Елена Ронина - Такой долгий и откровенный день (сборник)
– У вас необыкновенно красиво! – начала я. – А кому это все принадлежит?
– Мне, – односложно ответила женщина, показав для убедительности рукой себе на грудь.
– Вам?! Значит, вы – Изольда? – В моем голосе было, думаю, страшное удивление, от чего мне самой сразу стало неловко.
Женщина покраснела, ей было неудобно от того, что мы стали свидетелями утренней перепалки. То есть она уже вроде как к этому привыкла, это чувствовалось по ее затравленному взгляду, но неудобство тем не менее испытывала.
– Да, Изольда – это я.
– Наверное, коллекция собиралась вашей семьей? Много лет?
– Нет, это собирала я, и коллекция принадлежит мне.
Уму непостижимо. Стало быть, есть на что собирать.
– А вы что-нибудь продаете?
– Нет-нет, ну что вы, конечно, нет. Я же это все собираю. Зачем же продавать?
Мне захотелось разговорить эту женщину. Я ничего не понимала. Все это не укладывалось в моей голове. Передо мной как будто были две разные женщины. Одна – владелица гостиницы и ресторана, при этом обладающая средствами для пополнения художественной коллекции. И другая – с потухшим взглядом выцветших глаз на помятом лице, в несвежем шарфе и стоптанных туфлях. Женщина, которая боится своего мужа, не может дать ему отпор и терпит прилюдное унижение. Может, все-таки все это принадлежит ему? Да нет, она же ясно сказала – все ее.
Я сделала еще одну попытку продолжить разговор:
– А это все немецкие мастера?
– Нет-нет, – Изольда вышла из-за барной стойки и достаточно быстро пошаркала вперед. Я поспешила за ней.
– Вот, смотрите, здесь, в этом зале, только венгры. В основном, один художник, он не очень известный, но посмотрите, сколько жизни в его пейзажах.
Ну да, жизни. Только очень мрачной. Все пейзажи были выполнены в сильное ненастье.
– А вот здесь, – мы перешли в банкетный зал, – здесь австрийцы. Особенно мне дорог вот этот парадный портрет. Узнаете? Это Август Сильный. Все любят изображать Августа на коне, а здесь он просто стоит, опершись на стул. Правда, интересно?
Изольда разговаривала будто бы сама с собой. Нет, скорее с персонажами картин. Видно, что всех их она очень любила. Каждый портрет занимал свое, особое место, и персонажи как будто ждали прихода своей хозяйки, ждали ее восхищенного взгляда, полного любви и гордости. Изольде было, кажется, все равно, следую я за ней или нет. Она переходила из одного зала в другой, подходила к портретам, гладила рамы руками, заглядывала в глаза курфюрстам и простым старикам, рассказывала истории их жизни и истории приобретения самих картин. Ее собственные глаза из бесцветных стали светло-коричневыми, распрямились плечи, и походка стала менее шаркающей.
– Изольда, это прекрасно! Я получила истинное удовольствие. У вас есть дети?
Хозяйка гостиницы остановилась, повернулась, внимательно посмотрев на меня, и опять, ссутулившись, вернулась за барную стойку.
– Нет, мы живем с мужем вдвоем, – сказала она безразличным голосом, начиная в который раз протирать стаканы.
Я поняла, что спугнула ее, и она про себя мне ничего и никогда не расскажет.
Немцы – закрытые люди. Никто не должен знать: почему и как.
Мы запаковали свои чемоданы, погрузили в автомобиль и поехали в сторону Штутгартского аэропорта. Вдалеке осталась придорожная охотничья гостиница с антикварным рестораном и непонятной хозяйкой с красивым и гордым именем Изольда.
Две Изольды, и до конца не понятыми остались для меня обе. Одна – счастливая, не имея почти ничего, другая – несчастная при всех своих несметных богатствах.
Загадка. Может, все дело в имени?
09.02.2009Нора
Мне позвонил наш давний знакомый, хирург из Новосибирска.
– Леночка, приезжает мой дядя из Америки, у него здесь выходит книжка. Презентация в Доме литераторов. Вам с Сергеем это интересно?
– Думаю, да. Хотя, смотря когда. Если на этой неделе, то мы в Москве. А что за книжка-то?
– Понимаешь, Лен, тут дело какое. Дядька решил всю свою жизнь для потомков описать. Я пробежался глазами по рукописи и увидел там фамилию Бреннер. Как тебе это?
– Что вы хотите сказать? Ой, нет, подождите, Петр Петрович, я не поняла. То есть вы думаете, это может быть не простое совпадение? Ах, ну да, дядя же ваш живет в Чикаго? – сердце у меня неспокойно забилось.
– Лена, Лена, ты, главное, успокойся, может, и совпадение. А вдруг нет. Вот я тебя и спрашиваю, тебе книжка такая нужна? На презентацию пойдешь? Кстати, познакомишься с моей теткой.
– Конечно, пойду. Спрашиваете еще! Нет, ну неужели смогу что-то узнать? Расскажу прямо сейчас маме. Или нет, не буду ее волновать. Мало ли. Все-таки Бреннер – фамилия достаточно распространенная, да и Чикаго город большой.
Я вздохнула.
– А тетя ваша – Нора Ароновна, не ошибаюсь?
– Да нет, – Петр Петрович усмехнулся на другом конце провода, – надо же, такое имя запомнила!
– А я, знаете, с детства люблю необычные имена. Всех кукол называла Азалиями и Фильгебуенами. А Нора – имя вообще какое-то особенное, очень музыкальное.
– Представляешь, а тетка-то моя действительно пианистка. Московскую консерваторию закончила. Даже в конкурсах каких-то участвовала. Правда, без особых успехов. Думаю, вот там-то как раз имя и отчество – Нора Ароновна – сыграли свою роль.
Понятно, Петр намекал на тетину национальность. Что ж, очень даже могло быть и так. Ни для кого не секрет, евреям у нас в семидесятые годы было несладко.
С Петром мы познакомились на конференции «Евротравма» в Будапеште. Докторов было много, но мы как-то сразу взглядами выхватили друг друга из толпы. Он был с профессиональным фотоаппаратом и все время что-то снимал на свою огромную и очень красивую камеру.
Мне всегда интересно наблюдать за фотографами. Они смотрят на нас немного свысока. Мужчина с фотоаппаратом, тем более с таким мощным, выглядит совсем по-другому. Значительнее, что ли, внушительнее.
Петра, видимо, чем-то привлекло мое лицо.
– Можно у вас жену украсть ненадолго? – заговорщицки спросил он у моего мужа. У мужа это намерение возражений не вызвало.
– А у меня кто будет спрашивать? Может, я против? – возмутилась я такой мужской солидарности.
– Но ты ж не против! – Петр Петрович смотрел на меня своими огромными глазами, веселыми и грустными одновременно.
– Идти куда?
– Тут недалеко.
В павильоне, где проходила медицинская выставка, стояла старинная карета. Петр Петрович подвел меня к ней и быстро начал щелкать. Снимки получились фантастическими, а заодно было положено начало нашей дружбе.
Петр Петрович, мой муж и я, – мы много гуляли втроем по Будапешту, разговаривали. С профессиональной деятельности незаметно для себя перешли к рассказам о семьях, детях, родителях.
Оказалось, что родная тетка Петра Петровича вот уже двадцать семь лет живет в Америке.
– А как она туда попала?
– По еврейской линии.
– А вы что, еврей? У вас же фамилия совсем даже не еврейская – Морозов?
Петр Петрович внимательно на меня посмотрел.
– Так и у тебя не еврейская!
Да, действительно. Все время забываю, что евреи меня чуют. Правильнее сказать, чуют они мою еврейскую бабушку – Рахиль Моисеевну Бреннер.
А Морозов, значит, тоже к евреям отношение имеет. Вот уж никогда бы не подумала. Вернее, просто об этом не задумывалась. Значит, не зря мне сразу глаза его огромные, одновременно грустные и добрые, такими знакомыми показались. Да и ладно. Какая, в конце концов, разница: еврей – не еврей? Главное, мы приобрели с Сергеем хорошего друга, приятного собеседника.
И уже безо всякого стеснения мы принялись спокойно рассказывать про тетушек и дядюшек, вслух произнося их экзотические имена и гордые фамилии. Я рассказывала про свою бабусю Роню, про ее тетку – Тину, которая в далекие революционные годы бежала с мужем в Америку и, по слухам, обосновалась где-то в Чикаго.
– А искать пробовали?
– Да нет, как-то мама инициативы не выказывает, ну, и мы помалкиваем. Хотя интересно, конечно. А вдруг там наследство какое?!
– А вдруг долги?! – мой муж с его украинскими корнями, как всегда, в своем репертуаре!
Тогда и возникло в первый раз в разговоре имя Норы, которая тоже, кстати, жила в Чикаго. Совпадение? Мы радовались этому обстоятельству.
Имя Нора – совсем не еврейское, очень звучное и сразу мне очень понравилось. Все-таки было во мне чувство неловкости за все эти вычурные еврейские имена. Я никому и никогда не рассказывала, что родных братьев моей бабушки звали Исаак и Израиль, а саму бабушку – Рахиль. А уж то, что бабушкин второй муж, милейший старикан, вообще-то, оказался вовсе даже не Юрием Михайловичем, а Иудой Мойшевичем, повергло меня когда-то в полнейший шок. Ну как можно было своего ребенка назвать таким именем и обречь его тем самым всю жизнь терпеть подозрительные взгляды своих соотечественников!
