Олег Ермаков - Вокруг света
Ну, дождик идет в любые времена. И веет ветер. Плывут облака. Для них нет границ во времени-пространстве. Еще для звезд и снега, для реки и солнца. Природа вне истории, наверное, в этом-то ее притягательная сила. Лес как убежище от человеческого, слишком человеческого. «Тропинка / Давно зарастает травою: / Не жду, / Чтоб копыта коней простучали». Это не Тао Юаньмин, а другой пиит, Ду Фу. Стихотворение называется «Боясь людей».
А здесь и сейчас они особенно опасны.
Чем ближе была деревня, тем настойчивее билась мысль о том, чтобы пройти дальше, в красную рощу. Я хотел бы продолжить свои мирные изыскания…
Так я и поступил.
Книга
Заночевал я в старом мшистом лесу. Костер не разводил. Не из-за того, что босоногий мужик прихватил коробок со спичками, у меня в рюкзаке были запасные. А из соображений безопасности.
Перед сном глядел в небо. Звезды лишь подмигивали мне.
Утром было очень тихо. Сбоку нависали тени.
Что же делать? Без горячего чая встречать этот день?
Наломав еловых сухих веточек, я разжег костер. Во фляжках еще оставалась вода из той родниковой чаши под липами. Я выбирал совсем сухие палки, чтобы костер поменьше дымил.
Меня тревожила неопределенность.
В моем нынешнем положении было что-то странное и сомнительное. Нет, не только в том, что я становился свидетелем различных давних событий. А вообще в самом моем существовании.
И мне хотелось как-то проверить достоверность этого существования. Я думаю, что решить эту проблему можно будет с помощью людей, знавших меня. Это, прежде всего, женщина на окраине города, где я квартирую, и два информатора. Но первый сейчас в отъезде. Второй вроде бы в городе. Развеять накопившиеся сомнения и можно с удвоенной энергией продолжать исследования местности. Даже если не удастся доказать обоснованность претензий, выдвинутых информаторами, на включение местности в реестр, инспектор будет собирать сведения. Вот так.
Местность завладела мной.
Я налил еще кружку красного чая, продолжая размышлять о себе, о своей подлинности.
Подлинность не может быть различной? Ее можно свести к чему-то единому?
У моей подлинности нет вариантов?
Подлинность – это какой-то замысел о тебе?
Приблизиться к своему замыслу. Именно к своему или вообще к замыслу о человеке?
Но есть ли этот замысел?
Тут меня осенило, это бывает за кружкой крепкого утреннего чая.
Истина – это знание, подлинность – то, что знают. Истина подлинности! Когда знание о подлинности точное и оно тебя не беспокоит, это и есть подлинность. И это невозможно. Потому что всегда одолевает беспокойство насчет знания… и подлинности… и всего на свете.
Возможно, я действительно инспектор земельного комитета.
Что же случилось с фотографом и где сейчас шофер со своим лимузином?
Я свернул лагерь, упаковал все в рюкзак, приторочил его к багажнику и пошел среди мшистых елей. Мхи проглатывали мои шаги. И только дурацкий багажник скрипел. Я прислонил велосипед к березе, чтобы все-таки подтянуть гайки багажника. Достал ключи, склонился над багажником. Вытер руки мхом, спрятал ключи и пошел дальше. Все-таки эти октябрьские деньки выдались удивительно теплыми. Если, конечно, сейчас… октябрь… Но деревья не врут. Да и птиц не слышно.
Зато слышно мычание. Я добрался до опушки и увидел из-за стволов пасущихся коров. Все-таки трава еще во многих местах зеленела по-летнему. Правильно, зачем же сейчас расходовать сено. Вероятно, и пастух где-то рядом. Я озирался. Прошел еще немного по мхам и вдруг прямо на земле, у поваленной березы, увидел мешковину, узелок и раскрытую книгу. Это была тяжелая книга с золотым обрезом. Ветерок шевелил страницу. На ней я различил фотографию. Нет, кажется, это была иллюстрация, графика. Какие-то мрачные скалы, крылатые фигурки. Я подошел еще ближе и на другой странице увидел текст, набран он был латиницей. На елочку прилетела стайка звенящих синиц, и это меня как-то отрезвило. Я снова направился в глубь леса, обходя опушку стороной. В это время послышался окрик. Я приостановился. Крик повторился. Голос был мальчишеский. И обращен крик был, судя по всему, не ко мне. Следом за ним раздался зычный выстрел кнута.
Можно было предположить, что и в наше время мальчишки пасут коров. Но вот книга все-таки была подозрительна.
Нет, если тебя здесь не замечают, то и лучше все оставить, как есть. Иногда полезно практиковать неучастие, думал я, продолжая беззвучно удаляться по мхам этого леса. Тем более если сомневаешься насчет времени.
И когда уже достаточно отдалился от того места, так что и мычания коров не стало слышно, внезапно почувствовал сожаление. Когда я готовился в командировку сюда, то просматривал альбомы русской живописи. И сейчас мне припомнились какие-то сюжеты с пастухами-ребятами. Возможно, надо было увидеть этого мальчишку, подумал я.
Но продолжал идти в выбранном направлении.
Я уводил все дальше моего послушнейшего во всей Поднебесной ослика, не слыша своих шагов. И в какой-то момент подумал, что не удивился бы, обнаружив Днепр, падающий из этого сумеречного леса на равнины России.
Мое воображение занимала и книга. Кажется, она была в красном переплете. Книгу в таком же переплете и такую же внушительную я любил листать в доме бабушки. Это был знаменитый роман Ло Гуаньчжуна «Троецарствие» с рисунками. По этим рисункам я лепил из пластилина воинов царств У, Вэй и Шу.
Интересно, о каких царствах и войнах повествовалось в книге этого мальчика.
Может быть, внезапно подумалось мне, как раз о происходящем здесь и сейчас.
А иллюстрации… их еще сделает фотограф аппаратом «Меркурiй 2», если, конечно, он уцелеет.
Часть вторая
Цыганская майя
Вон куда завели меня старые тропы! В самые дебри беллетристики. А я ведь собирался насовсем изменить родине и стать кочевником Афразийской степи и если уж нельзя обойтись без писанины, то, по крайней мере, придерживаться факта, заниматься документалистикой… Правда, и события внутренней жизни – факт, не так ли? – вопрошаю кого-то, вымышленного слушателя, бессловесного, как тот ежик с Утренней горы. Собственно говоря, вся так называемая внутренняя речь есть обращение к ежику. Все мы ходим с ежиком в сердце.
Ежик, землемер, фотограф Владимир, шофер Серж, князь, мужики-погромщики, дружинники, босоногая девчонка… как бы их я смог запечатлеть? Только ежика и сфотографируешь.
А безумное плавание вверх по реке? Даже если бы у меня был аппарат?
Но и обычный поход не так-то просто сфотографировать.
Краски того лета были чудесны…
Наверное, и ежик на старых тропах заблудился и забыл, о каком именно лете идет речь.
О том, что пришло после весны.
Я и сам путаюсь, так много было весен и осеней, трав и цветов, дождей, птиц. И они мне не надоедали. Может надоесть улица за окном, но не тропинка местности. Улицы моего нового микрорайона тоскливы, как старая зубная боль. Появление фотоаппарата лишь усилило эту боль, и я, любитель пеших прогулок, почти совсем перестал ходить здесь пешком, сажусь сразу на маршрутку, чтобы побыстрее оказаться в центре, собственно в городе, все жители микрорайонов так и говорят, собираясь туда: поеду в город. Раньше на месте девятиэтажек и ларьков стояли деревни, так что все правильно. А город, как был за крепостью, так и остался там. И там-то можно что-то найти, среди старых камней и деревьев, особенно рано поутру. Я научился ценить ранние часы, когда свет свеж, густ, драгоценен и открывается как будто только для тебя одного. И только ты видишь озаренные годуновские башни, в эти мгновения словно бы совпадающие с каким-то своим высшим смыслом. Ведь это оборонительные сооружения, но сейчас они полностью раскрываются в замысле красоты и как будто именно для этого и возведены. И преображает их свет. Всякий раз, наблюдая это, я вспоминаю Гомера, то, как Афина наводила особое сияние красоты на своих любимцев, Одиссея и прочих. И это сияние дает камням жизнь, да, возвращаясь домой, смущенно понимаешь, что думаешь о башнях как об одушевленных существах. Более того, эти башни как будто танцуют, это длится мгновение…
Танец! Ключевое слово для происходящего было найдено. Это я и ощущал в некоторые мгновения съемки: мир танцует. Здесь снова на ум приходил немецкий Заратустра, говоривший, что поверил бы в бога, который танцует.
…Нет-нет да и принимался я думать в своей телеге об этом Гегеле. Ландшафты странствий Заратустры светоносны, а из-под языка отшельника, как из тучи, рвется свет.
Стиль Ницше – это танец. Заратустра был легок и летал и видел себя под собой и чувствовал, что бог в нем танцует.
То, как основательные холмы, деревья, небо вдруг начинают танцевать, и я успевал заметить во время лихорадочной съемки. Да, я научился не медлить, убедившись не раз, что промедление для светописи мраку подобно. И навсегда уяснив, что, вопреки Ницше, мгновение никогда не возвращается.
