Владислав Кетат - Дети иллюзий
Игорь моментально оживляется:
– Неужели? И что же ты ему ответил?
– Я ответил, что не знаю.
Игорь переводит полный изумления взгляд с меня на ошалевшего Эдуарда.
– Так что же ты меня об этом не спросил? Я же крупный специалист в этом вопросе!
– Да, как-то не догадался… – кривится Эдуард.
– Ты один пойдёшь, или с товарищами? – набрасывается на него Игорь.
– Ещё не знаю, я просто… – мямлит тот.
– Короче, в любом случае тебе прямая дорога в «Коко Джамбо», там девушки входят в счёт. Он тут, недалеко, на Херсонской, во дворах. Ты на какую сумму рассчитываешь?
– Ну, не знаю…
– Там недорого! – хлопает его по плечу Игорь. – И сауна есть. Ты как насчёт сауны?
– Да не особо… – мнётся Эдуард.
– Жаль. А какие там коктейли! Там смешивают отличные коктейли, почти как в «Дикой утке»!
Игорь продолжает перечислять достоинства ночного клуба, а на самом деле публичного дома «Коко Джамбо», в котором я лично не был, но много чего о нём слышал. Изрядно покрасневший Эдуард под его напором медленно пятится к выходу задом. Дойдя таким Макаром до двери, он прощается и, немного поборовшись с несговорчивой дверной ручкой, вываливается в коридор.
Игорь возвращается в шоу-рум, обтряхивая руки, словно после грязной работы.
– Во всех смыслах противный субъект, – заключает он, подождав, пока удаляющиеся шаги нашего гостя перестают быть слышны, – не люблю таких.
– За что, если не совсекретно? – спрашиваю я.
Игорь подходит к своему креслу и принимает, что называется, «англосаксонскую» позу.
– Во-первых, Эдуард глуп, – констатирует он, – во-вторых, он глуп, и он глуп, в-третьих.
– И только поэтому ты его выставил? Это же дискриминация по интеллектуальному признаку! Я иду звонить в Страсбургский суд.
Игорь улыбается:
– Нет, не поэтому.
– Тогда почему? – не понимаю я.
Добрая улыбка на лице моего начальника медленно мутирует в саркастическую.
– Ты же мне не скажешь, о чём вы с ним действительно говорили? – отчётливо, будто я слабослышащий и понимаю только по артикуляции, произносит он. – Вот и я тебе ничего не скажу.
Я открываю рот, чтобы возразить, но тут раздаётся длинная трель телефонного звонка. Игорь прикладывает указательный палец к усам и подходит к телефону.
– Алло, «Регейн»! – говорит он в трубку с интонацией автоответчика, некоторое время молчит, а затем протягивает её мне:
– Это тебя.
Беру из его руки тёплую шершавую трубку.
– Привет, – слышу я в потрескивающей глубине голос Дона Москито.
– Хай, – отвечаю я. – Как сам?
– Ничего. А ты?
– Нормально.
Шум в трубке усиливается, и мне кажется, что связь вот-вот оборвётся.
– Надо бы поговорить, – слышу я где-то совсем далеко голос моего друга.
– Давай, после работы встретимся, – ору я в ответ, хотя прекрасно понимаю, что в этом нет никакого смысла.
– Нет, я сейчас хотел, – отвечает Дон Москито, – прямо сейчас.
– Ну, давай сейчас… что-то случилось?
– Случи-и-илось… – эхом повторяет за мной Дон Москито, и мне в душу закрадывается сомнение: уж больно хорошо мне знакомы эти его затягивания букв.
– Коль, ты в порядке? – аккуратно интересуюсь я, одновременно поглядывая на Игоря, который бродит по шоу-руму и делает вид, что рассматривает оправы, а у самого уши по-кошачьи развёрнуты в мою сторону.
– Нет, не в поря-я-ядке, – отвечает упавший голос, окончательно утверждая меня в предположении, что Дон Москито пьян.
– Ну, давай, рассказывай.
– Понима-а-аешь, Вале-е-ер, – тянет каждое слово Дон Москито, – ничего не происходит, время встало… двигаться некуда… мы топчемся на месте… на месте, понимаешь?
– Стоп, стоп, стоп, – останавливаю я его, – объясни нормально, что у тебя случилось?
– Всё случилось… – отвратительно блеет Дон Москито, – всё уже случилось, понимаешь? Больше уже ничего не будет! Ни-че-го!
Разговор начинает надоедать, но бросить просто так трубку я не могу – товарищ всё-таки.
– Слушай, – говорю я доверительным тоном, – извини, конечно: у тебя что-то не так с Катрин?
Некоторое время я слушаю треск, а затем долгий протяжный вздох, стоящий тысячи слов.
– Я не знаю, что мне теперь делать… за что хвататься… – рыдает Дон Москито. – Катрин ушла… навсегда…
Значит, Татьяна была права, и в этом всё дело. Я уже собираюсь сказать что-то вроде «Жизнь продолжается» или «На ней что, свет клином сошёлся?» и повесить трубку, как в мою голову падает совершенно невозможная мысль.
– Коль, а ты сейчас в каком пиджаке? – спрашиваю я.
– Что значит, в каком? – от неожиданности трезвым голосом отвечает Дон Москито. – Ни в каком… я в трусах на кухне сижу, а за окном снег…
– Почему дома? – удивляюсь я. – Почему не на работе?
– Отгул взял, – поясняет он, – чтобы напиться…
– Понятно… а в каком ты был в «Жёлтой кофте»?
– В каком, в каком… у меня он, вообще-то, один.
– Тогда пойди, найди его и поищи в карманах.
– Поискать что?
– Сложенный вчетверо листок.
– Сложенный вчетверо листок, – как попугай повторяет за мной Дон Москито, – ну, хорошо, подожди…
Я слышу, как трубка на том конце грохается на что-то твёрдое.
Долго, очень долго длятся секунды, пока Дон Москито изучает содержимое карманов своего единственного пиджака. Я вслушиваюсь в телефонный треск, сквозь который еле-еле пробивается далёкая тихая музыка.
– Нашёл, – наконец, слышу я, – что дальше?
– Разворачивай.
Снова пауза, на этот раз не такая продолжительная, но всё равно достаточная для развёртывания десятка сложенных вчетверо листков.
– Слушай, тут телефон какой-то, – донельзя удивлённо сообщает Дон Москито, – и подпись есть: «Анна».
Я радостно выдыхаю:
– Звони по нему, и будут тебе перемены в жизни.
Дон Москито долго молчит.
– Просто представь, что это твой пропуск в новую жизнь, – говорю я.
Снова молчание, изредка прерываемое вяловатым шмыганьем.
– Катрин уже не вернёшь, – использую я последний аргумент, – просто позвони.
– Спасибо, – произносит Дон Москито голосом, в котором уже больше надежды, чем отчаяния, – позвоню.
– Только прямо сейчас не звони…
– Не буду, нажравшийся в любви несовершенен…
Неимоверным усилием подавляю смешок:
– Вот и молодец, не пей больше.
– Да у меня и нечего… – упавшим голосом говорит Дон Москито, – пойду спать.
– Ну, тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Лерик. Пока.
– Пока, – говорю я уже в короткие гудки.
«Странно, – думаю я, положив трубку, – первый раз кто-то из моих друзей таким вот образом излил мне душу. Раньше я ничего подобного ни от кого из них не слышал, да и сам никому в жилетку не плакался. Может, это возраст? Конечно, доверие ко мне со стороны Дона Москито радует, но на него принято отвечать ответственностью…»
– Значит, твой друг не испугался позвонить, а просто не нашёл бумажку с телефоном? – подаёт голос Востоков, который, разумеется, внимательно слушал наш разговор от начала и до конца и теперь стоит рядом.
– Это некультурно, – назидательным тоном отвечаю я, – подслушивать чужие разговоры.
Игорь подходит ко мне и садится на соседний стул. В его глазах – вся хитрость мира.
– Ладно, не сердись, – улыбается он, – можешь считать, что у меня сильно развито женское начало. Очень люблю погреть уши.
– Всё равно это тебя не красит.
– Если тебе станет легче, то я считаю, что самые интересные истории не придумываются, а случаются. Надо только их замечать.
– Подслушивать, Игорь, – поправляю я, – подслушивать.
Востоков пропускает мои слова мимо ушей.
– У твоего друга, я так понял, запой? – как бы невзначай осведомляется он.
– Я бы не сказал, – отвечаю я хмуро, – просто напился с утра.
– Так это и есть – запой! – хохочет Игорь.
Снова звонит телефон. На этот раз поднимаю трубку я.
– Игоря дай, – слышу я тихий с присвистом голос, в котором с удивлением узнаю Игоря номер два, то есть Климова.
Передаю трубку Востокову.
– Там Игорь, – говорю я тихо, чтобы тот не услышал, – и он, похоже, заболел.
Востоков прикладывает трубку к уху и делает добренькое лицо.
– Да, Гарри, – говорит он ласково, – я тебя внимательно слушаю.
Что говорит Климов, мне, естественно, не слышно, но из того, как стремительно сползает фирменная улыбка с лица моего генерального директора, а вместо неё проявляется гримаса отвращения, я делаю вывод, что дело там пахнет скипидаром. У Востокова чрезвычайно выразительная мимика, любое изменение в настроении моментально отражается на лице, поэтому, скорее всего, я прав.
Между тем Игорь продолжает кривиться и мрачнеть. Делает он это молча, что придаёт сцене лёгкий антураж немого кино, где лишённые голоса актёры могли уповать только на корчение рож и заламывание рук. «Разговор» длится долго, минуты три, а может, и все пять, а Игорь всё молчит.
