Александр Архангельский - Музей революции
А «Bvlgari» ей совершенно не идет, на тонком пальчике тяжелое кольцо – как сложносоставная гайка.
У мужа зазвонил телефон. Он резко произнес знакомым голосом, который не хотелось узнавать:
– Алё. На проводе. Но в поезде я, понял? говори.
Из трубки раздавалось недовольное бульканье. Муж терпел собеседника, потом ему надоело, он оборвал:
– Послушай сюда. Я же свою репутацию отдаю в твои руки. Я же буду полный мудак, если не сделаю. Понял теперь? Давай, до связи. Завтра с супругой в Москве.
Красотка ровно смотрела перед собой, как будто перед ней был не экран дорожного видешника, а зеркало; тихо и умиротворяюще поглаживала мужа по выцветшей шерсти. Молчала.
И правильно, молчи, молчи, я тебя умоляю. Только ничего не говори. Оставь мне право не признаться самому себе, что все уже понял!
Но все-таки она произнесла:
– Николаша, так не надо, здесь не офис.
Фиолетовый голос. Ночной.
Это совершенно невозможно!
Это есть.
– Позвони, я это сделаю. Сделаю, сделаю. У себя сделал, и тебе сделаю. Ты мне, главно-дело, позвони.
…Она оказалась другой, чем он представлял себе. Неузнаваемо другой. Не полнокровной, а скорее худосочной. Но в главном-то он не ошибся; она была именно женщиной, во всем, в любом своем жесте, даже в повороте головы, без малейшей примеси мужского.
И что теперь ему делать? Если он заговорит, она его узнает. И что? она внимательно посмотрит, не оценивая, не пытаясь смерить взглядом, просто спокойно посмотрит, как смотрит сейчас на экран, улыбнется, и станет ясно, что больше звонить ей не надо.
Дверь растворилась, в проеме появилась толстенькая, ладненькая проводница. Бодро, пионерски, прокричала:
– Билетики, билетики сдаем. Таак, спасибо. Гив ми, плиз, ваш тикет. Два места. Харррашо. И ваш, ага, отлично. Молодой человек, а ваши проездные документы.
Павел молча протянул билет.
– Вам копия билета нужна?
Он кивнул.
– Командировка? Возвращаетесь домой в Москву? Или уезжаете из Питера?
Павел покрутил в воздухе пальцами, сморщился: что-то вроде этого, неважно. Проводница пожала плечами, ну не хотите говорить, не надо; обратилась к пассажирам в целом:
– Вам положено горячее питание. Что будете: рыбу или мясо? Фиш ор флайш? Ага, записала, что фиш. А вы?
Восточная девушка прикрыла трубку:
– А мясо у вас какое?
– Кореечка свиная.
– Тоже рыбу.
Старобахин брезгливо помотал головой: не буду ничего. Чаю вот принеси и спасибо.
– А молчаливый господин?
Павел мотнул головой. И остался без оплаченного ужина.
– А выпить что желаете? Коньяк «Московский», водка, пиво, соки? Это тоже включено в меню, платить не надо.
И выпивкой пришлось пожертвовать.
Наконец проводница ушла.
Павел подумал: а если вот так же к нему обратится она? Что тогда будем делать? косить под немого, мучительно выдавливать из горла голос: ыы-ыы, и разводить руками? Чтобы до конца не провалиться, он поскорее захлопнул компьютер (прощай, работа), закрыл глаза и неудобно привалился головой к стене вагона.
Спать не хотелось, да и воркование мешало: девушка напротив, видимо, едет в Москву, к полюбовнику. «Да, я женщина проблемная. Нет, со мной нет никакой проблемы. Если я говорю правду, значит, так оно и есть.» Саларьев сквозь прищур смотрел в окно: деревца́ среди заснеженных полей, мерзлые озера, красноватый закат, стелющийся плоско, вдоль. Один раз решился мельком взглянуть на нее. Она читала книжку; от дорожной лампочки шел ровный столбик яркого дневного света; что за книжка, Павел не увидел. Увидел только любопытные глаза и заметил, что она по-детски шевелит губами.
Сквозь стеклянную перегородку было видно, что через тамбур движется официант с тарелками, на которых алеет форель; официант пружинит, как сапер на минном поле.
Двери снова растворились и раздался голос проводницы; на этот раз она не звенела, говорила негромко:
– Кстати, не хотите улучшить класс обслуживания? – И одними губами добавила: – Пять тысяч.
– Но это же и так первый класс? – на секунду отвлеклась от разговора влюбчивая девушка с тягучим акцентом.
Проводница ничего не стала отвечать. И при этом не ушла.
– Вы не в теме, – пояснил Старобахин, доставая портмоне из крокодильей кожи. – Тут у них свой бизнес. Отдельное купе сдают в аренду, понимаете? Но вы все равно опоздали. Вот, подруга, пятихатка, мы пошли. Влада, догоняй, а то займут местечко.
А, значит, Влада. Имя классово далекое, но для нее, возможно, подходящее. Пусть будет Владой. Но как ей не идет быть Старобахиной! Это же несправедливо.
Они наконец-то скрылись из виду.
Павел снова включил ноутбук, достал из портфеля бутылку нарзану, закинул голову, солоноватые пузырьки шибали в нос; вдруг раздался ржавый скрежет, поезд экстренно затормозил, бутылка плеснула, как южный фонтанчик, и залитый компьютер погас. Павел, чертыхаясь по примеру Старобахина, долго промокал клавиатуру бумажной салфеткой, дул в нее, высушивая влагу – ничего не помогало. Батарея умерла.
Смущенный и подавленный, Саларьев перебрался в вагон-ресторан. Место оставалось лишь за стойкой; заказав сто пятьдесят (водка называлась «Золотая», стоила немерено), порцию селедки с луком (будем пахнуть) и неизменной дорожной солянки в горшочке (жир в собственном соку), он уткнулся лбом в стекло и ни о чем не думал. Стекло вибрировало, дрожь передавалась телу.
Что за год такой невероятный – то перебрасывают номера, то буравят в сердце дырочки и закачивают подростковую влюбленность, то женщина, которую он пожелал, ни разу с ней не встретившись, оказывается вдруг соседкой по купе, и не дает ему ни малейших поводов для разочарования, а значит, ни малейших шансов выскочить из этой ситуации…
За зеркальной выгородкой высилась величественная директриса ресторана; советским поставленным голосом она командовала официантам:
– Так, двести грамм «золота» на третий стол… и селедочка поехала, поехала… ты рыбную солянку дал? Кофе два раза, Сережа, что с кофем? Кто заказал Мартель XO? Красное и черное? Стендаль. Достойный выбор достойного человека. Так, внимание, четыре рыбные, одни блины, работаем!
Но если выскочить нельзя, зачем тогда сопротивляться, прятаться от ложного, запутанного счастья? Выпив рюмку за свое здоровье, Саларьев сдвинул крышечку мобильного и вставил питерскую симку.
Ну, что из этого получится?
Из этого сначала получилось, что оператор рад приветствовать. Потом посыпались напоминания о всех пропущенных звонках.
И под конец мелькнуло, бросив в холод:
«Хотите услышать – услышьте:-)».
Часть 2
Технология улитки
Первая глава
1
Двери отворяет внук, ровесник Шомера. Он сутулится и булькает мокротой.
Из квартиры выбирается мужчинка. С клочковатой бородой и взглядом опытного неудачника.
Внук ржаво говорит:
– Четвертого числа.
– Я понял, – отвечает бородач.
– Так не забудьте.
– Я вас понял, понял.
Бородач заныривает в лифт; грохочет старая кабина, плетенная колечками; визитеру хочется скорей уехать.
– Я вам накануне позвоню, напомню! – кричит в пролет ровесник Шомера.
И поворачивается к Теодору.
– А вы – пожалуйте. Вас-то мы ждем.
И, пошаркивая тапками, ведет за собой.
Шомер не привык ходить разлаписто и чувствует себя медведем в тесной клетке. Зато есть время посмотреть по сторонам. Квартира неожиданная, штучная; в коридоре большое окно, с улицы через него заглядывает гипсовая морда летчика в растрескавшемся шлеме: пустые глазницы, вдавленный зрачок, негритянски приплюснутый нос. Сердце ёкает; не сразу понимаешь, что перед тобой фронтонная скульптура.
Стены узкого прямого коридора сверху донизу увешаны карикатурами: тощий Гитлер, жирный Чемберлен, злобные потомки дяди Сэма, Солженицын стоит на карачках, перед ним кормушка с надписью «Предатель».
Пахнет мятой, миндалем, котлетами, больницей, прошлым. Но совсем не пахнет дряхлостью и смертью. Шомер знает этот тонкий сыроватый запах: как если бы одежду промочили под дождем и скомкали. А в этом доме запахи сухие, ясные. Хотя хозяину на днях исполнилось сто два.
– Вот, – одышливо докладывает внук. – Привел.
– Спасибо, Ванюша, – сипловато, как любимую собачку, хвалит внука хозяин квартиры. – Завари нам, пожалуйста, чаю.
Хозяина зовут Силовьев. Андрей Михайлович Силовьев. Он сидит за гигантским столом, лицом ко входу; свет, падающий от окна, обводит четкую фигуру ярким контуром, как на картинах раннего Юона. Узкое лицо затенено, как будто спряталось само в себя. В первую секунду кажется, что это манекен, в отлично сшитом пиджаке цвета грозового неба. Из воротника сияющей рубашки выступает щегольской платок, завязанный вольным узлом. На безымянном пальце перстень с темным непрозрачным камнем.
