Борис Штейн - Военно-эротический роман и другие истории
За столом сидели офицеры отдела во главе с начальником и соседка-разведенка, которая помогала Мартыну приготовить угощение. Все были в форме, только Мартын – в домашнем: спортивный костюм, под курткой – свежая тельняшка. Мужчины были без жен. Глубокое декольте разведенки повышало общий тонус. Слово взял начальник.
– Товарищи капитаны третьего ранга!
Все одобрительно засмеялись. Начальник продолжал.
– Сегодня я впервые могу обратиться к коллективу таким образом. Единственный наш вчера еще младший офицер сегодня сравнялся с вами в воинском звании.
– Не сравнялся – раздались голоса, – пока еще не сравнялся!
– Что ж, товарищи, не будем нарушать воинский обычай. Зайцев, вы готовы?
– Так точно! – ответил Мартын. Он разлил по фужерам коньяк (было принято разливать коньяк в фужеры). В свой фужер положил приготовленную заранее майорскую звезду и только после этого наполнил его.
– Полный вперед! – подмигнув, приказал начальник.
Чокнулись, осушили.
Соседка – разведенка гостеприимно угощала салатами.
– За нового кап-три!
Третий тост был, естественно, за тех, кто в море. Четвертый – за дам. Офицеры встали, щелкнули каблуками, склонили элегантно головы, поглядывая на декольте единственной за этим столом дамы.
Время было строгое. Партия и правительство боролись с пьянством. О гулянье в ресторане нечего было и думать. Только дома, за закрытыми дверьми. И – накоротке. Выпили, поздравили – и по домам. Чтобы если кого и развезет, так уже дома, в безопасности.
Проводив гостей, Мартын вернулся в комнату. Соседка-разведенка подошла к нему вплотную.
– Поздравляю, сосед.
– Спасибо, соседка.
Она взяла его руку, сжала, притянула к себе. А Мартыну-то, Мартыну, много ли было надо? После долгого воздержание и приличной порции болгарского коньяка? Рука Мартына охотно подчинилась, а вскоре и сама уже проявляла инициативу, осваивая соседкино декольте.
– Мартын!
– Ляля!
– Что ты делаешь?
– Снимаю эту блузку твою, она мне надоела?
– Зачем же, и так тут все видно!
– Не все, Ляля, не все!
– Хоть бы поцеловал сначала!
– Ага!
– А руку зачем сюда?
– А без этого, Ляля, что за поцелуй!
– Да?
– Да!
– Ах, как ты целуешься, Мартын! Кто это тебя научил, Мартын, так целоваться?
– Да так, кто-то…
– О, господи! А что это за доска у тебя такая, Мартын?
– Гладильная доска.
– Я таких не видела ни в одном магазине.
– Я сам ее сделал.
– Ты что… ну погоди… ты что на ней гладишь?
– Я все на ней глажу!
– А меня можешь погладить на ней?
– Ага!
– Ой, что ты делаешь?
Мартын схватил полураздетую соседку и понес ее к гладильной доске. Она билась, сопротивлялась в его мощных руках, но не слишком, не слишком.
– Сними колготки, попросил Мартын, уложив Лялю на свой крепко сколоченный инвентарь, – и лифчик тоже!
– Ничего я снимать не буду! – дерзко заявила соседка. – Тебе надо – ты и снимай!
С лифчиком Мартын справился легко, с колготками же пришлось немного повозиться. Немного, потому что Ляля при всей – на словах – строптивости способствовала ему своими телодвижениями.
Мартын не сразу приступил к делу. Он оглаживал, щекотал и целовал обнаженное тело, благо оно расположено было удобно, ниже пояса. И приговаривал:
– Вот я и глажу тебя, как ты просила. Приятно тебе?
– Приятно, приятно, но давай же скорей, я уже не могу больше!
– Ага!
– А-а-а! – тонко закричала Ляля, и были в этом крике и восторг, и жадность, и сладкая боль женщины, истосковавшейся по мужчине.
– Ах, Мартынчик!
– Ах, Ляля! – Еще! – Ага!
– Нет, не так. Я встану, обопрусь вот так, возьми меня сзади! – Ага!
– Груди, груди ласкай, Мартынчик! Как давно их никто не трогал! Они соскучились!
– Ага!
– А-а-а!
– О-о-о!
Мартын уснул под утро и спал, как всегда, беспробудно. И проспал бы, наверное, до вечера, если бы его не разбудил настойчивый звонок в дверь. Он открыл глаза. В комнате был идеальный порядок. В шкафчике за стеклом блестели чисто вымытые фужеры. На стуле лежало аккуратно сложенное чистое белье: трусы и майка. На спинке – спортивный костюм.
Из кухни доносился соблазнительный запах кофе. Раздался Лялин голос:
– Откроешь?
– Ага!
Мартын встал, натянул необходимое, подошел к двери.
– Телеграмма. Распишитесь, пожалуйста. Извините, что раз будила. Женщина средних лет протянула бланк на эбонитовой пластинке и химический карандаш. Мартын поблагодарил и расписался. Из кухни вышла одетая-умытая-причесанная Ляля с хлебной доской, превращенной в Подносик. На доске стояла чашка с кофе.
– Ложись, – улыбнулась Ляля и произнесла театрально:
– Кофе в постель!
Мартын развернул телеграфный бланк. Прочел телеграмму, сидя на кровати.
– Ты иди, Ляля, спасибо, – сказал он. – Я кофе не буду. Мне надо побыть одному.
Когда она ушла, прочитал еще раз всего два слова: «Поздравляю Дзинтра».
Повалился на кровать и зарыдал в голос, как обиженный ребенок.
Военная форма украшает мужчину. В особенности – морская. В особенности – офицерская. В особенности – форма старшего офицера, где на золотом погоне не один, а два черных просвета. Что и говорить, хорош был Мартын в новенькой шинели, в фуражке с дубовыми листьями на козырьке, с майорской звездой на двухпросветном погоне. Невольно заглядывался на свое отражение в витринных стеклах молодой капитан третьего ранга, шагая по до боли знакомым улицам латвийского городка. Однако, справедливости ради, надо заметить, что и гражданская одежда может придавать мужчине обаяния. Если это, например, короткая, пригнанная по фигуре дубленка светло-бежевого цвета, модные туфли на толстой микропоре – и все это при непокрытой голове, поскольку шапку заменяет мощная копна черных волос, умело организованная парикмахером. А если этот комплект дополняют светлые, под цвет дубленки, кожаные перчатки, и рука в такой элегантной перчатке сжимает букет дорогих по зимнему времени роз, то можно смело утверждать, что по внешним, по крайней мере, кондициям такой штатский пижон не уступит бравому морскому офицеру. Бравый же морской офицер и не участвует в состязании, напротив, он тушуется, он почему-то уверен, что кавказец направляется именно к Дзинтре, хотя в подъезде, ведь не одна квартира, а, по крайней мере, – двадцать, и кто скажет, сколько здесь проживает прекрасных дам, достойных мужского внимания, подкрепленного цветами. Но для чего-то существует же интуиция, она объясняется с разумом чувствительными сердечными толчками, вот она и подсказала, что этот сын гор явился в прибалтийский край специально для того, чтобы спутать Мартыну карты, словно джокер, заигравший против него. Вот и не зашел Мартын в знакомый подъезд, говоря себе, что, если потеряно все, то следует сохранить хотя бы собственное достоинство. И проплыл мимо душка-моряк, и долго дрейфовал по узким улицам, пока ноги не вынесли его к заветному кафе «Кая», с которого началась его личная жизнь, такая прекрасная, такая бурная и такая короткая. Все, как прежде: вежливый гардеробщик, приглушенный свет в зале, томная музыка. А вот и столик, где сидели они в тот памятный вечер с корабельным механиком Колей Зайцевым. Здесь свободно? Свободно. Очень хорошо. Коля теперь на Севере, «флажок» – флагманский механик. А вон тот столик, тот самый столик, к которому он подошел, и Дзинтра поднялась ему навстречу.
А вот… показалось?
Нет, не показалось.
Вот и Дзинтра
Направляется к столику после танца.
В сопровождении…
Зажгли свет, засновали официанты, все прояснилось.
Подходит к столу с легкой улыбкой.
С хорошо знакомой легкой улыбкой.
Таинственной и открытой одновременно.
И ждет, пока ей отодвинут стул.
И стул ей отодвигают.
Галантно.
Сверкая неотразимой улыбкой.
Показывая ряд крепких белоснежных зубов под аккуратными черными усиками.
Склонив красивую голову с буйной шевелюрой, даже зимой заменяющей шапку.
Однако, не долго, не долго посидел кавалер рядом со своей дамой. Выпили. Поел мясного и поднялся, чтобы выйти. Что же это, куда же ты, красавец? Ведь, курить можно и за столиком. Стильные пепельницы из цветного стекла красноречиво об этом говорят. В туалет? Просто в туалет, или поправить что-нибудь на себе, и без того безукоризненное?
Ушел.
Вдруг страшно захотелось подойти, начать все с начала. Можно вас? Да, пожалуйста. В Латвии женщины всегда говорят «пожалуйста»: «да, пожалуйста», «что, пожалуйста», «где, пожалуйста»… Мартын встал. И, наконец, встретился с ней глазами. Взгляд Дзинтры был суров и печален. Она совершенно определенно отрицательно покачала головой.
Делать здесь после этого было нечего. Мартын уехал ночным поездом.
* * *
Побледнели краски дня,
Исчезают, тая.
Тонкий месяц – салажня,
Словно запятая.
Ветер нянчит, как детей,
Все мои ошибки.
Небо дарит в темноте
Грустные улыбки.
Через три года Ляля забеременела. У нее были какие-то проблемы по женской части, что-то, связанное с прежней супружеской жизнью. Три года она избегала беременности, а тут решила рискнуть.
