Владимир Лидский - Избиение младенцев
К посетителям подошёл молодой офицер и, указывая направление широкой ладонью, пригласил их обратиться к секретарю, сидевшему за письменным столом сбоку под стеной. Отцы будущих кадет остались на месте, ожидая, когда освободится секретарь, закрытый от их взоров спинами других родителей, а мальчишки по своему обыкновению принялись разглядывать сверстников и обстановку приёмной. Она была богаче и роскошнее первой; здесь стояла белая лакированная мебель, обтянутая красным шёлком, по стенам были развешаны огромные портреты царских сановников, а на одной из стен красовался гигантский портрет Императрицы Екатерины Второй в помпезной золотой раме, увенчанной имперской короной и хищными двуглавыми орлами. Рядом с портретом располагались высокие, также белые лакированные двери с золотыми вензелями императрицы. Возле них смирно стояли тщательно вымытые и отглаженные родителями и гувернантками мальчики, ожидающие начала вступительной процедуры.
Старшие Гельвиг и Волховитинов, между тем, подвели сыновей к столу секретаря. Исполнив некоторые формальности, состоявшие в уточнении имён, званий и других анкетных данных, секретарь напомнил претендентам на звание кадет, что их ждут экзамены по русскому, французскому и немецкому языкам, а также по арифметике и Закону Божьему. Засим, объяснил далее секретарь, ежели означенные экзамены будут успешно сданы, то их ожидает медицинский осмотр и зачисление в Корпус. По окончании же экзаменов и улаживания прочих мелких формальностей, добавил секретарь, всем поступившим мальчикам будет предложено разъехаться по домам с обязательством четырнадцатого августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, прибыть вновь и приступить к учёбе…
Через некоторое время счастливые Ники и Александр, с успехом выдержавшие экзаменационные испытания, и не менее счастливые их отцы возвращались недолгим путём из Лефортова в Кудрино, чтобы предстать перед родственниками и домочадцами в сиянии славы победителей и триумфаторов.Семейства Волховитиновых и Гельвигов были добрыми соседями по новому доходному дому в Кудрине и уже несколько лет дружили семьями. Праздники и торжественные семейные события отмечали вместе; особо готовились к Рождеству и Новому году, поскольку в обеих семьях было по двое детей, а Рождество и Новый год, как известно, – детские праздники. У Гельвигов кроме Александра был ещё старший сын Евгений, а у Волховитиновых кроме Никиты – дочь Ольга, или как её звали в семье, Ляля, родившаяся год спустя после рождения Ники.
Все члены дружественных фамилий вместе проводили досуг, летом жили в имении Волховитиново на Вязёмке, доставшемся Алексею Лукичу от его отца, иногда ездили на Сенеж или на Истру, где отцы семейств с сыновьями любили посидеть, сжимая в руках бамбуковые удилища в надежде на хорошего судачка, а то и линя. Маменьки Серафима Андреевна Волховитинова и Нина Ивановна Гельвиг иной раз стряпали совместно что-нибудь необыкновенное, сообразуясь с известной книгой Елены Молоховец, в праздники или в дни именин членов семейств ставили маленькие домашние спектакли, выдумывали коллективные игры, а уж про лото да фанты и говорить нечего – хоть раз в неделю обязательно устраивались шумные турниры, посреди которых взрослые нет-нет да и прикладывались ко гранёным рюмочкам, наполненным рябиновою или вишнёвою наливкою. Чаще собирались у Волховитиновых, потому что квартира у них была чуть просторнее и завершалась уютным кабинетом, уставленным по периметру книжными стеллажами и шкафами. Здесь, в тёплом книжном запахе, в непредсказуемом полумраке глухих углов, где света настольной лампы хватало только на то, чтобы осветить широкий, старой работы дубовый письменный стол, заваленный рукописями и школьными тетрадями, среди старинных безделушек, фамильных портретов, новых фотографий и старых дагерротипов, любили собираться и взрослые, и дети обоих семейств. Взрослые в минуты праздности листали здесь новые журналы, шуршали газетами, изредка обмениваясь репликами, обсуждали новости и иногда спорили, пытаясь осознать текущую политику, дети же в отсутствие родителей играли в свои таинственные игры, где предметы мебели были островами, свободное пространство вокруг – морскою гладью, а сумеречная ниша под столом, меж его массивных тумб – кают-компанией с глобусом и подзорною трубою, с помощью которой можно было разглядеть дальние, наполненные золотистыми пылинками углы кабинета. Когда Ники было года четыре, он любил сидеть с сестрой под отцовским столом, обняв её и воображая себя средневековым рыцарем, спасающим свою возлюбленную от злобных сарацинов. Несмотря на весьма юный возраст Ники, Алексей Лукич читал ему в свободные минуты историю крестовых походов, не устраняя уж вовсе из собственной системы одухотворения сына сказки Пушкина или Афанасьева, но всё же почитая рассказы о сражениях за Гроб Господень более для него важными и значимыми. И вот ещё совсем маленький Ники, сидя в темноте под сводами письменного стола и крепко обнимая младшую сестрёнку, воображал себя её защитой, но при этом дрожал от страха, потому что слышал вдалеке топот копыт сарацинских коней и слышал гортанные крики пустынных кочевников. Ляля прижималась к брату всем телом и тоже дрожала от страха, ведь и она слышала голоса врагов, храп их коней и даже ощущала запах конского пота; глядя в щели импровизированной двери своего убежища, она видела чудовищные копыта, взметающие фонтаны горячего песка, который залетал к ним под стол и попадал в глаза и за ворот. Левой рукой Ники обнимал Лялю, а правой прижимал её кудрявую головку к своему лицу и вдыхал запах её волос, от которого у него кружилась голова.
– Не бойся, не бойся, – говорил он ей, – если они ворвутся, я буду сражаться за тебя…
И Ляля в ужасе обнимала его ещё крепче. А Ники, ощущая трогательное биение сердца сестрёнки, чувствовал невыразимую нежность к ней, нежность, заполняющую всё его существо, заставляющую трепетать его неокрепшую душу, насылающую слёзы умиления на его глаза…
Женя Гельвиг мало участвовал в общих забавах Никиты, Ляли и своего брата, потому что был намного старше их и, всячески подчёркивая это, старался держаться особняком, когда приходил в гости к Волховитиновым. Пока малышня возилась под столом, Женя с разрешения Алексея Лукича копался в книжных шкафах, отдавая предпочтение военным изданиям и – более того – трёхтомной немецкой энциклопедии «Мужчина и женщина» в переводе Энгельгардта. Обыкновенно он забирался с одним из томов в дальний угол обширного кожаного дивана, где и изучал самым внимательнейшим образом щедрые картинки и не без труда вчитывался в текст непростой взрослой книги. Отвлечь его от этого занятия могло только приглашение Серафимы Андреевны к чаю или очень уж громкая возня малышей, которой он, впрочем, порой так увлекался, что оставлял книги и с улыбкою наблюдал детские забавы. Особое внимание Женя уделял Ляле, потому что невозможно было без улыбки следить за её милой угловатой грацией, которая казалась ему такой естественной, жизненной и первозданной.
Жене было восемь лет, когда семейство Волховитиновых пригласило друзей Гельвигов полюбоваться на недавно родившуюся Лялю. Год назад, когда родился Ники, подобное приглашение имело весьма приятный итог в виде двух последовательно опустошённых взрослыми бутылочек мадеры и расслабленной беседы заполночь Алексея Лукича и Автонома Евстахиевича. Женя к рождению маленького соседа отнёсся абсолютно равнодушно, справедливо полагая сей факт недостойным каких бы то ни было эмоций. Другое дело – Ляля. Когда Гельвиги получили приглашение и сообщили о нём сыну, непонятное волнение всколыхнуло его душу, он покраснел, смутился и, не зная, как себя вести, поспешил уйти в свою комнату, чтобы переодеться и привести себя в порядок, как было сказано родителям, а на самом деле для того, чтобы поскорее остаться одному. Он не мог понять, что на него нашло, и не мог объяснить самому себе, отчего так разволновался. Сидя в детской перед окном и глядя вниз на серую пасмурную улицу, Женя пытался подавить своё волнение, убеждая себя в том, что ничего особенного не произошло и всё будет точно так, как было в прошлом году. Автоном Евстахиевич, между тем, лично сходил в Ряды, где долго мучил цветочниц пристрастным перебором, и купил у них изумительный пышный букет огромных королевских роз.
Когда Гельвиги подошли к дверям друзей, Серафима Андреевна как раз, покормив Лялю, укладывала её в кроватку в дальней комнате. Горничная, впустив Автонома Евстахиевича, которого почти не было видно из-за огромного букета роз, и его супругу, державшую за руку Евгения, провела их в гостиную, где навстречу им вышел Алексей Лукич, радушно расставивший руки для объятий и заулыбавшийся при виде соседей так хорошо и искренне, что Волховитиновым захотелось не просто заулыбаться в ответ, а стиснуть его изо всех сил и в порыве благожелательности и неподдельного счастья долго-долго не отрывать дружеских рук от его плеч. Горничная приняла букет, и отцы семейств принялись с чувством обниматься, подробно охлопывая друг друга, потом разошлись на полшага и при этом Волховитинов, продолжая слегка касаться предплечий гостя и чуть склонив голову, словно любуясь им, тихо, но с восхищением сказал:
