Мария Метлицкая - Верный муж (сборник)
Пенсионеров вроде нее в зальчике не наблюдалось – пара молодых людей, томная девица за чашкой кофе и молодой мужчина с включенным ноутбуком.
Долговязая быстро принесла салат и брускетту. Надя почувствовала, что очень голодна. Салат слегка горчил. Вернее, горчила та самая пресловутая руккола. Креветки были пресноваты и жестковаты, а вот брускетта с чесноком и острым сыром – замечательно вкусна. И густой кремовый суп был хорош, и кофе прекрасен. А уж чизкейк – просто выше всяких похвал. Денег – довольно больших для российской пенсионерки – было совсем не жалко, потому что получила удовольствие.
Надя вышла из кафе и решила, что просто пройдется по улице – магазины, судя по всему, на сегодня отменялись. Погода была безветренной, и сквозь совсем не хмурые тучи слегка пробивалось неяркое солнце. В сумочке затрещал мобильный, на дисплее высветилось – Лиза.
Надя включила трубку и услышала дикий Лизин крик. Лиза кричала, захлебываясь слезами. Разобрать ничего было невозможно.
– Погоди! – пыталась перекричать подругу Надя. – Ну, постой бога ради! По порядку и сначала.
Выяснилось, что «эта сука» Маргаритка нашла мужика и Геночку бросила. Вернее – предложила освободить помещение и остаться у нее в шоферах, чтобы окончательно не спился и с голоду не подох – ее слова, этой гадины. И Лизу, разумеется, за дверь – собрать манатки в три дня. А лучше – быстрее.
– И катиться в свою халупу, представляешь? – захлебывалась в словах Лиза. – Меня, с моей астмой – и в Москву! А Генку в водилы! Нет, ну ты представь! Какая тварь!
– К тебе приехать? – спросила Надя. – Ну помочь там вещи собрать?
– Сдурела? – возмутилась Лиза. – Тебя и на порог не пустят. Ты еще не знаешь, какая это сволочь!
Надя пыталась подругу успокоить, но все тщетно. Лиза была оскорблена до глубины души.
Гулять почему-то сразу расхотелось, к тому же зарядил мелкий и частый дождь, и она быстрым шагом направилась к дому.
Очень хотелось завалиться на диван и поспать, но… Не до грибов, как говорится. Надо что-то делать с несчастной Лизаветой. Та трубку не брала, и Надя позвонила Маре.
Мара восприняла печальную новость спокойно и усмехнулась:
– Ну и молодец Маргаритка. Уважаю. Хватит нахлебников на своей шее держать. И Гендос этот сволочь еще та – пьяница и бабник. И Лиза наша штучка – тебе ли это не знать. Никогда доброго слова о невестке не сказала, ни разу на спасибо не разорилась. Ну и пусть катится в свои выселки. Ничего, проживет. Тоже мне – тяжелобольная. Ты же знаешь – астма ее из разряда сказочных историй. Будет в парк ходить, не развалится. А Генке наука – надо ценить то, что на голову свалилось. Мне лично эту парочку захребетников совершенно не жалко. Уж извини.
Конечно, Мара, как всегда, была права. Но Лизу все равно было жалко. Из князей в грязи – вот как это называется. А Маргаритку осуждать и вправду нечего. И с Генкой она поступла вполне благородно, кстати.
Надя позвонила и Тонечке. Та не Мара, разохалась, даже всплакнула и сразу же предложила помощь – прибраться у Лизы и приготовить обед. Да! И еще притащить продукты, непременно! Лиза от всего этого отвыкла, бедная!
– Привыкнет, – пообещала Надя и договорилась с Тонечкой о встрече – ключи от Лизиной квартиры у нее были, на всякий случай.
Квартира была, разумеется, в ужасающем состоянии – внучка погуляла за пару лет, не стесняясь. Вздохнули и принялись за дело. Храбрая Тонечка, надев платок и куртку, даже взялась за окна.
Через два часа раздался звонок в дверь. На пороге стояла Мара.
– Знала, где вас искать, бедолаг! – усмехнулась она и добавила: – Я за провизией. Чтобы бедная Лиза не окочурилась с голоду. А уж с уборкой – увольте! Эта песня не про меня.
Закончили почти к ночи. Умаялись так, что не было сил встать со стульев.
И все же согрели чайник и порезали хлеба и сыра. Разговаривать не хотелось. Чай пили молча, каждая в своих невеселых думах.
– Вот как оно бывает, – нарушила молчание Тонечка. – Раз – и вся жизнь перевернулась! И кто ожидал? Лиза из нас была самая удачливая.
– Эгоистка была наша Лизон всю жизнь. Ты, Тонечка, этого не заметила? Ну да, с твоей-то добротой… Неблагодарная эгоистка. Или кланяйся, или живи как можешь, если такая гордая. А у нее всю жизнь все обязаны были. Разве не так? И потом, что ее жалеть? Не на улицу же выгнали, не в дом престарелых. Так? Вот пусть и понюхает жизнь российского пенсионера.
– Ладно тебе! – покачала головой Надя. – Все равно жалко. Выбросили, как старую тряпку, – в двадцать четыре часа. Обидно.
– А тебе не обидно? – всколыхнулась Мара. – Что тебя твоя дочка ни разу в гости не позвала? А Тонечке? Всю жизнь на голову гадил, а под старость горшки за ним выносить! А мне? Хорошо ли одной?
– Это твой выбор, – тихо сказала Тонечка. И добавила: – А я, знаешь, счастлива. Что с Ваней у нас так. Все уже прожито, а на старости лет…
– Идиллия! – кивнула Мара. – Только цену ты за эту идиллию заплатила неподъемную! Или не так?
– Все платят – кто за что. И моя цена не выше, чем у других, – тихо ответила Тонечка.
Надя в диалог не вступала. Думала про свою «цену» и про свою «идиллию».
Все снова замолчали и засобирались по домам.
Уселись в одно такси – все равно получалось дешевле.
У Нади было странное свойство – когда она очень сильно уставала физически, то ночью спала отвратительно. Так и в эту ночь. Не спалось, не читалось, хотелось закрыть глаза и провалиться, хотя бы во сне отдохнуть от своих мыслей и дум. Под утро, окончательно вымотанная бессонницей, она зажгла торшер и взяла в руки следующее письмо.
Последнее из этой пачки.
Предупреждал. Не послушалась. Упиваться своей правотой не буду – слишком жалко тебя. Опять за тебя болит сердце. Умница, что выгнала! Умница! Дальнейшее унижение было бы еще ужасней! Дверь ему не открывайте – если что, пригрозите милицией. Хотя я думаю, что Наташа справится и без органов правопорядка. Уж если ее разозлить, мало не покажется!
Теперь твоя задача – прийти в себя и сделать выводы. Второе не менее важно, чем первое.
В утешение – поездка в Ригу. Как тебе? Погуляешь по городу, послушаешь орган в Домском. Наешься взбитых сливок с ревеневым киселем. И десять дней в Дубултах. Только море и ты – такая компания. И еще, кстати, отдохнешь от своего домашнего цербера. А она, бедолага, от тебя.
В Юрмале купишь янтарные бусы и браслет – то, что ты любишь. Надышишься сосной и прибоем. А может, еще и повезет с погодой и искупнешься – ты ведь удачливая!
Тосковать не надо и ругать себя тоже. Все, что ты совершаешь, – не от глупости, а от твоей природной данности. Что поделаешь? Вот такая ты – неразумная, порывистая, в чем-то расчетливая, и даже очень, а в чем-то совершенно бесшабашная и бестолковая. Сейчас, думаю, все происходит не оттого, что тебе это очень нужно. А оттого, что ты все еще страшно боишься одиночества. Это пугает тебя, пожалуй, даже больше, чем старость. Я помню твои вопросы: а когда старость? Во сколько? В пятьдесят? В семьдесят? Утешаю: у тебя – никогда. Ты навсегда останешься той, кем ты привыкла всю жизнь казаться. Именно казаться, а не быть. Потому что я отлично знаю, насколько ты можешь быть сильной.
Ты останешься все той же боязливой, пугливой, нерешительной, зависимой, нервной, слабой девушкой. На все времена. И всегда найдется мужчина, которого это потрясет и который больше жизни захочет оберегать тебя от всего этого, от всех этих жизненных невзгод.
Мужчины ведь примитивны по сути, не так ли, дорогая? Твоя внешность, так же как и поведение, – главная ловушка и обманка. И пользовалась ты этим умело с самой юности, все помню. На это купился отнюдь не наивный старик Минц. Помнишь, какую красавицу жену он тут же оставил, встретив тебя? Я отлично помню эту синеглазую Светлану.
А за Минцем пошли остальные, включая меня. Вот представляю, как читаешь ты сейчас эти строки, и на твоем лице блаженная и счастливая улыбка – от этих моих комплиментов. Точно? Вот уж где бальзам на твою израненную душу!
И все же, какая в тебе сила духа – я знаю. Вспомнить хотя бы историю с Ю., и суды, и приговор. И твое поведение тогда, в эти страшные дни. И твой отъезд в Калугу, и, по сути, новая, абсолютно не твоя жизнь там, в новых обстоятельствах. И многое другое, многое. В том числе родители и их арест, подряд, в две недели. И твое абсолютное одиночество и, казалось, беспомощность – после такой-то сытой и благополучной жизни. И за брак с Минцем тебя судить некому – надо было выжить, просто выжить. А дальше – жить со всем этим ужасом и кошмаром, приспосабливаться, унижаться, терпеть, но – жить. И ты научилась все это превращать в сплошное удовольствие, тоже талант, коих у тебя не счесть! Итак! Выводы – живем дальше, приходим в себя, много гуляем, едим сладкое и печеное, читаем книжки, слушаем музыку и много-много спим. А еще и Юрмала! Заключение – жизнь прекрасна и совсем не думает заканчиваться и лишать маленькую девочку любимых удовольствий! Все! Рассиропился, как старый болван. Впрочем, почему – «как»?
