Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
– Да. Это мой одноклассник. Я была влюблена в него в восьмом классе…
– Хорошо, дорогая, – сказал Иван Иванович, и, уже отходя от кровати умирающей женщины, тихо проговорил, – Вот видишь, как тебе повезло. Ты жена генерала, а не грузчика.
Генерал произнес эти слова очень тихо, он жена все же услышала их.
– Нет, мой дорогой, это тебе повезло.
Иван Иванович смущенно обернулся, но не смог скрыть удивления на лице.
– Потому, что иначе, генералом был бы он…11
Быт и характер жизни человека, живущего в тундре, отличается той простотой и естественностью, которой отличается сама тундра.
Когда-то на стене избушки рыбака и охотника Воркутинского горкооторга Ильи Облинского висели портреты киноактрисы Жанны Болотовой, и когда охотинспектор, приемщики рыбы или пушнины спрашивали его о том, что это за женщина, он не задумываясь, отвечал:
– Моя жена, – но потом это надоело ему, и он выбросил фотографии. О жене его спрашивать перестали, и это сделало жизнь Облинского еще проще.
Если, конечно, это было возможно.
По утрам Илья заваривал крепкий чай, а потом уходил на озера, проверял сети, снимал добычу с капканов и силков.
Пять шесть километров туда, пять шесть километров обратно. Ружье в руках, рюкзак за спиной, брезентовый мешок на плече. И три собаки – человеческих друга.
Так проходило время до обеда, но иногда, забравшись далеко, он оказывался застигнутым ночью. Не тем временем, когда в заполярье темнеет, а когда нужно ложиться спать. На этот случай, в двух местах у него были спрятаны палатки. Раньше он оставлял еще и продукты, но очень скоро убедился в том, что как бы глубоко не прятал он пищу, и какой бы герметичной ни была упаковка, звери – песцы, росомахи – все равно находили и уничтожали ее. Теперь дневной запас пищи и табака он постоянно носил с собой. Три банки консервов, горсть чая, несколько бесформенных пресных лепешек, коробок с солью и кисет с махоркой – Илья Облинский научился обходиться этим. И как-то ни разу не задумался о том, что его счет в сберегательной кассе, куда переводились деньги за сданные им шкуры и рыбьи хвосты, постепенно вырастал в значительную, даже по северным меркам, цифру.
Он знал свое дело, и, следовательно, ему не нужно было заниматься тем, чем занималось правительство – затыкать дыры в бюджете…
Продукты и патроны ему завозил коопторг, бутылку спирта всегда можно было выменять на рыбу у случайных вертолетчиков. Да и пил он мало, и мог подолгу обходиться без спиртного.
Самым большим дефицитом были батарейки для транзистора – единственное в тундре, что есть не у всех.
Мир доносился до Ильи через привозимые ему газеты и через людей, приходивших из этого мира.Ананьев и Вакула часто заезжали к Облинскому потому, что избушка его стояла на основной дороге от Хальмер-ю на север, и, собственно, с этого места и начинались почти заповедные, дикие поля с малопуганной дичью и богатыми рыбой озерами. И еще по одной причине заезжали они к Облинскому. Причине, которую Ананьев определил словами: Москвич этот – не дикий…
12
…В Москве наступали перемены.
Москва наступала на них, иногда, как на грабли, иногда, как на мины.
После смерти жены генерал Фронтов ощутил пустоту не только дома, но и на службе.
Нет, никто не стал относиться к нему, генерал-полковнику, хуже. К генерал-полковникам в Генштабе любой армии, от Советской до никарагуанской, плохо не относится никто. Даже те, кто с завистью смотрит на гвоздь, на который генерал-полковник вешает свою папаху или тюбетейку.
Просто и служба, и дом становились иными.
Перестройка, которую, как и прошлые решения партии, достаточно было просто приветствовать, чтобы не иметь к ней никакого отношения, удивительным образом начала приводить к тому, что социализм стал уходить и из семьи, и из Генштаба.
Совершенно неожиданно для себя генерал-полковник заговорил нормальным языком, и даже однажды остановил на лестничной клетке генерал-майора Сухова, похлопал его по плечу, и, глядя ему в глаза, спросил:
– Как дела, Сергей Петрович?
– Слушаюсь, товарищ… Иван Иванович, – опешил генерал Сухов, а когда генерал Фронтов отошел, прошептал, – Старая метла, а хочет мести по-новому…И как-то раз, на одном из партсобраний, генерал-полковник взял да и сказал:
Я и сам – сын репрессированного…
И сказал это так, словно не скрывал этого всю жизнь, а гордился этим…Служба была главным для генерала Фронтова делом, но, глядя на своих сослуживцев, он обнаружил, что вокруг него есть как те, для кого служба важнее личной жизни, так и те, для кого личная жизнь важнее службы. И вот, что удивительно, как среди тех, так и среди других процент порядочных людей и мерзавцев, был примерно одинаков…
…Никогда раньше генерал Франтов не задумывался над тем, каким сексом он занимается, но неожиданно ощутил, что является мужчиной совсем не меньше, чем генералом. И однажды, когда сына не было дома, он тайком, как шпион, взял из запасов сына порнографическую кассету.
Фильм генералу не понравился, вызвал отторжение, как прикосновение к дерьму, и против этого фильма выступало все его предыдущее миросуществование. Но Иван Иванович был достаточно честным с собой, чтобы признать, что ему было, как минимум, интересно.
Вернувшегося домой сына, он спросил:
– Это ты смотришь?
Нет, не кричал и не возмущался, а просто спросил, и сын, удивленный такой терпимостью отца, пробормотал:
– Иногда. Когда делать нечего.
– Делать нечего…
Ни работать, ни отдыхать ты не умеешь, – задумчиво проговорил отец.
– Как вся страна…А потом произошло то, что генерал-полковник Фронтов, не молодой, в общем-то, человек, уже и не думал, что может произойти – его жизни появилась молодая женщина.
Они познакомились случайно. Но даже в этой встрече был элемент своего времени, времени снятия позорящих страну памятников людьми, не ведающими стыда, но утомленными ненавистью.
Людьми, не желающими жить по-старому, но не знающими, как жить по-новому.
И непонимающими, что это означает.
Непонимающими – вместе……Генерал приказал шоферу остановить машину возле гастронома на Кутузовском, когда обратил внимание на то, что с дома, в котором раньше жил Брежнев, исчезла мемориальная доска.
Иван Иванович вышел из машины, постоял, а потом зашел в гастроном.
Просто так, не думая, зачем он это делает.
Ему просто захотелось что-нибудь купить – он сам не знал, что и зачем, потому, что продукты ему уже давно доставляли из спецзаказника первой категории. А если чего-нибудь не хватало, то за этим отправлялась домработница.Не смотря на то, что полки в гастрономе были почти пусты, народу в зале было довольно много. И народ стоял в очередях не понятно за чем.
В очереди есть что-то от приговоренности. Она объединяет людей, которых ничего не объединяет.
Ни общие интересы.
Ни одинаковые вкусы.
Ни знакомство.
Очередь – это сообщество посторонних.
При этом, очередь это такая вещь, в которой нельзя сачкануть. Каждый, кто признает ее законы, вынужден пройти весь путь за себя.
Генерал подошел к пустому прилавку, и тогда в нем вновь победил генерал:
– Я кандидат в члены ЦК. Я каждый день принимаю разные важные решения. Раньше я понимал все. Теперь я ничего не понимаю.
Беда какая-то.
И услышал у своего плеча немного грустный голос:
– Если вы теперь ничего не можете понять – это не беда, а удача…И еще тише: – И для нас… и для вас…
Генерал оглянулся и увидел молодую женщину.
И не женщину вовсе, девушку.
И первое, на что обратил внимание Иван Иванович, это то, что у девушки были удивительные глаза.Любить можно любую женщину, но кумиром может быть только женщина с особенными глазами.
Может быть, создание кумира и начинается с глаз.
Причем здесь бешеные волки? Пока, ни при чем.
Пока…13
Очень важно, что делает человек, но еще важнее то, как он относится к тому, что ему приходится делать…
Север – это, прежде всего, терпение.
Тот, кто появляется на Севере впервые, начинает писать слово «север» с такой же большой буквы, как слово Бог. Тот, кто прожил на севере долго, начинает писать слово «бог» с маленькой буквы.
Потому, что север это то, что очень далеко от бога.
А, может, так близко, что уже почти одно и то же…– Вообще-то Бог велик, – сказал однажды Илья Облинский. Потом подумал и добавил, – А тундра больше…
Охотничий промысел это явление честное, не имеющее ничего общего с убийством.
Человек, оторванный от привычных условий, вооружен, но не безоружен и зверь; за ним весь его эволюционный опыт.
В охоте, человек может быть гуманистом, зверь – нет.
И потому, зверь всегда имеет преимущество.– Ты здесь с ума не сходишь в одиночестве? – иногда спрашивали Илью заезжие вездеходчики.
– Нет, – отвечал он, – Охота – это очень умное занятие.
На охоте нельзя сойти с ума…Далеко не все умные люди – охотники. Но, успешные охотники всегда – умные люди…
