Олег Михалевич - Форс-мажор. Рассказы
Хрусталев был капитаном шагающим. Полный сил, ему не было еще сорока, он был не в состоянии усидеть или устоять на месте более двух минут подряд и постоянно перемещался по судну. В рулевой рубке он появлялся редко, всегда с неожиданной стороны. Остальные члены экипажа видели его везде и повсюду. В любой момент дверь любой из кают могла без стука распахнуться, в проеме появлялся Хрусталев, садился без приглашения, задавал ничего не значащий вопрос и, не дожидаясь ответа, исчезал. Как-то в датских проливах радист принес мне сообщение об упавшем за борт человеке. Я сверился с координатами.
Получалось, что полчаса назад мы как раз прошли мимо обозначенного места. Я вызвал капитана на ходовой мостик по громкой связи. Хрусталев энергично взбежал на крыло мостика со стороны ботдека, выслушал мой доклад и невозмутимо заметил: «А, это, наверное, тот чудила, что махал из воды руками, когда мы с буфетчицей на корме стояли…»
В чем заключается сумасшедшинка Якова Наумовича, я пока не разобрался. Надевать форму он требовал от штурманов только в родном порту, где всегда могло пожаловать пароходское начальство, к алкоголю относился спокойно, по чужим каютам не разгуливал. Работа капитана ему нравилась. В Копенгаген мы пришли из Эмпедокле, маленького порта на юге Сицилии, с похожим на соду белым порошком неизвестного происхождения и назначения. Порошок засыпали прямо в трюмы по ленте элеватора, рейс ничем не отличался от других, и проблем было только две. Первая заключалась в том, что весы на элеваторе не работали, и определить количество погруженного мы могли только на глазок, по осадке судна. Причем «глазок» у нас и у итальянцев значительно различался. Вторая проблема заключалась в контракте на перевозку. Контракт, коносамент по-морскому, представлял собой пять страниц мелкого, типографским способом распечатанного текста на итальянском языке. Штейн вызвал меня к себе и спросил, понимаю ли я по-итальянски. Перед заходом в каждую новую страну я и в самом деле заучивал десяток важнейших слов на местном языке и не упускал возможности блеснуть познаниями в выражениях типа «здравствуйте», «спасибо», «налейте мне еще рюмку» или «как пройти в центр города». При виде коносамента я честно признался в ограниченности моих познаний, и мне показалось, что Яков Наумович улыбнулся с особым удовлетворением.
– Вот видите, – сказал он сидящему на диване в его каюте судовому агенту, определенно не внушающему доверия щуплому человечку средних лет с бегающим взглядом, – мой грузовой помощник тоже не знает итальянского языка. Как же я могу подписать коносамент? Принесите мне заверенный нотариусом английский перевод.
– Mamma Mia! – человечек в отчаянье всплеснул руками и ожесточенно зажестикулировал. – Где же я вам возьму перевод? Сегодня пятница. К нотариусу надо ехать в Палермо. Если мы не подпишем сегодня, ждать придется до понедельника. Это такой стандартный коносамент. А кто заплатит за простой судна? Давайте я сам переведу вам коносамент, каждое слово! Чего вам бояться?
– А вдруг я подписываю сам себе судебный приговор, – непреклонно ответил Штейн. Агент умчался звонить своему начальству, а капитан поднялся в радиорубку и связался с коммерческим отделом пароходства. Его действия одобрили и пообещали разобраться. Через час, однако, мы получили новое указание: не выпендриваться и подписать коносамент как есть.
Впрочем, все это было уже позади. Или почти позади. Ковш портового крана подхватывал порошок, предназначение которого так и осталось для нас тайной за семью печатями, засыпал его в грузовики, и они быстро укатывали в место дальнейшего назначения. Не забывая, правда, тщательно взвесить погруженное. Палуба выглядела покрытой снегом. Порошок скапливался и на причале, но ненадолго. Каждые два часа докеры устраивали кофе-тайм, на причале появлялся трактор с грейдером и спихивал просыпанное в воду. К счастью, по ночам, как и в других европейских портах, выгрузка не велась. Работы оставалось в лучшем случае на одну рабочую смену. И у меня еще была возможность поспать часиков пять.
– Наверное, вы правы, – на всякий случай согласился я, надеясь, что уж теперь-то капитан успокоится и уйдет.
– Ага! – Штейн торжествующе ткнул пальцем куда-то вверх и чуть вбок от своего уха и удобней привалился плечом к шкафу. – Значит, в чем-то мы с вами все-таки можем найти общий язык! А то обычно вы все мои слова подвергаете сомнению. Да-да, я же вижу, даже если вы ничего при этом не говорите!
Я вздохнул и, чтобы успокоиться, незаметно провел рукой по карману, чтобы еще раз ощутить маленькую твердую выпуклость кольца с бриллиантом в полтора карата.
2К четырем часам ночи капитан наконец ушел, и я рухнул в койку. Утром Штейн на завтраке не появился. Я побрился, сдал вахту, принял душ и приготовился к выходу в город. Компанию мне, по замыслу помощника капитана по политической части, должны были составить электромеханик Голубков и моторист Венькин, что меня вполне устраивало. Выгрузка шла полным ходом. Мы спустились с трапа, и Венькин предложил нашей компании сфотографироваться. Стоял июнь, одеты мы были в джинсы и рубашки с коротким рукавом.
– Классно получится, – объяснил моторист. – Мы в рубашках, а вокруг как будто снег.
Я осмотрелся. Действительно, белый порошок покрывал весь причал, и мы вполне могли сойти на снимках за заправских моржей. Маленький трактор начинал первую за сегодняшний день очистку причала.
В качестве первой достопримечательности Копенгагена мы выбрали бар с русалкой на вывеске и взяли по бокалу пива. Голубков отпил глоток и посмотрел на меня серыми и прозрачными, слегка затуманенными не сбывшейся пока мечтой глазами.
– Машины-то найдем где посмотреть?
В середине семидесятых годов прошлого века советским морякам разрешили покупать и ввозить на не избалованную импортным товаром родину подержанные автомобили. Шел четвертый месяц с момента исторического постановления, и другой темы для разговоров среди моряков просто не существовало. Купить машину в Союзе было нереально, очереди растягивались на десять и более лет. Социальное положение владельца любого авто, даже самого древнего, резко взлетало на заоблачную высоту. Автомобильные свалки Гвропы быстро опустошались. По слухам, за сотню валютных рублей можно было купить шикарный, почти не проржавевший американский автомобиль десятилетнего возраста, еще не потерявший способность самостоятельно передвигаться. Впрочем, авто находилось и для обладателей в два-три раза меньшей суммы, о чем по флоту ходили настоящие легенды, которые мы охотно друг другу пересказывали. Хотя воочию увидеть хотя бы одно предложение по таким ценам мне ни разу так и не удалось.
– О чем разговор, – ответил я. – Мне стивидор подкинул кое-какие координаты, пиво допьем и двинем.
– Но чтобы тачки не такие были, как у старпома с «Порхова», – напомнил Голубков, и мы понимающе улыбнулись. Старпом с «Порхова» Черкасов, по рассказам, купил подержанную, не очень даже старую «Волгу», благополучно довез ее до Риги, растаможил и выехал на автопроменад перед пароходством, где, как правило, перед входом болтались ожидающие очередных назначений на судно моряки. Старпом гордо тормознул перед группкой наблюдателей, и проржавевшее днище «Волги», не выдержав нагрузки, рухнуло на асфальт.
Притча широко распространилась по флоту. Выводы моряки сделали соответствующие. У каждого потенциального покупателя в заначке оказывалось что-нибудь для пополнения валютного бюджета, но говорить об этом было не принято. Кто-то в каждый очередной рейс выходил с новеньким фотоаппаратом «Киев», кто-то затоваривался баночками с черной икрой или распихивал по тайникам десяток-другой бутылок «Столичной», кто-то, что было самым опасным, еще в Союзе разживался валютой.
Автодилеры Копенгагена располагались на окраине города, добираться к ним надо было через центр. Мы, почти не отвлекаясь, проходили мимо сверкающих витрин, кинотеатров, ресторанов, музеев, и Венькин, забегая вперед, неустанно щелкал затвором фотоаппарата, пока у него не закончилась пленка. У фотоателье он попросил подождать его минутку и скрылся внутри. Нумизмат Голубков тут же приклеился к витрине с редкими монетами, а я отошел к ювелирному магазинчику. Минут через десять мы вновь соединились на улице в одну группу, как и полагалось по правилам поведения советского моряка за границей, в явно приподнятом настроении. Венькин теперь был без фотоаппарата, но мы с Голубковым делали вид, что этого не замечаем, и теперь ничто не отвлекало нас от продвижения к цели.
– Я хочу маленькую машину, – объяснял Голубков. – У меня дома, у родителей, сарайчик есть, я промерил, там четыре метра в длину, как раз тачку держать можно будет, пока в рейсе нахожусь. А так, без гаража, за месяц по винтикам растащат. У меня сосед купил «жигуль», у дома на два часа оставил – так выходит, а дворников нет, антенна сломана, а на правой дверце, со стороны тротуара, четкий слет вмятины от подошвы ботинка. А маленькой машине меньше завидовать будут.
