Аслан Кушу - Гончарный круг (сборник)
– Где ж ты раньше был? – без былой укоризны тихо ответила ему Ханна и поднялась.
Гордей, словно призывая на помощь гармонь, схватил ее, растянул, как в былые годы, и, выдохнув «Эх!», пробежался по клавишам. Но и это не помогло. Все было предрешено.
Старушки собрали нехитрые пожитки. Посидели на дорожку, и я с колхозным шофером повез их в город. А дед Гордей на пустынной улице, нервно сжимая в руке шапку, провожал нас потерянным взглядом.
По дороге Марта и Ханна внимательно смотрели на хутор и его окрестности, стараясь не выдавать своей печали. О чем они думали? Наверное, о том, что видят родные места в последний раз. Я же неприкрыто грустил, потому что в этих двух сухоньких старушках отвозил в приют свои детство и юность.
Всадник в белой черкеске
Айдамир стоял на краю пропасти. Летний дождь моросил, искрился и осыпался в нее. Его всегда влекло сюда. Заглушив двигатель автомобиля, он надолго замирал, прислушиваясь к рокоту реки во впадине, вспоминая о друге.
…Индару было предопределено стать героем – не иначе. Никто из друзей Айдамира не был способен на такие лихие, головокружительные трюки, которые в детстве показывал Индар. Он всегда заигрывал со смертью, а ей как будто нравился этот игрок, и она посылала ему испытание за испытанием. Как-то ребенок соседей упал в колодец, не дорытый из-за удушающих газов, что стали поступать из недр земли. Индар, четырнадцати лет от роду, бросился спасать мальчика. Нужно было видеть глаза матери, получившей сына из «преисподней». Спаситель, тщедушный паренек, поднявшийся из колодца, вырос в ее глазах до былинного богатыря. «Настоящий мужчина растет у Реджеба», – говорили, глядя вслед парню, аульские старики.
В восемнадцать лет Индар подрался с беспокоившим своей задиристостью аульчан верзилой Хамидом. Он не только урезонил его, но и строго предупредил: не прекратишь свои делишки, лишу аульской «прописки». На удивление всем, а особенно участковому милиционеру, Хамид-верзила присмирел.
Воспоминания еще держали Айдамира, когда его окликнул ехавший с ним экспедитор стройбазы.
– Ну, что ты там увидел, не успеем ведь до вечера!
– Значит, что-то увидел, – выдохнул Айдамир.
Он сел за руль, нажал на сигнал, который тут же эхом пронесся по горам. Заметив на лице Сергея Афанасьевича удивление, пояснил:
– Друг у меня тут погиб, вот я и попрощался с ним.
– А-а, – извиняясь, произнес экспедитор.
Некоторое время они ехали молча. Дорога, бегущая между гор крутой змейкой, требовала от водителя сосредоточенности. Когда же она чуть выровнялась, прервал молчание Сергей Афанасьевич:
– А друга твоего, случаем, не Индаром звали?
Теперь был крайне удивлен Айдамир.
– Да, – торопливо ответил он. – Вы знали его?
– Я никогда не встречал этого человека, но глубоко благодарен ему. Среди тех, кого он спас, был мой внук. Вот так-то, сынок!
Приехав в город, они устроились в гостинице. Но по тому, как Сергей Афанасьевич не торопился разбирать постель, Айдамир заметил, что он не скоро хочет отойти ко сну.
– Может, немного расскажешь о нем, все же не чужой моей семье человек, – попросил он.
– Не откажусь, – ответил Айдамир, – но при одном условии: ты передашь внуку все, что я поведаю об Индаре. Есть на этот счет у моего народа хорошая притча. У одного человека уходил из жизни отец. Стоя у смертного одра, сын увидел, что на глаза умирающего навернулись слезы.
– Ты плачешь, тебе больно? – спросил он.
Отец ответил:
– Я оплакиваю твоего деда.
– Но ведь он умер так давно, – недоумевал сын.
– К моему глубокому сожалению, я мало рассказывал тебе о нем, ты же вообще его никогда не видел, – горько продолжал умирающий. – Сегодня уйдет от нас он, потому что ты, остающийся в миру, не помнишь его. Я же не умру и буду жить до тех пор, пока живешь ты, помнящий меня. Так давай же, Афанасьевич, продлим век Индара через внука твоего!
Последние слова прозвучали в комнате, залитой серебристым светом луны, как заклинание. Сергей Афанасьевич согласно кивнул.
– Индар прожил короткую, но яркую жизнь. Я знал его с детства, – начал Айдамир. – В нашей шаловливой стайке друзей он был первым на выдумку, всегда вкладывал в нее неуемную фантазию. Однажды старушка-молдаванка Роза, жившая на окраине аула, пожаловалась ему, что овцы ее до конца зимы могут пасть от бескормицы, потому как не смогла ни накосить, ни купить в достатке сена. Индар успокоил ее, вернулся домой, где кормов было в избытке, и спросил у отца:
– Папа, нужно ли нам еще сена?
Отец недоуменно посмотрел на Индара.
– Первый год держишь скотину что ли? Сам же косил, знаешь, этого добра у нас в избытке.
– Значит, в избытке, – лукаво подмигнул мне Индар.
Потом мы загрузили часть сена в сани и повезли к Розе. Узнав об этой проделке сына, Реджеб махнул рукой: «Весь в деда, он тоже был готов раздать все, что у него есть. И такой же был плутоватый, как внук».
В нашем ауле жил скряга Хасан. Люди недолюбливали его. Причин для этого имелось немало. Будучи председателем колхоза, в голодные послевоенные годы он застрелил двенадцатилетнего мальчонку только за то, что тот утащил с колхозного поля несколько початков кукурузы. Его рвение по службе не восприняли в районе, как он желал, – дали срок. Вернувшись из мест заключения, Хасан не покаялся перед родней убитого, построил большой дом, обнес его массивным забором из кирпича и зажил затворником. О жадности его ходили легенды. В жаркую пору он выходил на дорогу, бегущую мимо аула к Черному морю, с ведром холодной воды и умудрялся продавать ее.
«Стыда у тебя нет! – говорили ему односельчане. – Ты позоришь свой народ, всегда славившийся гостеприимством и щедростью». Хасану их укоры были нипочем. Он признавал в этом мире только одну ценность – деньги. Жизнь свела Индара со скрягой осенью, когда люди получали после уборки урожая зерно. Собрался весь аул. Мужчины и женщины приехали на ток и, ожидая очереди, сидели в тени весовой. В полдень показался Хасан. По привычке он шел размашисто и твердо, словно все, что окружало его, принадлежало ему. Хасан поприветствовал односельчан и обратился к Индару:
– Сегодня утром с моей бахчи унесли арбузы. В ауле сказывают, что ты в это время ходил в поле за конем и, может быть, видел воров.
– Было такое дело, – весело произнес Индар. – Когда я стоял на кургане, возвышавшемся над твоей бахчой, заметил, как двое парней направлялись от нее с туго набитым мешком.
– Кто они? – живо поинтересовался Хасан.
– А вот этого сказать не могу, далеко было, не разглядеть, – протянул Индар.
С видом рыбака, у которого срывается улов, скряга не унимался.
– Ты находился на кургане один?
– Да, – ответил Индар.
– А может быть, с тобой стоял кто-нибудь поглазастей?
– Да нет…
Хасан разошелся не на шутку.
– Интересно, что может делать один человек на вершине кургана утром? – с хитрецой произнес он.
– А почему ты удивляешься, что я находился там один, а не с кем-то? – подмигнул землякам Индар. – Вообще случается и такое, когда на том кургане совсем никого не бывает.
Ожидающие засмеялись. Скряга сплюнул и ушел.
Я всегда завидовал ловкости ума Индара, его умению говорить с каждым человеком так, как он этого заслуживал.
Километрах в десяти от нашего аула, если ехать в горы, стоял у трассы небольшой домик дорожника Адышеса. Сегодня на том месте остались только колодец и сад. А раньше таких домов было с десяток. В них жили семьи дорожников, нередко они служили чем-то вроде постоялых дворов для водителей, не имеющих возможности продолжить путь. В середине шестидесятых годов гравийная дорога была покрыта асфальтом, переведена на централизованное обслуживание. Век скоростных машин оставил не у дел обитателей дорожных домов. Почти все они смирились со своей участью, бросили жилье, которое было тут же разобрано на кирпичи, и разъехались в города, окрестные аулы и станицы. Не смирился только один человек. Он продолжал жить у дороги, словно ничего не произошло, как крепкий корень срубленного дерева. У него был сын, работавший главным инженером крупного завода, звавший на жительство к себе. Адышес отказывался.
Как-то приехал к нему начальник дорожного управления, предложил:
– Ну что, Исхакович, может, переберешься поближе к нам, подыщем работу, дадим квартиру?
– Не уговаривай, Алексей, – прервал Адышес. – Я прикипел к этим местам, слишком многое связывает меня с дорогой, чтобы покинуть ее на склоне лет.
– Да брось ты эти банальности, Исхакович! – махнул рукой тот. – О тебе же пекусь, сколько можно куковать одному?
Адышес не стал более ничего объяснять. Да и можно ли было за несколько минут рассказать о том, с какой болью он взрывал построенные своими руками мосты на этой дороге, чтобы не пропустить фашистов на перевал, о Ханий, с которой прожил тут тридцать лет, вырастил сына, похоронил ее, о людях, которых приютил и обогрел за это время?! Нет!
