Станислав Хабаров - Защита
Машинка, измерявшая моё кровяное давление, была не из лучших и ужасно трещала. По утрам, когда дом ещё спал, я выходил в коридор измерить давление. Из коридора через соседнюю мне, в торце коридора, дверь шёл на пожарную лестницу, где, казалось, не услышит никто. Включенная машинка трещала, как взлетающий самолёт, но рядом никого не было, и я чувствовал себя вполне уверенно. Раз только через грохот машинки услышал я грузные шаги над собой. Кто-то спускался с верхних этажей, должно быть, там проведя эту ночь. Скрипели ступени, и казалось, что сверху неумолимо спускается рок. Я слышал знакомые приближающиеся шаги. Казалось, встреча неизбежна. Ниже и ниже, и почти что рядом, и вдруг выше этажом они пропали. Идущий вышел с лестницы в коридор.
Что я подумал? Мы приехали из жестокого мира, и мы защищены, но здешний мир – другой. Постепенно мы теряем в нём свой панцирь защищенности и становимся жертвами проныр. А что присуще пронырам? Коммуникабельная болтливость, способность втереться в доверие без мыла в убедительности простоты.
Всех нас, бесспорно, в этой жизни дурят. Дело лишь в степени везения и доверчивости. Контакт, как правило, основан на нашей деликатности, доверчивости и беззащитности, которую не каждый способен оттолкнуть. «Можно, я рядом с вами постою? Я так соскучился по языку». Ну, что же, место не заказано, и ответить не трудно. «А поговорить?» И так шаг за шагом, штрих за штрихом твоими же поступками рисуется портрет простака, который в итоге согласен и помочь, и даже, пожалуй, кормиться из рук. О, наша святая простота!
«Как, когда, отчего?», но появляется атмосфера некой настороженности. Кажется, что всё отныне идёт не так, ты будто на предметном столе, под стеклом. Не ты, а кто-то, не знаю точно кто, разбирается в ситуации и играет тобой. Ты чувствуешь, что не понимаешь порядка вещей и тебя понесло. Возможно, проще на всё это рукой махнуть и по течению плыть, куда кривая выведет. Но человек, бесспорно, в душе творец, и ситуация беспокоит тебя, и ты натягиваешься, как струна, и звенишь в ответ. Но этот дребезг способен погубить, или, по меньшей мере, взволновать, и лучше бы без него. От него хочется избавиться и, может, даже какую-то цену заплатить за покой и привычное самочувствие, которые не ценились до сих пор. Такое ощущение внезапно появилось у меня, и я не знал, как с этим бороться и есть ли в этом реальный смысл?
2С некоторых пор появилось стойкое ощущение, что я на предметном столе и меня внимательно разглядывают. Для кого-то я представляю подлинный интерес и служу предметом изучения. Чем же я им интересен? Не могу пока понять и не нахожу причин, но всё больше убеждаюсь, что это так. Действительно.
Существует ли внезапная амнезия, когда забыто всё и невозможно возвращение к прошлому? Ты теперь в иной жизни, в иных мирах, и мог бы взглянуть на прошлое со стороны, но утратил интерес к нему, неосознанно и без причин. Словно в памяти твоей стёрли «до», без объяснений и видимых причин. И издалека, с высоты, теперь за тобой непрерывно наблюдает некий дежурный «системный аналитик».
Как сжимает обвитое тело жертвы удав, как напрягается порою детородный орган, превращая мягкую плоть в сталь, как выпрямляют ствол капиллярные соки, и в этих объятиях голова лопается, как орех, и трещат, поддаваясь, рёбра, завершая желанную месть.
Я увидел эти странные, ни на что непохожие задние красные огни в виде крестов. Я почувствовал особое, тянущее чувство опасности. Я словно оказался на чьем-то предметном столе и меня внимательно рассматривали.
Мне хотелось сделаться невидимым. Но как? Здесь пыталась уйти от досужего внимания Светлана Аллилуева, прячась в обыденности маленьких провинциальных американских городков. Ей казалось, что и в Америке она постоянно под присмотром вездесущего КГБ.
Раз, случайно, сам того не ведая, я угодил в Пентагон. Пять лет назад вход в это пресловутое учреждение был в одном вестибюле с выходом из метро. И тогда, спутав, я вошел в известное здание и шел какими-то коридорами, пока не заметил, что шагаю чуть ли не в ногу с бравыми людьми армейской выправки независимо от того, в форме они или в штатском. И когда я понял, куда попал, то уже робея, выбирался из зловещего каменного пятиугольника.
Но одно дело – следить за развитием сюжета криминального детектива, а другое – почувствовать себя в роли преследуемой дичи. Животных не мучают предчувствия, но человеку некомфортно находиться в перекрестии прицела, храня самообладание. Да и беспричинно ли? Сам полез ведь в «золотую клетку», и нечего скулить.
Кто пугал меня тогда шагами, я так и не узнал, но меня поразил ритм шагов, и я понял, что и ритмом можно напугать и насторожить, подействовать на органы чувств, и мне впервые показалось, что это не случайно и что кто-то упорно следит за мной.
На стекле окна, с его внешней стороны, паук сплёл свою ловчую сеть, и она стала видна из комнаты во всех подробностях. Сам хозяин её где-то прятался, а сеть красовалась шедевром арахноткачества и предупреждением для нас, по жизни мух, беспечных и не видящих угроз в окружающем, хотя чаще, незаметно для нас, где-то прячется и наша судьба-паук.
3Живём мы здесь, думая о насущном. Большого от нас не требуется. О своей позиции не думаем до тех пор, пока не возникает необходимость в какой-то справке, а точнее, в доверенности. За ней приходится идти в российское посольство.
Посольство-консульство выглядит неприступной крепостью. Идёшь к нему вдоль великой стены по улице Tunlaw, а оно над тобой с решётками, и видишь: это не бутафория и не дань старине, а реальная защита от всех, которая здесь не принята. И согласитесь, нельзя быть пугалом для всех.
У тротуара – деревья шелковицы, окрашивающие падающими ягодами тротуар. Подобных деревьев я не видел в Вашингтоне нигде. Они уместней у украинского посольства с блакитно-желтыми флагами на улице «М» в Джорджтауне, где нет деревьев на улице, а только в начале, в скверике в честь создателя гимна полосатого флага, на повороте к мосту в Виржинию через Потомак.
В посольстве невольно напрягаешься, здесь может потребоваться наш взгляд и наша гражданская позиция. На что? На всё. Мы так от этого отвыкли. Задумываешься.
Поэты, историки, мыслители Греции: Сократ, Платон, Эсхил – люди науки и искусства – были в первую очередь гражданами. И в наше время каждый должен выбрать линию поведения. Большинство ведет себя как рыбы в стае. Удивляюсь я поведению рыб. Плывет стая и в какой-то миг мгновенно поворачивает. Как ей это удаётся? Без исключения. Все как один. Откуда у них сигнал? От средней линии? Рыбы в идеальном строю. Мобильный отряд быстрого реагирования демонстрируют своё умение. Похоже и у людей на родине – абсолютное единодушие, но ради чего?
Вот я не люблю быть, как все. Должно быть, это у меня врождённое. Из-за места рождения на окраине страны. На Дальнем Востоке даже некоторое пренебрежение к центру, особенно в приморских городах: «Мол, это там, на западе… И это не для нас… Нечто непрактичное, дорогое и далекое».
Но что лежит в основе поведения? Всё дело в том, к чему отнести событие? Если к разряду непреодолимого, то многое оправдано, а хочется большинство их для себя к этому непреодолимому отнести и не мучаться. Так проще. Но это подлецам проще, и суть в нравственной границе, в месте бифуркации.
Лучший пример для нас – мы сами. Наш организм. Но что мы знаем о подданных этого нашего многоклеточного многонационального государства, того, что в нас, с пограничными гисто-гематическими барьерами и с неожиданными бунтами клеток, от которых безнадёжно и повсеместно ищут лекарства.
А человечество, возможно, вскоре выйдет из этого мира, предварительно хлопнув дверью. Меня волнует, в целом, его участь, не может не волновать. А выход лишь на пути науки, которой я поэтому предан полностью. Я её адепт, можно сказать.
Глава 5
По-прежнему нам тяжелее всего с языком. Английский нам не даётся никак, и мы пугаемся телефонных звонков. И нечего душой кривить, в занятиях английским и наша шкурная перспектива. Мы заинтересованы в гражданстве. Гражданство – наш некий материальный порог. Запасшись стандартной учебой тетрадью, мы регистрируемся в Conversation в учебном Education центре, и наш курс так и называется и служит цели совершенствования в английском языке.
Здесь разная публика, есть и такие, что состояли уже на курсе по несколько раз, в том числе из соотечественников или русскоязычных. Они уверяют нас, что с учительницей нам повезло. Она какая-то чудная во всём: и в том, что живет не по-человечески на барже, припарковавшейся где-то у берегов, и в том, что сразу, в одно из первых занятий, повела всю группу в Starbucks – кофейный клуб, никак не связанный с изучением языка.
