Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Храм согласия
А поезд уже тронулся с места. Прежде чем вскочить на подножку, Антуан едва успел чмокнуть ее в щеку.
Еще минута, и чугунный фонарный столб заслонил стоявшего в тамбуре мужа, и он скрылся из поля зрения Марии.
А там белесый утренний туман поглотил и подпрыгивающий на стыках красный огонек хвостового вагона.
Возвращаясь к дому Николь, Мария проехала вдоль набережной Конебьер, мимо роскошного отеля «Ноай», где когда-то, как казалось теперь, совсем в другой жизни, она встречалась с юным Михаилом; мимо отеля напротив бистро, в котором он скрылся навсегда со своей милой простенькой девушкой. Душа Марии не дрогнула. Конечно, она вспомнила все в мельчайших подробностях, но вспоминать-то, по существу, было нечего.
Они отплыли из Марселя в Бизерту в ночь с 18-го на 19 декабря. Иван Павлович и Мария по очереди несли вахту, а доктор Франсуа занимал их своими познаниями в русском языке. Штурвал доктору не доверяли, а торчать в своей каюте ему было и скучно, и совестно. В те часы, когда у руля стояла Мария, доктор Франсуа находился возле нее неотлучно, а в вахту Ивана Павловича позволял себе вздремнуть часа полтора, максимум два. Так что все трое находились в жестком рабочем графике. Как и путь в Марсель, дорога домой в Тунизию предстояла нешуточная. В море их могли расстрелять и французы, и англичане, и немцы. Яхта шла без опознавательных знаков, как ни странно, это был единственно правильный выбор. После трагедии 3 июля 1940 года в бухте военно-морской базы Мерс-Эль-Кебир отношения между французами, немцами и англичанами запутались окончательно[24].
Первая ночь в море выдалась с обложным мелким дождичком, мглистая, не ночь, а благодать для быстроходной «Николь», оба дизеля которой были так отлажены Иваном Павловичем, что яхта спокойно развивала скорость 15–17 узлов[25]. Хотя «Николь» и была дополнительно оборудована парусами, но их не ставили, дабы не создавать лишний риск и ненужные хлопоты.
Марии нравилось вести яхту во мгле среди хлябей морских и тьмы небесной, когда за черными стенами рубки все представлялось таким опасным, что, казалось, одна лишь тоненькая, мертвенно светящаяся стрелка судового компаса, только она одна и удерживает путеводную нить. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» Есть. Мария давно знала и ценила это захватывающее и тело, и душу состояние надмирного полета.
День был тоже благополучный, с настолько низкой облачностью, что никакой британский самолет не рискнул бы пробить ее и посмотреть, что делается на водной поверхности отряженного под его наблюдение квадрата акватории Средиземного моря. День прошел замечательно. Доктор Франсуа даже сварил берберский кофе и угощал им по очереди Ивана Павловича и Марию.
– Какой же он берберский? – нарочито придирчиво спросила Мария. – Берберский готовят на раскаленном песке. Где песок?
– Ай, Мари, на песка нада придумай! – весело отвечал Франсуа и сделал правой ладонью такой жест у себя над головой, будто хотел описать светящийся нимб. Дескать, воображать надо! Доктор плохо переносил боковую качку, но это его не огорчало. Что такое морская качка по сравнению с занудством Клодин с ее «горячим» или мертвенной пустотой Николь, молчаливой, как кукла? Чепуха. Подумаешь, качка! Главное – скоро Бизерта! Скоро свобода! Да что там скоро, когда он уже сейчас свободен!..
Вторая ночь прошла так же спокойно, как и первая, хотя волнение в море усилилось и пришлось задраить люки.
В короткий час отдыха Марии приснилась китайская ширма с роскошными павлинами, многоцветные хвосты которых были набраны из перламутра самых причудливых оттенков. Эта ширма была у нее перед глазами весь долгий переход из Севастополя в Бизерту – она отделяла ее постель от семьи дяди Паши в его просторнейшей каюте младшего флагмана последней эскадры Российского Императорского флота. Приснилась ширма. Приснилась адмиральская каюта, где за круглым столом под белой скатертью ужинали адмирал дядя Паша, маршал Петен, генерал Роммель и она, Мария. Разговор шел по-французски, и Мария переводила сидевшему рядом с ней подтянутому, внимательному Роммелю с французского на немецкий язык. О чем они говорили? Неясно. Смысл как-то выскользнул, едва Мария проснулась от волны, резко ударившей в обшивку. А, наверное, смысл был. Какой же разговор без смысла? Тем более между русским адмиралом, немецким генералом и французским маршалом. Но не об этом подумала Мария проснувшись, а о том, как близко, как подробно она видела всех троих…
Дядя Паша был в белом парадном адмиральском мундире, хотя и без орденов. От анисовой водки молодое чистое лицо адмирала порозовело, отчего усы и черная бородка-эспаньолка казались еще чернее, а темно-серые глаза заблестели тяжелым горячечным блеском, черные усы встопорщились, лицо разгладилось и стало почти юным. Не влюбиться в такого было просто нельзя!
На маршале Петене не по возрасту отлично сидел двубортный штатский костюм стального цвета в легкую голубоватую полоску, воротник белоснежной рубашки был повязан галстуком красноватого оттенка; коротко стриженные седые волосы и еще не совсем выцветшие светлые глаза с лукавыми искорками делали маршала значительно моложе, и если бы не кожа, отвисающая на старческой шее брыжжами, то он казался бы совсем не старым, а, что называется, мужчиной на ходу.
Генерал Роммель мало изменился с тех пор, как Мария встретила его в Сахаре. Как и тогда, он был одет в желтовато-песочную камуфляжную форму. Взгляд его пристальных умных глаз светился доброжелательностью, а в голосе звучала печаль – особенно когда он сказал, взглянув на нее, Марию, в упор:
«Красивая дикарка…»
Ничьих других слов Мария не запомнила.
Проснувшись, она еще долго смотрела в темноту каюты, слушала гул моторов и хлюпанье опадающей за кормой воды, вспоминала свой яркий сон и думала: «А где же они сейчас, сию минуту? Я болтаюсь в море. А что сейчас делает генерал Роммель? Спит или воюет? А маршал Петен? Наверное, старика мучает бессонница? А адмирал дядя Паша? Он, скорее всего, бодрствует. В любой из его Америк сейчас день Божий… Эх, если бы вдруг действительно собрались они однажды за ужином, вот был бы у них разговор так разговор! Но это возможно только на том свете…»
Возвращению Марии домой все были рады: и господин Хаджибек, и его жены, и его сыновья. А Фунтик, так тот скулил от счастья и катался у нее в ногах.
XIXНакануне Рождества[26] позвонил мсье Пиккар и пригласил Марию на конную прогулку. Она согласилась, не раздумывая, правда, не без мысленной усмешки над своим бывшим кавалером: «Не успел муж уехать на фронт, как этот шпак[27] тут как тут».
Погода стояла ясная, маленькое зимнее солнце освещало высокое облачное небо ровным неярким светом; пронзительный, холодный и влажный ветер с моря бодрил душу Марии; по атласным крупам лошадей от знобного ветра иногда пробегала дрожь. Конюшню Николь Мария распродала местной знати, а себе оставила только Фридриха Барбароссу и перевела его на постой к лошадям господина Хаджибека.
Первые четверть часа они ехали молча, Мария чуть впереди. Узкая долина между темной полосой моря и более светлыми, почти размытыми очертаниями гор Берегового Атласа являла собой хотя и угрюмое, но торжественное зрелище: на фоне серых скал и бурых осыпей чернели низкорослые оливковые рощи с их уродливо скрюченными, узловатыми ветвями; серые полосы прикопанных виноградных лоз расчертили пригодные для земледелия площадки ровными линиями; все кустарники, кроме вечнозеленых, давно облетели и как бы пригнулись к земле в страхе перед зимними холодами; только одинокие сосны над оврагами уверенно и равнодушно поскрипывали на ветру, крепко вцепившись в расселины каменистой почвы блестящими на поверхности, словно костяными, могучими корнями.
На прогулку Мария взяла с собой морской цейсовский бинокль – единственную вещь, оставшуюся у нее от адмирала дяди Паши, бинокль с серебряной монограммой на корпусе S.P. Она и раньше хотела показать бинокль мсье Пиккару, да все как-то забывала об этом самым странным образом, может быть, потому, что подсознательно не хотела тревожить всуе память о своей первой любви.
Приостановив Фридриха, она сняла с плеча бинокль, вынула его из кожаного футляра и поднесла к глазам. Невооруженным взглядом она не различала кромки горизонта, отделяющей серое море от серого неба, а сейчас разглядела и линию горизонта, и фелюгу под черным парусом, медленно скользящую между морем и небом. Обведя неторопливым взглядом всю округу, Мария обернулась к спутнику, подъехавшему к ней на расстояние вытянутой руки.
– Хотите взглянуть?
Мсье Пиккар взял протянутый ему бинокль. Впервые за много месяцев их руки соприкоснулись.
– Еще чуть-чуть, и я разгляжу Францию…
– Франция ближе, – усмехнулась Мария, – а мне Россию не разглядеть…
– Хорошая штука. – Возвращая бинокль, мсье Пиккар теперь уже намеренно коснулся ладони Марии, но не получил ответного знака.
