Олег Гладов - Гипно Некро Спам
Глазок – большой и круглый объектив, укрытый сапфировым стеклом.
Кнопка звонка – белая крупная пуговица в мехе. Палец Мотузного в сантиметре от неё. В последнюю секунду у него проскакивает желание передумать.
PLAY
Он жмёт звонок.
И дверь, спустя мгновение, распахивается.
– Привет! – жеманно улыбаясь, говорит Лёшик и тянет свою наманикюренную лапку. – Лёшик!..
– Саша.
– Лёшик, – лапка с розовыми ноготками пожала руку Влaдимира А?
– Вова.
Лёшик всплескивает руками.
– Миииииир!
Он целует Мотузного в щёку:
– Привееет!!!
У Лёшика действительно вечерина. Мир не ошибся. С другой стороны, ошибиться было трудно: у Лёшика вечерины были каждый день. Можно сказать, круглосуточно. В этот раз были пятеро малолетних педовок-шлюх. Генеральный Продюсер, которого Лёшик звал Олежеком. Какой-то похожий на грузчика кокетливый краснодарский пидор, два стриптизёра из «911», одетые морячками, и Любомир. Любомир был похож на киноактёра, носил красивую причёску из тронутых сединой волос и признался как-то, что больше всего его заводят при мастурбации видения, в которых несколько мальчиков в суворовской форме с алыми погонами ласкаются, сунув руки друг другу в ширинки. Они медленно раздеваются и, когда остаются совсем голенькими, начинают целовать, поглаживать, покусывать и полизывать всего Любомира большой шевелящейся кучей. Даже половины этого было бы достаточно, чтобы с первой минуты знакомства понять: Любомир – отпетейший махровый педераст.
Его присутствие радует Мотузного неимоверно. С ним – полный комплект.
Лучше и быть не могло: заряженная до упора обойма.
Педовня высшего качества, с большой буквы «П».
Мир направляется к Любомиру, зная, что Александр Гной и Влaдимир А? следуют за ним, поглядывая друг на друга. Только что в прихожей был комичный момент: Гной хотел снять кроссовки и даже начал расшнуровывать первый, когда Лёшик прыснул в ладошку и сказал:
– Сашка! Прекрати немедленно! Только ботва из села не асфальтированного носки друг у друга смотрит и нюхает!
Мир оскалился, как зверь. Он и чувствовал себя соответственно: зло и весело. Весь вечер он вливал в себя алкоголь слоновьими дозами. Весь вечер не пьянел дальше невидимой ограничительной отметки. Мир направляется к Любомиру. В левой руке Любомир держит длинный чёрный мундштук от [[[x]]] des! gn с дымящейся [[[x]]] папиросой, правую протягивает для рукопожатия.
– Привет, Мир, – говорит он, улыбаясь.
– Привет, – говорит Мирослав Мотузный, наливает себе стакан водки и залпом выпивает. Это он запомнил абсолютно точно.
Дальше всё как-то путается.
Потом как ни силился вспомнить, так и не смог понять, куда делся кусок минут примерно в двадцать пять. Этот временной промежуток не восстановился в его памяти никогда. Но, очевидно, что-то в то время произошло не очень важное. Потому что всё остальное – то, что запомнилось Мирославу, – явно было чем-то важным. Теми кусками, без которых паззл-мозаика не складывается.
Так помнит Мир.
Он помнит, что видит растерянные улыбки на лицах этих стахановских ублюдков. Возомнивших о себе, не Бог весть что, ничтожеств. Мир, злорадно ухмыляясь, вливает в себя очередной стакан водки.
Гной и А (?) тоже видят это?
Целующихся Лёшика и Олежека?
«Потом» или «сначала» они подходят к нему?
Так.
Или сначала они подошли, а потом Лёшик и Олежек стали целоваться? Или нет?
Или сначала Влaдимир А? спросил:
– Где продюсер?
Мир кивнул на Олежека:
– Вон. Генеральный…
– Понятно, – медленно сказал А (?), смотря куда-то в сторону.
Да. Кажется, потом эти педы начали целоваться. Или до?
Он отчётливо, внятно и вполне связно помнит, как Гной спрашивает, озираясь:
– А где Ади? Он обещал, что ты, если чё, всё расскажешь… Если его не будет…
– Расскажу? – Мир наливает себе водку в мартини.
– Ну объяснишь всё, чё тут, как…
– Объясню? – Мир опрокидывает стакан в себя. Потом улыбается. Кивает:
– Объясню…
Так. Правильно. Это по-любому было до того, как Мир стоит среди притихших Лёшика, морячков и малолетних педовок. И громко, очень недобро говорит в изменившиеся так, как ему хотелось, лица Александра Гноя и Влaдимира (А?):
– А как вы думали? Да! ДА!!! Именно так! И ваш грёбаный любимый Ади тоже делал именно так! А как вы думали? Как он мог стать Тем, Кем стал? Именно так! Он, выбирая этот путь, знал, что придётся сосать и долбиться в жопу. Он позволял вставлять себе в анал и брал в рот с заглотом. Поэтому он первый сейчас придёт и будет тебя вафлить! Ясно? А потом Любик. Потом Лёшик. Здесь все через это прошли! И все добились, чего хотели! А вы себе чего напридумывали? Что вы талантливые? Нет, бл*дь! Нет никаких талантливых Александра Гноя и Влaдимира (А?). Есть люди, у которых кредитка с пятью нулями в безнале. И эти люди могут позволить себе такую прихоть, как услуги лучших литагентов, креативной группы, выпуск книги или фильм с тупой красивой женой в главной роли. Или альбом песен этой же тупой красивой жены с её фото и именем на обложке. Потому что жена сосёт и подмахивает. Есть люди, которые могут себе позволить такие траты. Остальные, как красивые жёны, сосут. Ясно?
Да. Точно. Это, по-любому, было до того, КАК.
А значит, ещё раньше он говорил:
– Есть те, кто может платить и может сосать. Денег, как я понимаю, у вас нет…
Да. Он говорит, что нужно сосать и долбиться в жопу. Они оторопело смотрят на него. Он чувствует, что они очень расстроены. Он доводит ситуацию до точки: берёт и медленно расстегивает ширинку.
Улыбки на их лицах погасли давно. Они смотрят в Глаза Мирославу Мотузному долгие, почти пустые и беззвучные десять секунд.
«Почти», потому что саундтрэком к этой паузе служил стоящий в соседней комнате заевший на английском слове «форэва» виниловый проигрыватель Лёшика.
– Эва…/ Эва…/ Эва… – каждые полсекунды. Двадцать в общей сложности раз.
На последнем «Эва» Александр Гной и Влaдимир (А?) развернулись и вышли из квартиры. Он смотрит им в след и вдруг с ужасом понимает, что не испытывает никакого удовольствия. Что ещё минуту назад оно зрело где-то внизу живота. А сейчас ему так Плохо, что его неожиданно тошнит прямо на Лёшика. Лёшик визжит и начинает возмущаться, но вдруг как-то резко, словно его выключили, замолкает. И потом как-то неописуемо истерически молчит. Не издаёт ни звука. Причина – смех Мирослава Мотузного. Мирослав Мотузный словно не смеётся – рычит. И слюна пополам с желудочным соком капает с его подбородка на ковёр. Этот смех заставляет замолчать хихикающих педовок-тинейджеров. Морячки тоже как-то перестали улыбаться. Только Любомир, сидящий прямой как палка на диване в углу, держит уголки своих губ приподнятыми. [[[x]]] папироса в [[[x]]] мундштуке исходит к потолку запатентованным [[[x]]] дымом.
– Х*ли ты лыбишься? — спрашивает Мир, скаля зубы. И последняя улыбка в этом помещении гаснет. Мир выпивает стакан брэнди, ломает дорогущее стерео и бьёт краснодарского педика в живот. Тот в ответ одним точным движением ломает Мирославу нос. Мир орёт как зверь и сбивает грузчика-кокетку с ног. А потом бьёт его своими облёваными туфлями. В живот. Кажется, и в голову. Потом, вроде, загнал визжащего Лёшика на стол, держа в одной руке битую об угол бутылку с длинными рваными острыми краями, а в другой – рамку с фотографией родителей Лёшика. Вроде бы он разбил окно. Или телевизор? Абсолютно точно, он вытащил у вырубившегося краснодарца ключи с брелоком автосигнализации, нашёл его «Ситроен» на стоянке, а потом в три часа ночи купил на заправке канистру бензина. И ему, пьяному в жопу, её продали. Да, кажется, в такой последовательности.
А потом он поехал в @chtung (!) РОССИЯ. Это он запомнил абсолютно точно.
Авторы: Гиена и Гигиена
Файл: Цыганов карман
Шли как-то гороховым полем из деревни Жуткино в деревню Подопригоры четыре соседа: Иван Горчица, Пётр Черешня, Олег Шлюпка и Ежиха, которая, засранка такая, бросила ежат новорождённых.
– Они же слепые ещё! – говорил Горчица осуждающе, сбивая сапогами поспевшие стручки цвета хаки.
– А иголочки мяяяяяяягонькие… – улыбалась Ежиха.
– А мы их с пипетками кормили, – Пётр Черешня говорил, не выпуская папиросы изо рта, – а они всё одно – подохли. Один за другим. По очереди.
– Усопли, – поправила Ежиха.
– Мы их под черешней похоронили, – сказал Олег Шлюпка, – в спичечных коробках.
– Подо мной? – спросил Петр Черешня. – Как?
– Потому что ты дерево, – сказала Ежиха, и Пётр заорал от ужаса. Он покрылся древесиной и стал деревом. Он мгновенно высох и скрючился, беззвучно вопя ртом – дуплом. Он сразу остался где-то далеко позaди. И стало понятно, что движутся остальные с угрожающе опасной скоростью. Они обогнали электричку. Потом чуть замедлили ход, поравнялись с третьим от тепловоза вагоном и впрыгнули в тамбур. Покурить. Шлюпка и Горчица свернули по козьей ножке, а Ежиха клубком свернулась.
