Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
Всё это Максиму было известно из уст Барни, который начинал утро с чтения криминальной колонки San Francisco Chronicle и сам иногда бегал в обеденный перерыв к полицейскому департаменту посмотреть и послушать, как дает ежедневное интервью репортерам начальник группы следователей – усатый и едкий Рональд Браун.
Макс взволновался, подался в сторону, к разодетому по всей форме – с бляхой и ковбойской шляпой – малому с пышными усами на слишком молодом лице. Он и вызвал полицию, после того как обнаружил тело на вверенной ему территории пляжа, – и теперь в десятый раз пересказывал, как это произошло.
Пес зашел в воду: какая большая рыба! – но тут же выскочил на берег. Цыган пытался разговорить полисмена. Девушка присела перед собакой на корточки, потрепала по загривку.
Цыган улыбчиво постоял рядом с полицейским, ветер сглотнул его слова.
Цыган швырнул мяч. Пес разинул пасть, напрыгнул, следя за рукой хозяина, и броском влетел в галоп, вытянул морду, вперился вверх.
Мяч летел.
Максим побрел обратно. Он прикрыл глаза, сквозь ресницы под ногами тек, просыхал и снова покрывался отраженным небом песок.
Мяч летел.
Утопленница покачивалась, будто пританцовывала, блики слепили, отсвечивали облака. Бессвязная речь в мозгу Макса настигала будущие следы, подхватывала всё движение пса, в стремительном броске соединявшего концы параболы, взмывшей из крепкой руки хозяина.
Сев в машину, Максим очнулся: «Когда я покину этот город? – проговорил он. – Через год? Завтра?»
На границе воды мячик упруго скользнул из пасти, клацнули клыки – и желтый кругляш зарылся в волны.
Макс думал об этих утопленниках, и его снова завораживала мысль о воскрешении мертвых.
На следующий день он попросил Барни раздобыть прядь волос с одного из трупов. «О, человечище, да как же ты догадался? О, я попробую! Снимаю пред тобой шляпу, человечище!»
Эксцентричный Барни был еще и начинающим иллюзионистом с выдающимися способностями. В его арсенале имелись неординарная память и чутье, гипноз и нейролингвистическое программирование. Потомок казака запоминал порядок карт в колоде, с легкостью сосчитывал пуговицы, гремящие в коробке. На лету срезал подметки. Практиковался везде и всюду, повергая Макса в смущение. Мог остановить доверчивого прохожего и начать расспрашивать его о том, как пройти туда-то, при этом повторяя жесты, с помощью которых жертва показывала ему дорогу. Так Барни устанавливал контакт, ставил нейролингвистические «якоря» на слова cheers, thank you, после чего протягивал пожать руку и тут же убирал, еще раз протягивал и снова убирал, но перекладывал руку прохожего в свою левую руку, тем самым сбивая его с толку полностью, тут же всучивал бутылку с водой – и как бы взамен просил снять часы, отдать ключи от дома и снова брал бутылку, уходил.
Еще у Барни был номер, когда он делал вид, что играет в русскую рулетку, считывая бессознательные подсказки Максима. Он с уверенностью нацеливал револьвер в висок и нажимал курок, а вторым нажатием выстреливал в мешок с песком. Встав, он обнимал Максима, перепуганного до смерти, не ведающего, что прежде он получил от Барни неосознаваемые установки поставить пулю в первое, третье и пятое гнездо.
Нарезав чистые листы бумаги, Барни отворял дверь ювелирного магазина, здоровался с хозяином, просил показать вот это и вот это, брал, вертел в пальцах платиновое кольцо с бриллиантом за четыре с половиной тысячи долларов и говорил: «А где станция подземки? Там?» – он показывал рукой. «Да, там», – показывал продавец, и тогда Барни снова показывал, подтверждая: «Там, да?» И тут он говорил: «Я так боюсь ездить в подземке! Но сегодня один человек сказал мне: да ладно, что ты, просто прими это так, как есть!» – Барни произносил just take it – и протягивал чистые бумажки. Продавец, с мудрым лицом и длинным носом, брал их, перебирал, пересчитывал. А Барни тем временем уходил с кольцом. Впрочем, тут же возвращался и клал его на прилавок – перед всё еще пребывающим в ступоре продавцом.
Но однажды у Барни этот номер не прошел – с тем самым цыганом, который торговал хот-догами у Sea Cliff. Цыган ответил ему, прищурясь: «Что ты мне дал? Это просто бумажка». Барни не настаивал: «О’кей, я дам тебе крупнее». – Okay, I’ll give you bigger… – И протянул пятерку.
Чудеса эти производили на непосвященного большое впечатление, хотя были основаны на элементарных затверженных бытовых повадках: гипноз происходил на лету – на трудноуловимой смене такта, в точке расщепления реальности, где большинство людей теряло управление действительностью.
Эксцентричность Барни находила воплощение и в реальных проектах. Одним из них был фестиваль Янахойя. Он проводился стихийно в южнокалифорнийской пустыне Красных Камней, куда вот уже лет пятнадцать за неделю до Дня независимости отовсюду съезжались самодеятельные и профессиональные художники, которые занимались актуализацией воображения. Билет участника в тот год стоил 145 долларов. Лагерь состоял из палаток, шатров, балаганов и автомобилей и был устроен амфитеатром. В фокусе его была площадка – скина, на которой располагался главный объект фестиваля – двадцатиметровый человек из всяких горючих материалов: досок, соломенных жгутов, высушенных тыкв. На Янахойе принято было передвигаться на ходулях или на особенных повозках, на каких Золушка могла бы прибыть на бал. На фестивале взлетал подвязанный к воздушному шару ковчег, полный голубей, которые рассыпа2лись по синеве белым пухом. По пустыне катались гигантские колеса, внутрь которых мог залезть любой и пробежаться наподобие белки. Вышагивал огромный паук, собранный из металлолома. Ездили фантастические кареты, запряженные огнедышащими жестяными драконами. Время от времени некая замысловатая установка, смонтированная в кузове пикапа, запускала в небо огромные черные кольца дыма. Долго-долго, истончаясь, они подымались вверх в раскаленной лазури. Принцип действия адского самовара состоял в том, что солярное топливо из форсунки, образуя сверкающий конус, впрыскивалось в кольцеобразную горелку, из которой потом вырывался взвихренный сизый локон. По вечерам пульсировало techno, темень пустыни раскраивалась лезвиями лазерного шоу. Там и тут выплясывали жонглеры, они вертели пылающие булавы и кадила. В последний день фестиваля деревянный колосс поджигался и, кривляясь в огненном столпе, подобно горящей спичке, потихоньку осыпался. На Янахойе Барни устраивал живые картины. Гримировал и одевал добровольцев для изображения знаменитых картин – «Ночного дозора», «Сдачи Бреды». Жизнь в фестивальном лагере была замысловатая и нескучная. Карнавальная цивилизация полуголых расслабленных людей, которые занимались чудны́ми ремеслами, использовали невиданные средства передвижения, создавали манекены инопланетян, всевозможных химер и несуществующих животных, забавляла Максима. Ему нравилось жить в чужом незлобном воображении.
В один из дней они пережили пыльную бурю. От самого горизонта, с плоского блюда пустыни, на лагерь надвинулся смерч и объял его тьмой, которая рассеялась только к полудню следующего дня. Пока в лагере царила пыльная мгла, Макс не находил себе места. Он слепо метался по пустынным улочкам, то и дело натыкаясь на безумные механизмы, которые щетинились пучками рычагов и зубчатых колес, или на каких-то немыслимых чудищ с конусообразными головами и выпученными глазами, заостренными ушами и осклабленными ртами; он не представлял, куда себя деть.
Живые картины Барни пользовались на фестивале успехом. Максим убедился в его режиссерских способностях. Барни доносил до актеров исторический фон и суть изображаемого художественного явления. Актеры входили в роль и не спешили снимать костюмы. Группа «Ночного дозора» неожиданно сплотилась во время показов, хотя Барни набирал случайных участников по объявлениям. Они вывешивались на афишных тумбах и на сайте фестиваля, с помощью которого происходила вся координационная работа: оформление заявок на проведение шоу, покупка билетов, бронирование участка под палатку и прочее. «Ночной дозор» еще сутки после показа бурно пьянствовал на марше, так что привлек внимание полицейских, которые патрулировали проулки лагеря.
На Янахойю они взяли девчонок – Вику и Дженнифер, подругу Барни. На фестивале Барни был настолько занят, что нельзя было даже понять, где он ночует; равным образом нельзя было уследить и за Максимом, который тенью следовал за другом, так что Вика и Дженнифер оставались предоставлены самим себе. Несколько раз друзья обнаруживали своих спутниц веселящимися в незнакомых компаниях: однажды они сошлись с труппой лилипутов, другой раз – с канатоходцами.
Когда сгорал деревянный человек, Максиму было грустно. Глядя на столб огня, он вспоминал, как в детстве, в пионерлагере, они гадали: вставляли две спички, символизирующие пару влюбленных, в спичечный коробок и поджигали. Спички одевались в лоскуты пламени и кривлялись: любит – не любит, склонится, обнимет, прижмет, отстранится. С утробным гулом, треском огненный человек, как паяц, пылал и рушился от любви.
