Инна Харитонова - Все могу (сборник)
5
Разыскал он ее точно так же, как когда-то могла найти его Таня, через отдел кадров. Сбиваясь и путаясь, предложил встретится как-нибудь, так же сбиваясь, Таня обещала подумать. В том, что Павлик ее настроен романтически, она не сомневалась. А в том, что он хочет продолжения отношений, вообще была уверена. Как ни странно, злости к нему Таня не почувствовала. Радости особой тоже не было. В Танином возрасте время, как никогда, быстро стирало всяческие огорчения, насыщая память лишь вещами приятными и светлыми. Но с Ирой, единственной, с кем можно было обсудить Пашу, Таня непременно решила посоветоваться.
Подруг как таковых у Тани не было. Были знакомые, очень хорошие знакомые, но близких не получалось. Таня по этому поводу не страдала. Самодостаточность и самовлюбленность делали свое дело. Ира же была старше, опытнее и, как казалось, мудрее всех остальных. Не сколотив собственного личного счастья, на примере которого можно было давать советы, Ира руководствовалась понятиями житейской науки, по наитию угадываемой в той или иной ситуации, и часто давала действительно дельные ответы на вопросы незадачливых подруг. Мужа у Иры никогда не было, откуда взялась длинная Анечка, Таня не спрашивала.
Жила Ира пусть и в ближнем, но все же Подмосковье. Таню расстояние не остановило. Кроме того, была она всегда занята. Задумав однажды на Анином примере вырастить уникального ребенка, Ира не жалела сил. Анечка ходила сразу в три школы, в английскую, музыкальную и спортивную, и одну театральную студию. Давалось ей все легко. Английский учился по дороге в бассейн, музыке отдавалось время перед сном, роль Конька-Горбунка запоминалась еще во время репетиций. Телевизор, игры в куклы и прочие детские развлечения Анину жизнь обходили стороной. С мокрой косой под шапкой везла ее Ира домой, где по белым клавишам отстукивала девочка ровно час сонаты Бетховена. Тренеры говорили, что для удачной спортивной карьеры надо бросить музыку. В музыкальной школе все были уверены, что известная пианистка выйдет из Ани только при условии отказа от спорта. Ира не слушала никого. Она наблюдала. Прекрасно зная, что у ее ребенка нет никакого слуха, который так необходим музыкантам, она удивлялась Аниным фортепианным успехам. Еще больше она поражалась Аниным удачам в редком по тем временам синхронном плавании, понимая, что гибкости для этого вида спорта у дочери маловато. Несмотря на свою недетскую занятость, Аня не была затюканным ребенком. Распыляясь на все и ничего, она жила своей, никому не известной второй жизнью. В ней она умела ругаться матом, знала, откуда берутся дети и что у старших девочек появляются на лобке волосы. Мать Аню никогда не хвалила, даже тогда, когда та выигрывала конкурсы, соревнования и театральные олимпиады. Она лишь позволяла себе сдержанно улыбаться, когда ее дочь, как всегда, крепко, быстро и без истерик засыпала ночью. В этом и состояла ее материнская радость.
Ира была еще молодой женщиной, темноволосой, худощавой и стройной. Аня же, болтающаяся где-то рядом, лишь придавала матери ненужного весу и явно портила общее впечатление от женщины. Это заметила Таня, когда вдалеке замаячили две их фигуры. Пашина участь решалась в кафе-мороженом. Аня, чуть обалдев от внепланового отказа от музыки, молча ковыряла ложкой свою порцию кондитерского искусства и во взрослые разговоры не лезла. Складывая из видимых недостатков и достоинств Пашин портрет, Ира рисовала подруге мужчину, одним словом, пока что нужного.
Но Паша сгодился и для другого, более ответственного пути. Через год частных встреч он предложил Тане свою пухлую руку и здоровое сердце спортсмена. Тут Таня раздумывать не стала. Согласилась сразу, тем более что со спортом у Паши было покончено. Теперь он работал официантом в «Праге» и, кроме утиных паштетов, выносил через служебный вход еще и немалую зарплату. Такие женихи на дороге не валялись. Свою роль сыграло и то, что тупоумный Паша в самое ближайшее время обещал стать успешным коммерсантом.
Времена тогда стояли благоприятные для всякого рода коммерческих дел. На обломках одного строя сбирался новый образ жизни, без имени и без четких контуров, но без ограниченной свободы действий. Одни граждане по-нарцисски наслаждались переменами, другие сетовали, третьи откровенно хулили, а самые шустрые начинали колотить свои состояния, благо колотить было из чего. В магазинах тогда продавалось все от трусов до мотоциклов, но Пашин брат Боря, старший, а потому разумный, предпочел заняться компьютеризацией всей страны. Сил и средств он на это занятие не жалел и рассчитывал на немалую прибыль.
6
Боря был не только старшим и разумным, ему досталась участь самого любимого ребенка в семье. Мама, Ольга Петровна, благоволила ему с рождения. Сказалась на таком нежном отношении, видимо, девическая тайна Оленьки. Единственной, кто знал эту историю во всех подробностях и деталях, была старая тетка. Со свойственной рассудительностью организовали родственницы тогда бесчестный подлог. В истории этой фигурировал бывший Олин одноклассник, черноглазый Сема, который чуть не вышел боком его школьной подруге. Положение Оленьки было безвыходным, как виделась со стороны ситуация тетке, и именно она, родная кровь, скрыв от всех, подгоняя в одно целое массу фактов, помогла избежать племяннице позора. Муж Оли интриги так и не раскрыл, доверял жене больше, чем себе, и, глядя сквозь железки приборов на черноволосого и черноглазого мальчика Борю, радовался детскому очарованию сына и без задней мысли слегка сетовал на отсутствие сходства между ним и родителем.
Муж Ольги, Степан Кузьмич, был обычным самоделкиным, но с весьма внушительной ученой степенью. Изобретения его, порой абсурдные, получали патенты и прочие юридические подтверждения, но жизненного применения им не находилось. Музой Степана неизменно была Оля, которую муж ласково только в доме называл Ляля. Все изобретения и придумки направлялись на облегчение бытовой участи блистательной супруги. Была смодулирована специальная круглая терка для редиски, зигзагообразная щетка с моторчиком, прибор для мойки полов с вибрирующей и самопросушивающейся тряпкой. Изобретения требовали большой технической базы, поэтому Степан Кузьмич после работы не брезговал зайти на помойку, а изредка выезжал на свалку, где в резиновых сапогах и брезентовом плаще обследовал каждый метр дворца утилизации. Свалочная добыча приносила много полезного. Кроме нужных железок Степан точно, никогда не ошибаясь, приносил в дом то кувшин старинной грузинской чеканки, то совсем еще новехонький ореховый стул на гнутых ножках, но без сиденья, а однажды разрыл икону. Ольга икону дома не оставила, посчитала фарисейством. Вычистив и помыв ее, бережно завернула она деревянный квадрат в две коричневые гастрономные бумажки, перевязала ниточкой и свезла тетке, но, придя, еще раздумывала – отдать или нет. Отдала-таки. Икона была исключением.
Дары помойки принимала Оля благосклонно, зная, что не пройдет и недели, как Степа все починит и приведет в божеский вид. Еще подсказывало ей чутье, что вещи эти, враз угаданные среди грязи, вроде бы деревенским, но вовсе не безвкусным мужем, приобретут когда-то, еще на ее памяти, большую ценность. Степан Кузьмич, как никто, видел вещь и уважал в ней больше всего прежнюю жизнь, потому часто с горечью смотрел он, как соседи волокут старый, весь в филенчатых узорах буфет к мусорному баку. К дереву он относился особенно тепло. Умел сам варить лак, и запах его, совсем не противный, без химической едкости, еще долгим ароматом гулял по квартире, заползая даже в холодильник. Осваивал Степан и глазурь. Собрав печку для обжига, хотел научиться выводить керамические узоры. В его кабинет нельзя было заходить без стука, иногда Оле приходилось стучать ногой по толстой двери, чтобы наконец отвлечь мужа, позвать обедать или ужинать. За всеми делами Степа и не заметил, как у Ольги во второй раз образовался живот.
Родился мальчик аккурат 12 июля, и по настоянию тетки назвали его Павликом. Павлуша тоже был темноволосый, но не смуглый, и глазки его, что не ушло от внимания Степана Кузьмича, были серые. Из двух пород, материной, городской, и отцовской, простонародной, в малыше больше преобладала последняя. По сравнению со старшим Борей отличался Павлик излишней подвижностью, глупой мимикой и порой сильно смахивал на больного дурачка, но развивался в целом нормально. Боря к этому времени уже ходил в детский сад и был обожаем воспитателями, нянечками, поварами и конечно же самой мамочкой. К Паше же Оля относилась сдержанно, зато маленький Боря к брату прикипел всей своей необъятной детской душой. Он защищал его, менял писаные ползунки, подсовывал свои лучшие игрушки и часто целовал в слюнявый рот.
Школьное детство братьев тоже отличалось. Если Боря был неизменно первым в шестом классе, то Паша существовал в своем первом классе на грани полной неуспеваемости и долгожданных троек, его не спасало даже то, что половину заданий делал за него Борис. Но, было решив для себя, что брата не бросит никогда, Боря без недовольства посвящал Павлуше все свое время, брал с собой на концерты и делился всем, чем только мог.
