Станислав Сенькин - История блудного сына, рассказанная им самим
…Общество осуждало бандитизм ещё больше, чем наркоманию, поэтому я относился к подобным людям с терпимостью отца Иоанна Кронштадтского. И потом – здесь не нужно было держать ухо востро, как среди бандитов, когда каждую минуту приходилось сражаться за собственный авторитет. Здесь, в этой компании, даже слабые и глупые имели свои роли, подчас очень нужные. Вот и тогда один дохляк вытащил из кармана пакет с героином и передал хозяйке. Всех охватило радостное возбуждение, которое передалось и мне. Я понял, что нахожусь при некоем «священнодействии». Наркотик здесь играл ту же роль, которую играет святое причастие в Церкви. Он объединял эту разношерстую публику в одну сюрреалистическую коммуну. Поэтому отказываться от инъекции диацелитированного опия было как-то неудобно. Подобно тому, если б я ходил в церковь целый год, как Лев Толстой, выполняя обряды, но не причащался, показывая тем самым свою отдаленность от прихожан. Священник мог по полному праву спросить меня, с какой целью я вообще хожу в церковь? Так и здесь – кто знает о чём я, тот поймёт. Отказываться было больше, чем неудобно…
Потом я долго вспоминал этот вечер, думая, был ли у меня шанс не вставать на эту дорогу? Я мог бы выбрать жизнь, учёбу в университете, карьеру предпринимателя или преступника – там была тоже своя «лестница в небо». Мог бы выбрать семью, работу, ежегодные поездки на юг и пейнтбол по воскресеньям. И всегда – даже сейчас, когда всё кончилось, я думаю, нужно ли людям это, когда всё мирское счастье кроется на дне маленького пакетика? Когда рухнул Союз, в котором была уголовная статья за тунеядство, молодёжь пыталась извлечь выгоду из свободы: кто-то, как мой приятель, ушёл в бизнес, я – в криминал, а некоторые из тех, которым судьба уготовила удел простого работяги, решили избежать сей судьбы, плотно сев на наркотики. Это выглядит самоубийством, но не есть ли вся жизнь – самоубийство для того, кто не верит в вечность? Бедные, разоренные старики, бродящие по пустынным улицам Питера показывали то будущее, которое могло ожидать каждого из них. И это после десятилетий работы на каком-нибудь заводе за гроши. Нищее, полуголодное существование забытых и выброшенных на обочину стариков. Была и более весёлая альтернатива – быстрая и сладкая смерть. Наплевав на общество, потомство и страх смерти, один за другим уходили молодые люди из жизни. «Хмурый» быстро доводил их до финала.
Как я уже говорил, первый укол мне совсем не понравился – ощущение было таким, как будто тебя били током, чтобы вывести из обморока, меня стошнило прямо в комнате. Спать наяву тоже не хотелось – казалось, что теряю контроль над собой. Хозяйка-художница, услышав моё недовольство пережитым опытом, сказала, что просто ещё моё тело не привыкло к героину. Мол, не переживай, со всеми бывает. Через неделю я попробовал ещё. Потом ещё. Как следует распробовав героин, я начал покупать его у одного барыги из нашего района, не допуская даже мысли, что пристрастился. В то время почему-то девушки смотрели на залипающего наркомана, как на героя. Как смешно это сейчас ни звучит, колоться было модно.
По идее, как учили газеты и наркологи, у меня должно было сформироваться устойчивое влечение к героину за два-три укола, но я ещё не чувствовал никакой абстиненции. Даже после месяца инъекций не последовало никаких египетских казней. Это вызвало у меня недоверие к любой критике наркомании вообще. Не может – думал я тогда – какое-то вещество быть сильнее моей силы воли. Мне, как «малышевскому», продавали всегда хороший товар, не разбодяженный стиральным порошком, сахарной пудрой и прочим. Это чрезвычайно льстило самолюбию и давало ложное ощущение принадлежности к элите…
…Раскрывая заветный пакетик, я брал в щепотку несколько камешков и кидал их в чайную ложку с нафтизином, присыпал порошком и осторожно кипятил раствор на огне зажигалки, стараясь не разлить; затем выбирал в шприц через кусочек ваты и ждал, пока остынет, чтобы не было гепатита – так научила меня та белокурая художница – хозяйка квартиры. Затем приступал к поиску удобной венки для укола… Хлопаешь себя ладошкой, как ребёнка по попе, и наблюдаешь, где синеет… Есть… Прицеливаешься. Комар высовывает жало. Выбираешь контроль – дымчатая струйка крови смешивается с раствором. Ужаливаешься и медленно, словно боясь спугнуть наслаждение, вытаскиваешь шприц. Некоторые делают ещё перед этим смывки, но я не из их числа. Я не такой! Волна тепла быстро разливается по телу, ты садишься на корточки, подогнув локоть и залипаешь, как муха в паутине… М-мм. Всё в порядке…
…Священнодействие мрака, некий ритуал, сопровождающийся нездоровым предвкушением. В какую бы грязь не падал героин (я уже не говорю о способах его транспортировки), он всё равно оставался для наркомана единственной святыней. Наркомания – это поклонение себе, своему гнилому удовольствию…
У меня поначалу было много денег, поэтому в среде «митьков» и музыкантов я был желанным гостем, выступая как в роли спонсора, так и телохранителя. Поэтому чаще всего я употреблял в компании по вечерам, день же отводился на выполнение обычных функций «малышевского».
Беззаботность жизни «митьков» захватила меня полностью. Я как будто погрузился в новое детство. Мои новые друзья – люди искусства – сравнивали себя с бабочками в противовес трудолюбивым и скучным муравьям. «Завтра полечу, – цитировали они модного Пелевина, – в солнечное лето. Буду делать всё, что захочу». Или «будду делать всё, что за хочу». Кому что нравится. Мне нравилось всё, я даже был благодарен ведьмочке-художнице за то, что она открыла для меня мир грёз в противовес уродливой алкогольной культуре наших отцов.
Новые ощущения, новые друзья, ложная свобода и ложное ощущение элитарности быстро превратили меня в героинового наркомана. Через какое-то время мне стала требоваться доза и днём, для поддержания нормального самочувствия. Я счёл это вызовом героина моей силе воли и немедленно бросил употреблять. Абстиненция напоминала собой птичий грипп и длилась дня четыре – ничего страшного не произошло. Моё сердце наполнилось гордостью, как тогда, когда я обещал отцу слушаться до достижения совершеннолетия. Но я ещё не вполне понимал, что героин, точнее стоящие за ним тёмные силы, просто играют со мной, как кошка с мышкой, чтобы впоследствии вернее уничтожить меня. Что очень легкомысленно недооценивать то, что сокрушило людей более сильных, чем я. Через две недели я понял, что всё под контролем и продолжил употреблять; ещё через две с удивлением заметил, что плотно сижу на системе, с которой не то что не можешь соскочить, а просто не хочешь. Я стал похож на лентяя, которому дай полежать на печи и поесть калачи, а работают пусть другие. Я стал думать, а зачем вообще мне бороться с героином? Это всё не было праздничным ужином и походом в кино по воскресеньям. Это требовалось ежедневно и в надлежащем количестве. Только тогда ты мог ощутить всю гамму чувств – жажду и утоление этой жажды. Это как вода и как воздух. Как любовь, которую поэты называют жестокой. Наконец я понял, почему это состояние называют зависимостью.
Тут-то впервые до меня стало доходить, почему героин называют и «хмурым», но я отложил решение этого вопроса, пока мои отношения с веществом вновь не осложнятся. А пока я начал ставить себе немного по утрам, чтобы на работе чувствовать себя нормально.
Мне было тогда уже двадцать два года. В бригаде я был на хорошем счету и обладал авторитетом. К своему удивлению я заметил, что немало моих «коллег» по бандитскому цеху употребляют тоже, что и я. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Мы стали подсознательно тянуться друг другу и начинали вместе «мутить».
Незаметно сместилась шкала интересов. Я стал бандитом, чтобы нравиться девушкам и иметь независимость. Я быстро достиг того и другого: у меня были деньги, девушки и автомобили, меня боялись и меня любили. Но скажу банальность – всё это на поверку оказалось ничем. Героин, как лакмусовая бумажка, показал всю тщетность моих сегодняшних интересов, предлагая игру куда более опасную.
Я принял правила игры и через три месяца был вызван на ковер перед смотрящим. Тот жестко выругал меня за увлечение наркотиками. Тогда и «малышевские» столкнулись с этим вызовом времени. Наркоман же, как чумной, обязательно кого-нибудь заразит. Нас, залипающих криминальных деятелей с севшим в точку зрачком, становилось больше день ото дня, что сказывалось на дисциплине не лучшим образом. Наркоманы внутри нашего бандформирования сплотились в некую секту, помазанные одним миром и разговаривающие на своем, непонятном окружающим сленге.
Раньше ругань шефа показалась бы мне достаточным аргументом переменить поведение, но «хмурый» изменил мою психику так, что его слова воспринимались не больше, чем вещания Жванецкого с голубого экрана. Казалось даже смешным, чего этот накаченный злобный человек кривляется и для чего выслуживается? В «Шанхае» что ль перебрал вчера? Хотелось сказать ему: «Расслабься, бык!» И ты не говоришь ему этого только потому, что чувствуешь превосходство перед ним – ты можешь обмануть его, можешь пообещать всё, что угодно, а он поверит, обязательно поверит…
