чтобы вы дали мне прямой ответ. Если Полянка жива и по-прежнему находится в вашем распоряжении, я ее у вас куплю. За те же тринадцать денариев, которые за нее заплатили в прошлый раз. С учетом времени, разумеется, сумма выросла – двадцать денариев дам. Говорите: жива Полянка?
Барыня не верила своим глазам.
– Позвольте, – сказала она. – Неужели … вы ее сын?
– Я ее сын, – подтвердил Барон. – А сестра моя – ее дочь. А все государи Европы – мои хорошие знакомые. Равно как и все судебные приставы. – Он поднял трость и стукнул ею по краю стола, на котором Барыня раскладывала пасьянс. Барыня вздрогнула. – И вам даже в голову не может придти пугать меня бумагами, согласно которым я тоже являюсь вашей собственностью. Кто поверит содержательнице публичного дома?
– Ничего этого не нужно, – миролюбивым и несколько виноватым тоном сказала Барыня. – Я признаю, что выгляжу в твоих глазах чудовищем…
– На вы, пожалуйста, сударыня.
– В ваших глазах. У меня во время оно не было иного выхода, но я отдаю себе отчет, что содеянное простить трудно. Мать ваша скончалась восемнадцать лет назад. К сожалению, это правда. Вы хотели бы посетить могилу…
– Нет, – сказал Барон. – Не сейчас. Я просто хотел посмотреть вам в глаза, сударыня. И послушать, что вы скажете. Посмотрел и послушал. В церкви вы бываете редко – это странно, ибо как правило люди из вашей области деятельности очень набожны – замаливают грехи ежедневно. Вам, наверное, стыдно обращаться к Богу. От Него ведь ничего не утаишь, невинной овечкой не прикинешься. А я не Бог, и потому вам не стыдно, бровью не поведя, лгать мне в лицо. Помогают вам в этом, наверное, опыты вашей молодости – вы ведь из актрис в дворянство проникли?
– Я не лгу вам, сударь, – строго сказала Барыня.
– Прекрасно, прекрасно! Да, вы были очень хорошей актрисой, это сразу видно. Вы сами верите в то, что говорите. Я вернусь завтра, сударыня, в это же время. Оповестите мою мать, пожалуйста, если вас не затруднит. Я увезу ее с собою. Честь имею.
Он вышел. Некоторое время Барыня пребывала в странном состоянии – не могла ни о чем думать, и двинуться с места тоже не могла. Понемногу она совладала с собой.
В полдень спустилась она в большую гостиную и обнаружила там сидящих за столом возле окна Ивушку и Полянку. Они только что вернулись с прогулки вдоль набережной и бурно обсуждали текущие дела. Полянка показывала Ивушке бумаги, объясняя, что недосдача не должна превышать определенные размеры, а Ивушка уверяла ее, что не может за всем и вся уследить, что и без того она целый день на ногах.
Барыня смотрела на них и думала – как меняются люди. Вот ведь эти две крепостные бабы – казалось бы, дуры набитые, а вот поди ж ты! Полянка выучилась читать, писать, и считать, и все счетоводное хозяйство борделя держалось именно на ней. Она вела строгий учет, получала и распределяла суммы, знала, каким инспекторам и каким кровельщикам когда и сколько причитается, какие клиенты кому сколько платят. Ивушка ни читать, ни писать не выучилась – зато организатором она стала превосходным. Она принимала на работу – не только девушек, но и вышибал, музыкантов, стекольщиков – и выгоняла с работы за провинности, список которых на каждого из обитателей дома всегда держала в голове, организовывала закрытые вечеринки, имела связи с портными и рестораторами, заказывала дорогие парфюмы из далеких весей – и так далее. Иными словами, от Полянки и Ивушки зависело решительно всё – настоящими содержательницами были именно они, а Барыня так привыкла на них полагаться, что днями на пролет романы женские читала да пасьянс раскладывала, а по вечерам выезжала на прогулки и посещала театры.
Ивушка с годами не подурнела, напротив – в элегантном платье и перчатках производила впечатление если не светской дамы, то во всяком случае обеспеченной купчихи. В широко расставленных ее глазах светилась даже некоторая надменность. Полянка же растолстела, одевалась как попало, хоть и не бедно, не очень за собой следила. Но вела себя уверенно, никого не стеснялась – а какая была стыдливая да пугливая в молодости!
У Ивушки в столице родилось трое детей – от Сынка. Две девочки воспитывались в пансионе. Мальчика определили в военное учреждение. Давным-давно Ивушка запретила Сынку даже смотреть на нее, как на женщину. Требовала относиться к ней уважительно. Нынче Ивушка имела постоянного любовника где-то в городе. О сельских своих детях, ныне уж давно взрослых, прилюдно не вспоминала.
У Полянки никто не родился – и любовников не было. К соитию она питала отвращение, и как только были обнаружены и по достоинству оценены Барыней ее способности к счету, а было это давно, она сразу отказалась обслуживать клиентов в постели, и Барыня пошла ей в этом на встречу.
Обитатели дома заменили Полянке семью. Научившись читать на двух наречиях, она по праздникам перечитывала то самое, единственное, письмо от Шустрого, качала головой, и заливала горе мадерой. Со временем горе стало притупляться.
– А не пора ли нам перекусить? – спросила Барыня.
