Марина Козлова - Пока мы можем говорить
– …скажу вам, что вы мне…
В комнате установилась напряженная тишина, только спящие коты синхронно сопели и какая-то ветка снаружи стучала в стекло. Борис рефлекторно задержал дыхание и под столом сцепил руки в замок.
– …нужны, – выдохнула Саша почти шепотом.
– Всегда к вашим услугам, – расслабился Борис, – ну конечно!
– Он не понял, Шура, – вздохнула Ирина обреченно, – не усложняй. Скажи ясно и просто, что последние сутки ты в него влюблена.
Последовало всеобщее молчание. Борис понимал, что сейчас дело за ним, чего-то ждали от него и напряженная раскрасневшаяся Саша, и расстроенная Ирина. И он не знал, что лучше – выйти вон, сказав на прощание: «Милые дамы, вы ставите меня в идиотское положение», или поцеловать Сашу в щеку, по-отечески погладить по голове и поблагодарить за такую редкую в наши дни искренность и здоровую спонтанность в проявлении чувств. Или сделать вид, что ничего не было, и перевести разговор на какую-нибудь нейтральную тему?
– Не мучайтесь, – Саша смотрела куда-то поверх его головы, – по большому счету, не имеет никакого значения, любите ли вы меня. Главное, что я люблю вас. Вот это главное.
– О господи, – Ирина закатила глаза, – вот дурища! Тебя в поликлинику надо сдать, для опытов!
– Вот что, девочки, – к Борису неожиданно вернулось самообладание, правда, с примесью какого-то злого авантюризма, – это все хорошо и прекрасно, мне приятно и все такое, но вернемся к стержневой теме нашего разговора. Я, конечно, буду неоригинален, но лучше один раз увидеть. Чего вы там в основном делаете – индивидуально и коллективно? Извлекаете эти самые хреновины, ивентагены? Ну, так покажите, как это делается. Давайте, давайте. Меня устроит самый плохонький ивентаген, но чтобы только в моем присутствии.
– А иначе что? – сузила глаза Ирина. – Если не увидите своими глазами, как мы эту самую хреновину извлекаем, так и не станете нам помогать?
– Ты, Ира, видишь что-то странное в этой просьбе? Я – нет. – Саша присела на корточки и звонко чмокнула Камамбера в нос.
– Обратите внимание, Борис… – Ирина подняла палец и некоторое время задумчиво рассматривала свой безупречный маникюр. – Э-э… да, так вот, обратите внимание. Она теперь всегда на вашей стороне. Специально подчеркиваю слово «всегда». Вы даже представить себе не можете, как последовательны арви в некоторых вопросах.
Возможно, лучше бы он, Фома Неверующий, не настаивал так уж упорно, поверил бы девицам на слово. В этом случае не сидел бы сейчас на сырой земле, держа обеими руками свою бедную голову, в которую – напрямую в череп, минуя органы слуха, – ввинчивался нечеловеческий крик пятидесяти с лишним глоток, пятидесяти с лишним горящих заживо людей. В шесть утра, в чистом поле близ села Калита от невидимых, ревущих в огне бревен и этого бесконечного крика что-то натянулось и лопнуло в груди у Бориса, и он заплакал со сдавленным стыдным мычанием, ничего не видя перед собой, впервые за много лет, неожиданно, мучительно, горько. В этом огне он вдруг впервые по-настоящему хоронил родителей, там сгорало его одинокое неприкаянное отрочество, когда и поговорить-то не с кем, там кричала высоким голосом бедная Варежка, которую он предал по большому-то счету, бросил одну в ее беде. Вдруг посыпались на колени тусклые медяки из его детской копилки – на них, сколько копилку ни тряси, не купить нужного лекарства для тетки. Тетка загибалась в больнице с инсультом, а ее сын-наркоман в то время выносил из двухкомнатной квартирки последнее, включая старый виниловый проигрыватель и хромые кухонные табуретки. Борька тогда, наплевав на гордость, метнулся по соседям, но настрелял не больше десятки, а когда вернулся в квартиру, сжимая рубли в потном кулаке, позвонили из больницы… Ну что, что он еще мог сделать, пятнадцатилетний растерянный парень, вокруг которого сейчас на пятьдесят с лишним голосов выла безысходность?
Как девушки сделали это, Борис так и не понял. Они выехали в половине пятого по Житомирской трассе и приехали на это поле, о котором Ирина сказала: «В сорок втором фашисты здесь сожгли деревню за пособничество партизанам. В Полесье такие зоны на каждом шагу. Давно собирались здесь поработать». Скептически настроенному и сонному Борису было определено место, где он может сидеть или стоять – Ирина и Саша строго-настрого запретили ему говорить и перемещаться. Сестры прошли вперед метров семь, сели друг напротив друга на колени и заговорили одновременно со странной синхронной жестикуляцией. Если бы девушки молчали, можно было бы подумать, что они общаются другом с другом на какой-то экзотической разновидности языка глухонемых. Но девушки говорили, быстро, с непривычными интонациями, это был дуэт с разными партиями. Поскольку говорили они одновременно, возникало наложение, как бывает, если одновременно включить радио и телевизор. В языке этом было много протяжных согласных и резкие горловые гласные, напоминающие сухой кашель. Борис вдруг заметил, что сестры смотрят не друг на друга, а как бы по касательной, в пространство, каждая в своем направлении.
И возник третий источник звука. Это был, без сомнения, голос, членораздельная речь и тот же самый язык. В этот момент Саша и Ирина замолчали и, слегка наклонившись вперед, уперлись ладонями в землю. Теперь они почти касались друг друга носами. Спустя несколько минут Саша не торопясь произнесла самым обычным голосом:
– Можно. Тридцать пять градусов, диагональ.
Они одновременно привстали и, согнувшись и разведя руки в стороны, стали пятиться друг от друга, как если бы расстилали на земле скатерть, держа ее за концы. И в этом условно обозначенном квадрате земля начала приподниматься, в нескольких местах прорезались и медленно задвигались блестящие черные плавники.
– Рваный, – покачала головой Саша. – Ну, давай.
– Руки! – сказала Ирина, и сестры одновременно отпустили концы невидимого полотнища, выпрямились и замерли.
Между ними на земле лежало что-то похожее на кусок черной рваной кожи с неровными краями. Или на кусок обгоревшей пластмассы. Или…
И тут вырвался из-под земли этот многоголосый крик.
– Ну всё, всё, – жалостливо приговаривала Саша, вытирая лицо Бориса голубым шарфиком, – ну всё. – И, встав рядом с ним на колени, вдруг прижала его голову к своей груди и принялась гладить по волосам. – Вы же сами хотели, это больно, всегда больно, только мы умеем…
– Не чувствовать? – спросил Борис.
– Не так, как вы.
– Не так сильно?
Сашина рука остановилась где-то в районе его затылка.
– Так, как они. Очень короткое время, но… мы умеем это выдерживать. Как будто умираешь, но в результате не умираешь. Я не знаю, как вам это объяснить…
– И надо ли. – Ирина стояла рядом, вытирая ладони о джинсы.
– А где это? – Борис посмотрел на то место, где еще недавно лежало то, что вырвалось из-под земли.
– Ивентаген? – Ирина уставилась с недоумением на свои руки. – Слышишь, Шура, ну кто бы мог подумать – обожглась… Там у нас где-то пантенол в бардачке был, глянешь? А ивентаген ваш вожделенный распался, отработал. Рассыпался. Как сгоревшая бумага. Извлеченные ивентагены долго не живут. В этом, конечно, их большой недостаток.
Возвращались молча, Саша – за рулем, Ирина пристроилась в уголке на заднем сиденье. Борису казалось, что она спит, положив обожженную руку себе на живот. Ему хотелось поблагодарить сестер, но он не понимал, уместно ли. И совсем не понимал, как относиться к увиденному – вот он стал свидетелем чего-то, что ни в какие рамки не помещалось. И его новые знакомые только и делают, что вскрывают эти запечатанные временем воронки боли и ужаса. Как консервные банки. У них, видите ли, такая работа.
– Ивентаген, – подала голос Ирина, не открывая глаз, – это слепок события, информационное тело. Если бы вы пришли с лопатой и начали там копать, вы ничего не выкопали бы, это вы понимаете? Даже если бы прокопали до центра Земли.
– Ну а вы как же?..
– А мы его подтягиваем. – Ирина открыла глаза, нашарила где-то сбоку бутылочку с минералкой. – Воды хотите?
– Очень, – признался Борис. – Как подтягиваете?
– Мы разговариваем, вы же видели. Со свидетелями, очевидцами: с камнем, с прахом, с золой. С органикой всевозможной, да и с неорганикой тоже. Так поднимаем ивентагены. Их можно читать, слушать. Самые сохранные можно даже смотреть. Извините, что выбрали для вас такой драматический участок, но иначе не так понятно. Мы с Сашей, в частности, и на Ходынском поле работали, и в Ипатьевском подвале… Вот на перевал Дятлова нас Георгий не пускает, там за последние тридцать лет несколько наших погибли. А Шурка просится, ей этот перевал покоя не дает.
– Что за перевал-то? – Борис впервые слышал о каком-то перевале. – У нас, в Украине?
– На Урале. – Ирина снова закрыла глаза. – Долго рассказывать. Приедете, посмотрите в Интернете, если интересно. О нем много написано, хотя бо́льшая часть – бредятина какая-то. Но не в этом дело. Есть какие-то зоны – просто неподъемные. Не по силенкам нам пока.
