Борис Горзев - Два романа о любви (сборник)
– Скромно – то е нормально мне, то е не есть беда, – закивала Петра. – Беда – как и где мне работать. Где?
– Начнешь с консерватории. Придешь туда, скажешь – заканчивала ее, ученица Оборина, расскажешь о себе, покажешь дипломы и прочее, рекомендации всякие, награды, ну и попросишь, чтоб взяли преподавать.
– Петер, ты плохо разумеешь тот мир! Это нет шансов. Московская консерватория – это… храм!
– А Пражская консерватория не храм?
– Тоже, да, но не такой. Такая культура у вас! Я не понимаю, как страна твоя может? Такая культура, музыка, литература – и такая власть! Как это сразу? Не разумею, не понимаю.
– Верно говоришь! Рассуждать на эту тему – наше традиционное кухонное занятие. Это и есть русское государство – что эпохи империи царской, что империи советской. Особый путь – сочетание противоположностей, совмещение несовместимого. Нигде они не совместимы, только здесь. Вот и герб российский был такой же, знаешь? Двуглавый орел! Две башки – и в разные стороны повернуты, одна на Запад, другая на Восток. Как сказал один прошлый политик, мы и не Азия, и не Европия, мы – Азиопия. Так во всем. Поэтому у нас высочайшая культура интеллектуалов спокойно уживается с величайшей дикостью, варварством, архаичной любовью к мифам. Вот коммунизм, это что? Миф. И большинство народа в него верит. А будешь возражать, противиться, тогда – агрессия. Агрессия и на своих, и на вассалов. Последнее ты видела наяву, проходила, знаешь.
Петра кивнула:
– Знаю, – Потом спросила: – И ты хочешь звать меня сюда? Сюда? Навсегда? В жизнь, как ты сказал, под орлом с двумя башками в разные стороны? В совмещение несовместимого?
Что отвечать на крайние вопросы? Лучше любить. Еще есть силы, и рассвет не настал. Наша ночь.
В совмещении несовместимого – высокого искусства с варварством и дикостью – удалось убедиться очень скоро. Петра потом то хохотала, то чуть не плакала. Эта трагикомичная коллизия вошла в советскую историю над названием «Бульдозерная выставка». И мы с Петрой там были, лицезрели. Можно сказать, повезло: воспоминание на всю жизнь! Это случилось 15го сентября 74-го, я хорошо запомнил эту дату.
Накануне вечером позвонила мама, сказала, что меня разыскивают мои «Известия», что-то срочное. Я еще чертыхнулся: человек же в отпуске! И вообще я с Петрой! Пошли они к черту!.. Но снял трубку и набрал домашний номер коллеги по отделу. Тот горячо заговорил: «Старик, как хорошо, что ты в Москве, а не уехал куда-то! Слушай, намечается чудо! Завтра, в выходные, будет выставка под открытом небом, за метро «Беляево». Неформалы, авангардисты – ну те, кого Никита называл “педарасы”. Как власти отреагируют? Мы туда обязательно едем! И на их живопись глянуть, и вообще что и как будет. Поехали с нами, старик, не прогадаешь!»
Выяснилось, что это – в самом конце Профсоюзной улицы, на которой мы с Петрой сейчас обитаем, и ветка метро наша. К тому же действительно интересно. Почему бы не поехать, пусть моя любезная иностранка посмотрит на наш полуподпольный эксклюзив под открытым небом.
И мы поехали. И это было действительно чудо, мой известинский приятель оказался прав.
Хмурое небо, самодельные стенды, на скорую руку поставленные стойки, ко́злы. Ну сама живопись – это отдельная тема, и сейчас обсуждать ее не будем, хотя, удивительно, Петре кое-что очень понравилось, например картины неизвестных нам Жарких и Немухина. Народу набралось не так много, но достаточно, в основном, конечно, интеллигенция, художники, их друзья, а еще журналисты, в том числе зарубежные. Ходили, переговаривались, что-то обсуждали с художниками, авторами картин. Но не долго. Вскоре появились чужие, причем в большом числе: милиционеры, сотрудники КГБ – молодые ловкие ребята с хорошо поставленной техникой боевых искусств. Начался разгон.
Однако это было только начало, а вот вскоре!.. Изюминка состояла в прибытии «вспомогательной техники» – поливочных машин и бульдозеров. Они крушили всё, давили картины и то, на что они были поставлены. Грохот, треск, крики. Мы побежали и, спасибо, не пострадали, а вот некоторым художникам и зрителям здорово досталось от погромщиков. То есть люди получили, если грамотно выражаться, телесные повреждения разной степени тяжести. Еще я успел заметить, как уничтожают поверженные картины: теми же бульдозерами, потом огнем (сваливали в кучу и поджигали, облив бензином). Гарь, дым в небеса.
Журналисты охотно фотографировали, особенно иностранные. О, какой материл – действительно эксклюзив, на первые полосы! Новое подавление инакомыслия в СССР! А что – именно так…
Мы с Петрой вернулись к себе домой целыми и невредимыми, но с массой впечатлений. Хохотали, сокрушались, а Петра, как я уже упомянул, даже всплакнула, но больше она злилась, конечно, и я ее успокаивал. Вот такой выходила ее поездка в Москву к любимому мужчине.
Впрочем, на этом наша «культурная программа» не исчерпалась. Мы побывали в театре на Таганке, на «Гамлете» (конечно, билеты достал отец), и Петра была потрясена уже известным ей Высоцким (я тоже догадывался, что увиденное и сам Высоцкий-Гамлет – это событие), потом два раза посетили консерваторию – органный вечер Гарри Гродберга (знаменитая фуга соль минор Баха), затем концерт скрипичной музыки. Там мы не могли не вспомнить нашу бывшую соседку, скрипачку Люшку – как она, что делает в своем китайском коммунистическом раю, играет ли?
Что еще? Понятно, раза три приезжали к моим родителям, хорошо общались, выпивая и закусывая, обсуждали всякое (кроме одного – наших с Петрой планов на будущее, хотя я приметил, как мама завлекла ее в спальню и там они о чем-то шушукались). Мне было приятно, что отношение к моей Петре стало родственным, просто домашним. Свой человек, и всё. Это прекрасно, но я всё-таки думал потом, кто тому причиной: мои родители или Петра? И понял: конечно, она. Да, мама с папой – люди нормальные, доброжелательные, но открытая, бесхитростная, красивая Петра не могла их не покорить. А то, что иностранка, да еще с поломанной карьерой, поначалу обещавшей стать блестящей, ну так это же наш сын когда-то влюбился в девочку из далекой Праги, влюбился, и оказалось, это его судьба…
3Мы переписывались, а через несколько месяцев, как раз в ходе традиционных звонков под Новый год, я услышал в числе прочего следующее: «Э, мой Петер, вот что. Я тебе письмо написала вчера, там тебе… э, информация. Но не… не грустная, не беспокойся за меня».
Через десять дней я ознакомился с этой, как сказала Петра, информацией. По привычке привожу письмо в своей редакции.
Мой прекрасный Петер!
Не буду говорить о другом – только о главном.
Я решила, когда была с тобой в Москве: хватит, пусть будет, как Бог даст. И Бог дал: во мне наше дитя, Петер! Уже три месяца. Я почему не писала тебе об этом раньше? Я боялась – вдруг опять выкидыш? Зачем же тебя беспокоить, причинять боль!
Когда мне подтвердили беременность, мы с мамой поехали в Прагу, к докторам-гинекологам в клинику ЦК (это папа договорился по старой памяти с кем-то из своих бывших, ему помогли по-тихому), и меня посмотрели, потом уложили на три дня, сделали анализы, всякие обследования – и всё хорошо, никаких отклонений в моем организме. Пообещали, что так всё и будет, ничего плохого не должно случиться.
Вот, я вернулась в Теплице, встала на учет и наблюдение к нашим гинекологам (тут хорошая больница и роддом с женской консультацией), теперь живу и жду. Мне чудесно. Я счастлива. Ребеночек, дай Бог, родится в мае или начале июня, то есть еще пять-шесть месяцев. Вот так, мой Петер, я молодец, правда?
Я правильно сделала? Ты счастлив? Я надеюсь – да.
Петер, мне тридцать лет, пора, давно пора. Как без ребенка, не по-божески. А к тому же это ребенок от самого любимого мужчины, единственного моего, который на всю жизнь. Я правильно сделала, правильно. И оттого люблю тебя еще сильнее, а куда уж сильнее!
И всё у меня хорошо (ой, не сглазить!). Совсем не тошнило, сил много, только днем спать тянет. Но я нормально хожу в консерваторию, занимаюсь с учениками, потом иду в костел, ставлю свечку. Почти каждый день так делаю, молюсь Святой Деве, чтобы Она дала мне дитя, как сама дала всем нам дитя свое – Иисуса.
И дома всё хорошо. Мама мне помогает, чтоб тяжести не поднимала и прочее, а папа совсем нежным стал со мной, говорит – внука хочу. Я ему: твой внук будет от советского человека, а он смеется: а пусть так, только чтоб внук был не коммунист, а нормальный католик.
Ну уж католиком он будет, это точно! Мы его окрестим вскоре же, и крестик наш наденем на шейку – всё как положено.
Ты, мой Петер, кого хочешь – мальчика или девочку? А мне хорошо по-всякому. Только прошу тебя: если мальчик, то назовем его Йозефом, в честь кардинала Берана, святого человека, мученика, а если девочка, то в честь бабушки моей покойной, – Кветославой, Кветой. Ты как к этому относишься? Хорошо бы так. Но если ты против, если у тебя другие варианты, то скажи какие, я возражать тебе не буду.
