Андрей Битов - Преподаватель симметрии
– Это все не я, a my Tishka.
Но Тишка не был ни его двойником, ни прозвищем, ни еще какой интимной частью.
Это был его ближайший друг Тишкин, великий ученый, изобретавший аппарат для полета на Луну.
Хоть я ему и опасался уже не верить, настолько все у него чем-либо да подтверждалось, хотелось мне побольше прознать не про Луну, а про обстоятельства гибели Роберта Скотта. Тут он как-то особенно таинственно замыкался и начинал играть желваками.
– Это вы говорите, что живая собака лучше дохлого льва! А я вам скажу: если лев был бы лисой, он был бы хитрым! – (Как я уже говорил, Антон любил щегольнуть своим английским, в данном случае понятия не имея, что цитирует Уильяма Блейка.)
– Убью! – тут же решительно заявил он.
– Кого же? – поинтересовался я.
– Да чухонца этого!
Оказалось, он имел в виду Roald Амундсена.
– За что же?
– У него собаки были лучше! Вот он и воспользовался… Ах, Роберт, Роберт! Почему ты меня не послушался? Почему не взял с собой?
И Антон разрыдался.
Искренности его тоже приходилось верить.
Вот как я понял в конце концов эту историю…
…Он экономно закупил правильных лошадок, и лейтенант Брюс рекомендовал его в состав экспедиции; Скотту он тоже понравился, и Антон был зачислен. Он должен был провожать и встречать направляющихся на Южный полюс, порывался следовать за ними, но по молодости был оставлен с лошадками. («Опять же потому, что я русский, – с обидой комментировал Антон. – Хотя какой я русский, когда я хохол!»; не буду вдаваться в лишние подробности, но хохол оказался тот же русский, но с особой прической.) Но и с лошадками он достиг 84° ю. ш. «Всего-то шесть градусов оставалось! – досадовал он. – Зато я на вулкан слазал! Почти и залез, но ошпарился».
И это казалось похожим на правду, хоть он и называл Эребус непривычно Эльбрусом (есть такой потухший вулкан в России).
За все это и был он награжден Her Majesty. За это же был исключен из состава следующей экспедиции и теперь бичевал в тоске по своему кумиру Скотту. Весть о трагедии и свела нас за стойкой паба, носившего подходящее название «Э Тайрд Хорс»[14].
«И где же тут сюжет?» – спросите вы. «Tju-tju[15]! – отвечу я любимым словечком утраченного друга. – Я все еще к нему пробиваюсь».
Антон именно тю-тю, исчез так же, как и появился, – будто утонул в одной из кружек.
У Антона было много любимых словечек, некоторые даже английские. Не только «ноумен»[16], но и «ноухау»[17]. Neekhujaneeknowhow-knowhownee-khuja[18], – напевал он печально, и это очень ласкало мой слух.
– Neekhujanee… means nothingdoingness?
– Скорее, doingnothingness[19].
– Не знаю теперь, как правильно, – смеялся я.
– Both хуже, чем neekhuja! – смеялся он. – Опять же, у вас network – вместе, а у нас раздельно: no work – нет работы.
Но если я его все лучше понимал за стойкой в пабе, это не значит, что я хоть что-то понял, когда получил от него через несколько лет такое письмо:
Deap fpebd! Raitin Engliш fёrst taim in mai laif! I rite uyo in zaimka, baunting uan Amerikan. Zei a not rial soldćeps! Bat weri welll ikvipt! We a bauntin zem laik kuropatok – smol Raшn vaild bens – uan npone шot end sri aups ken bi dresst. Its raze kold tu veit – I dreem abaut a guud шot of Wbisky – luuk! I remembe bau it voz rittn on ze бotel! – viz uyo, mai Dalin! Bat tu fa iz ёz Anton! Друг (вор-frend) подполз тихой сапой с самогоном (aueWhicky)………………..
Не буду далее утомлять вас этим чтением, а себя копированием каждой буквы. Мне и так, даже с помощью приятеля-слависта, было непросто разобраться. Сначала мне показалось, что, отвоевав с немцами, он попутал слегка языки: эти «глубокие лошадки»[20], в качестве ко мне обращения, меня смутили… славист попался на «заимке», долго блуждал в своем кастле (замке), пока окончательно не застрял в тихой сапе. Но и переведенное на английский, письмо становилось не более понятным:
Дорогой друг! Пишу по-английски впервые в жизни! Пишу тебе в ямке, охочусь на американца. Они не настоящие солдаты, но очень хорошо экипированы! Мы охотимся на них как на куропаток (маленьких русских диких кур): трое могут одеться с одного удачного выстрела. Довольно холодно его дожидаться – я мечтаю о хорошем глотке виски (смотри, как я правильно написал – я запомнил это слово на бутылке!) с тобой, мой дорогой! Но слишком далеко твой Антон! Мой боевой френд (друг) тихо подполз по траншее с самогоном (рашн виски)… За твое здоровье…………………………………………………………………………………
Я был очень растроган, когда наконец разобрался. И немедленно выпил его здоровье, пытаясь постичь, насколько это по-русски «охотиться на американца»?!
Я ответил ему коротко и дружески, что жду от него более подробных сообщений, что пусть уж пишет по-русски, мне переведут.
Прошло лет десять и это была увесистая бандероль, неведомо где проблуждавшая, в несколько рваных слоев разной бумаги обернутая, многими веревками обвязанная, многими печатями залепленная. Я входил в нее, как мой друг Howard Carter в гробницу Тутанхамона.
Письмо было чем длиннее, тем менее связно.
Но что-то проступило отчетливей и ярче, будто я начинал понимать, если и не русский язык, то по-русски, и теперь их бессвязность становилась для меня как бы сюжетной.
То есть переставал наконец понимать хоть что-либо по-английски.
Основная часть послания состояла из рукописи самого д-ра Тишкина, которую я должен был тщательно сохранить и передать «в самое научное английское общество». Я ничего не понимал не только на русском языке и в формулах, но страницы были проложены заметками Антона как о д-ре Тишкине, так и о самом себе, и я был вынужден просмотреть это все действительно тщательно, чтобы попытаться понять на примере этих двух друзей, что же с ними в России произошло (или с Россией?).
В ответном письме я заверил Антона, что получил все в целости, что попытаюсь сделать для д-ра Тишкина все, что могу, но не так сразу. Ответа от Антона я не получил.
Му Lord! Как я от всего этого устал! От этих сносок, от этого псевдоперевода.
У меня, между прочим, наблюдалась и собственная жизнь. Кончилась она тем, что я овдовел. И теперь, на печальном досуге, попытаюсь все-таки выстроить сюжет из этого разоренного вороньего гнезда: склеить наши полутрезвые беседы в пабе с полувнятной письменной информацией. Если и не сюжет, то хотя бы последовательность…
До того как его во Владивостоке подобрал лейтенант Брюс, пребывал он достаточное время в сибирском городе Тобольске, откуда родом великий Дмитрий Ivanovich Менделеев (1834–1907), которого русские почитают за первооткрывателя Периодической системы элементов. Я справился в Britannica[21]: все не совсем так, что он совсем уж первый, наши, конечно, были раньше, но он семнадцатый (sic!) сын в семье и ему уделен целый столбец, что уже большая честь для русского. Во всяком случае, он эту таблицу сумел завершить окончательно с помощью валентностей (не знаю, что это). Но Антон, насколько я помню, уважал его не столько за это, сколько за то, что тот окончательно (научно!) определил, что русская водка должна быть только сорок градусов (не больше и не меньше). Это его научное открытие в Britannica никак не упомянуто, поэтому может оказаться правдой.
…Не думайте, что я настолько отравился Россией, что опять ухожу в сторону, потому что на этот раз я уже приступил к сюжету, ибо сюжет этот о первенстве. Мы много спорили с Антоном именно об этом. Получалось, что русские все придумали первыми: и воздушный шар, и паровую машину, и паровоз, и телеграф, и телефон, и электрическую лампочку, и радио, и самолет… только до ума не довели. (Он называл и некоторые имена, но ни одного из них в «Британнике» я не нашел; «А у нас энциклопедия другая! – легко парировал Антон. – Поновее».) «Разве может человек по фамилии Ползунов[22] (Черепахов!) изобрести паровоз? – в другой раз сердился Антон. – Вот он и пополз, как черепаха, а не поехал! Вот и остались при русской печи и самоваре… Конечно, Стефенсон[23] другое дело! Мудрец…» Тут он расстраивался и затягивал Dubinushka[24]. Песня мне очень нравилась, особенно это: «Эх, зеленая, сама пойдет!» Какая зеленая? куда пойдет??
«А вот увидите, – взбадривался Антон после третьей «Эй, ухнем!». – Вы, англичане, конечно, мудрецы… А все, что сгорает изнутри, все равно наше! И когда нашу печь с самоваром удастся соединить, мой Тишкин вам покажет! Луна станет наша, как и Антарктида!»
Вы спросите: кто такой Тишкин, уж не Антон ли?
А вот наконец-то и нет. Тишкин и есть герой нашего сюжета.
Тишкин был бомбист (террорист, по-нашему), но не боец, а человек ученый, лишь разрабатывал технологию изготовления, за что и был сослан в Тобольск. Освободившись от примитивной возни с бомбами, пристроившись учителем в реальное училище, отдался он наконец любимой Науке, изобретая ракету, чтобы долететь до Луны. То, что сам Менделеев тоже из Тобольска, очень вдохновило его. Научные интересы д-ра Тишкина были, однако, слишком разносторонни, чтобы не отвлекать от основной задачи: местная флора и фауна, минералогия, астрология, фольклор… Был он сосредоточен на всем и ни на чем, высок, плечист, бледен и чернобород, и местные невесты тут же влюбились в него, но он этого не замечал, поскольку уже успел влюбиться без памяти сам, а его избранница в свою очередь этого не заметила.
