Виктория Токарева - Тихая музыка за стеной (сборник)
Когда через пятнадцать лет пришла перестройка, Ося вписался в нее легко и стремительно. Ему не пришлось перестраиваться и терять на это время. Ося открыл частную клинику, но это все потом, а тогда… Тогда едва наскребли на кооперативную квартиру. Основная еда – картошка с мясом. Котлеты с макаронами. На праздники – холодец и салат оливье.
Ада училась в МГУ на филологическом. Там учились все те, кто не знал: чем в жизни заняться. Просто получали высшее образование, а там будет видно. Можно писателем, можно учителем, можно журналистом в газете.
У Ады не было никаких ярко выраженных талантов, кроме таланта нравиться. Она нравилась всем без исключения: молодым и старым, умным и глупым, кошкам и собакам, военным и штатским.
У Ады не было особых пристрастий. Она хотела любить и быть любимой. И больше ничего.
Бабушку это расстраивало. Она мечтала вырастить яркую личность с лидерскими замашками. Дедушка с ней не соглашался. Дедушка считал: если человек утром проснется и у него хорошее настроение – значит, он состоялся. Умение радоваться каждому дню – вот смысл жизни. Это от Бога, а все остальное от человека, и умение любить – это тоже талант.
Не все умеют. Далее: Ада красива и обаятельна. Обаяние – это душевный талант. А красота – это талант природы. Не одно поколение Шереметьевых трудилось и отбирало, чтобы создать такой экземпляр. Чего еще желать?
Иногда Аде казалось, что она маловато любит Осю, и тогда она начинала клясться ему в любви, как будто хотела словами пополнить недостающее чувство.
Ося внимал ее признаниям, но без особого волнения. Невозможно же всю жизнь трепетать, как в первый раз. Ося выслушивал молча и благосклонно. Любишь? Очень хорошо.
– А ты? – допытывалась Ада.
– И я, – постно отвечал Ося.
Скучно. Но что делать?
Анна Каренина не вынесла такого перехода страстей на другой уровень. Бросилась под поезд. А Ада забеременела и родила мальчика.
Роды оставили у нее отвратительное воспоминание: кровь, непереносимая боль, страх, – и все на фоне казенного дома, равнодушных врачей, бурчащих нянечек. Однако ушла из роддома не одна, а с сыночком. Ося нес ценный груз на руках, а следом шлейф родни.
Родня Оси явилась в полном составе. Наследник. Приготовили мальчику имя: Иуда.
– Вы шутите? – спросила мама Лиза.
– Нисколько, – ответил папа Оси.
– Иуда – христопродавец, – напомнила бабушка.
– Иуда давно реабилитирован церковью, – возразил папа Оси. – К тому же он раскаялся, повесился на осине.
– Его в школе задразнят, – испугалась Лиза.
– Когда мальчик вырастет и пойдет в школу, сволочей не будет, – объявил папа Оси.
– Сволочи были, есть и будут. Всегда, – категорически заявила мама Оси. – Зачем усложнять ребенку жизнь? Желающие усложнить ему жизнь найдутся и без нас.
– Пусть будет Марк, – предложил компромиссный дедушка Ады. – Красиво и международно.
На том и остановились. Марк Осипович. Неплохо.
Первый год жизни Марка оказался трудным. Пожалуй, самым трудным в жизни Ады. На няньку не было денег, да и нянек в те годы не существовало. Наемный труд появился в девяностые, после развала Союза. А в семидесятые обходились своими силами.
Мальчик плохо спал, просыпался через каждые два часа. Ада спала, как на вахте. Только провалится в сладкое забытье, ребенок начинал кряхтеть и вытягивать из сна.
Днем тоже спать не удавалось. Ося уже работал, и его по восемь часов не было дома. Мама пела в опере: репетиции, спектакли, личная жизнь с первой скрипкой по имени Фима. Фима обещал уйти от жены, но медлил. Говорил: «Давай не будем торопиться».
Бабушка плохо ходила, болели колени. А от деда какая польза? Только погулять с коляской. Раз в неделю. Не будешь ведь каждый день ездить на другой конец Москвы.
Ада ждала Осю, чтобы скинуть на него ребенка и поспать. Но Ося торопливо ел и норовил куда-нибудь сдрыснуть (выражение подруги Мирки), то есть метнуться в сторону, как таракан из-под ладони.
Ося любил сына, но ему хотелось пожить своей жизнью, почитать медицинскую литературу, посмотреть телевизор, просто подумать, в конце концов. У Ады все время было забито ребенком, и никуда не денешься, женская доля. Малыш без тебя пропадет – такой зависимый и драгоценный. Сокровище.
О том, что ребенок – сокровище, Ада осознавала в редкие минуты, когда Марик спал и сосал во сне палец. А все остальное время – отупляющий конвейер, одно за другим: кормить, гулять, купать плюс нечесаные волосы и резь в глазах от постоянного недосыпа.
Родня Оси участвовала в воспитании внука телефонными звонками и подарками к празднику. Живого времени у них не было.
Мама Оси (Фира) любила своего мужа Давида Марковича, как в молодые годы, и даже смущенно признавалась: «Я люблю своего старика. Это смешно. Да?»
– Почему смешно? – лукавила Ада. Ей, конечно же, было смешно. Старуха говорит о любви. Хотя у Фиры были красивые глаза – длинные, зеленые, с тяжелыми веками, как у крокодила. Она была статная, не толстая, но все равно старуха. Под шестьдесят.
Ада еще не знала: если человеком восхищаешься, любовь не проходит. Достойную личность можно любить всегда.
Фира была благодарна Давиду Марковичу за многое: за сына Осю, за то, что не бросил, не отвлекся на другую женщину, за то, что обеспечивал, создавал достойный материальный уровень, за то, что прощал ей (Фире) легкие прегрешения. Фира пользовалась успехом у мужчин, и она им пользовалась, но никогда не предавала семью. И Давид Маркович не предавал. Зачем разрушать комплект – так считал Давид Маркович. А комплект – это Фира, Ося и он сам.
Как говорил один, хороший писатель: «По-настоящему люди любят друг друга в старости». Шестьдесят лет – не старость, но игры сыграны. Пора подводить итоги. Фира была довольна своими итогами. Счастливая женщина, если разобраться. В отличие от Ады.
Ада перемогалась. Ей хотелось чего-то еще плюс к тому, что было. Привычка убивает страсть. А хочется именно страсти, новизны и неожиданности.
Ося – хороший, положительный, прочный, лысеющий, умеющий заработать. У него уже была частная практика, хоть это и не поощрялось законом. Осе было тесновато в рамках закона, он лавировал между можно и нельзя, у него все получалось. Ося много работал, пристально заглядывал в прямую кишку, поскольку там всегда лежали деньги.
Мирка завидовала, и ее слезы становились все более соленые, едкие, и можно понять: у Ады сын, семья, деньги и красота. А у нее, у Мирки, только золотая душа, которую никто не ценит.
У Ады действительно было всё, только этого мало. «Жду любви не вероломной, а такой большой, такой огромной, как в сиянье солнца океан», – серебром заливалась певица из телевизора. Ада замирала. Она тоже ждала любви не вероломной, не той, что ломает веру в человечество, а такой большой, такой огромной, как в сиянье солнца океан. Где она, такая любовь? А нету. Только в песнях.
К соседям приехала родственница из деревни, тетя Груша пятидесяти двух лет. Выглядела на семьдесят. Оказывается, работать в поле не полезно – большая нагрузка и много солнца. С точки зрения Ады – Груша была поразительно некрасива: коротенькая, никакой фигуры, все в кучу, лицо невозможно запомнить. Но маленькому Марику она очень понравилась. Более того, он в нее влюбился страстно, и ничего более красивого, чем ее лицо, он не видел в своей трехлетней жизни. Из глаз тети Груши на него изливались голубые, теплые лучи счастья, покоя и добра. Марик хорошо ел из ее рук и легко засыпал на ее груди.
Тетя Груша тоже влюбилась в Марика и мечтала забрать его с собой в деревню либо остаться с ним в Москве. Выбрали второе. Тетя Груша стала нянькой. Ее не надо было перепроверять. Большое дело.
У тети Груши не было своих детей, и все ее неутоленное материнство выплеснулось на Марика. Дом наполнился любовью и смыслом. А кто мог знать, что маленькая корявая тетя Груша так украсит и так осмыслит дом.
Ада пошла работать. Устроилась на телевидение в музыкальную редакцию. Фима помог, у него были связи. Какая-то польза от Фимы все-таки была.
Телевизионщики – особая каста. Туда попадаешь, как в секту – и с головой. Вырваться невозможно, да и не хочется. Телевизионщики преданы деду не за страх, а за совесть. Готовы работать бесплатно.
У Ады были свои предпочтения в музыке. Она не понимала рок, не воспринимала Шостаковича. Для нее Шостакович – как железом по стеклу. Обожала старинные романсы, совершенно не могла слушать авторскую песню. Безголосые авторы пытаются петь натужными голосами, как будто их душат. Силу голоса заменяет крик. Аде часто намекали, что она не разбирается в музыке. Но редактору это не обязательно. Главное, чтобы все бумаги были подписаны, на все песни имелось разрешение, чтобы музыканты в кадре были не пьяные, не наколотые и прилично одетые.
Сама Ада одевалась незаметно: что-то темненькое, скромное, в облипочку. Никогда не запомнишь – в чем она была. Но руки… Тонкие запястья, тщательный маникюр, ногти продольные, как миндаль, блестящие, как леденец. И кольца – настоящие многокаратные бриллианты голубой воды плюс старинная работа. Кто понимал, сразу видел: на руках висит состояние. И именно по рукам становилось ясно, что простая редакторша Ариадна Мороз – совсем не простая.
