Нодар Хатиашвили - Дьюри, или Когда арба перевернется
– Что тебе надо?
Я растерялась и сунула ей конфету. Откусив половину и жуя её как картошку, она, едва шевеля языком, с набитым конфетой ртом, пробубнила:
– Что с тобой?
– Ничего, – ответила я упавшим от разочарования голосом.
– Откуда это? – жуя конфету, спросила она.
– Да так, – нехотя ответила я и пошла по направлению к классу.
– Ты чего? – догнав меня, спросила Марта.
Я пожала плечами, в знак того, что со мной всё в порядке. Я злилась на себя. Мне хотелось плакать.
– Эх! Моя дорогая девочка, и дарить надо уметь, – не то с грустью, не то с досадой подумал Дьюри, отодвигая рукопись Чиллы под натиском своих дум.
– Я тоже не умел дарить и не научился до старости. Мукой искать подарок, а ещё большей преподносить. Я не дарил, я избавлялся от подарка. А вот Ица умела… Я помню, как она из трёх конфеток сделала для тебя праздник. Был прекрасный солнечный день. В тот день я почему-то раньше пришёл после работы. Не застав ни Ицы, ни детей во дворе, я пошёл искать их и нашёл Ицу и тебя в детской. Комната была убрана с ещё большей тщательностью, чем обычно. На столе, покрытом белой скатертью, стояла бледно жёлтого цвета изящная ваза с astromelia. Занавеска на окне висела так, что луч солнца, как прожектор, освещая вазу с цветами, падал на Ицу, перед которой стояла ты, зачарованная, с маленькой упаковкой конфет „Raffaello“. Комната была заполнена праздником, как светом. Я стоял в дверях и не верил своим глазам. Всё было как обычно, но только сегодня я чувствовал праздник. Я стал лихорадочно вспоминать дни рождения детей, Ицы, ни один не приходился на этот день. И впервые за долгие годы я увидел, как ты целуешь свою мать, стесняясь чувства. Чтобы не мешать вам, я тихо вышел. Вскоре пришли дети, стало шумно во дворе, где я сидел на скамейке, и только тогда понял, что напрасно не зашёл в комнату. В который раз я упустил возможность поговорить как с Ицей, так и с тобой. Некоторые приписали бы моей трусости, но, поверь мне, моя дорогая, хотя бы в этой ситуации, моя нерешительность связана не с трусостью, а с деликатностью. Я думал только о вас. Я боялся нарушить ваш праздник. Дьюри от волнения резко встал, забыв, что на коленях спит Цили, которая, упав на пол, мяукнула и бросилась во тьму. Дьюри от неожиданности вздрогнул и снова сел. Закрыв глаза, он постарался успокоиться. Сердце билось учащённо, но не помнил, о чём он думал, вставая. Вскоре сердце успокоилось, и он продолжил читать.»
Глава 6
Из дневника Ицы
«…Я опять ошиблась в нём, столько месяцев ждала, надеялась. Но, увы! Он как был, так и остался „бабой в штанах“ и ничего не понял.
Он поднял на меня руку, мне казалось, я его возненавижу. Так и было сразу после преждевременных родов. Я думала, что он сделал это просто по пьянке. Обида и самолюбие мешали мне спокойно проанализировать его поступок. Он был не прав! Вот и всё! В первое время я его терпела из-за ребёнка, моего первого сына. Больше, чем мои девочки, он нуждался во мне и моём молоке, и я не могла себе позволить нервничать и из-за этого потерять молоко. И чтобы себя успокоить, я старалась найти хоть какое-то оправдание Дьюри, смягчить вину и загасить гнев против него в душе. К счастью, не надо было ничего придумывать, стоило мне только вспомнить нашу жизнь и. мне стало его жалко, я почувствовала, что он, оказывается, меня любит, и вовсе он не „баба в юбке“, а рыцарь с нежным сердцем. Этого было достаточно, чтобы сменить гнев на милость. Чем больше я смягчалась к нему, тем нежнее и заботливее становился он. Иногда я ловила на себе его взгляд, полный нежности и с трудом сдержанной страсти. Вскоре я ему уступила. Мы снова стали супругами, но, как ни странно, самым яростным противником нашего сближения стала Чилла. Я не ожидала этого. Помню, в один прекрасный день, когда я почувствовала, что Яно, наконец, выкарабкался, и станет жить, я решила приготовить обед. Дьюри принёс необходимое, и я начала хозяйничать на кухне. Когда я увидела в дверях кухни Чиллу, несмотря на её недоброжелательный взгляд, попросила набрать воду в кастрюлю и поставить на плитку. Она выполнила мою просьбу, но я чувствовала такую ненависть в каждом её движении, что готова была прогнать её с кухни, но сдержалась. К сожалению, я с ней не поговорила, хотя знала, что невысказанная обида со временем накапливается в душе. Меня всегда останавливало чувство вины перед всеми. Поэтому я никогда не вмешивалась ни во что происходящее. Я чувствовала себя только гостьей в доме, а реакцию Чиллы расценила как ревность молодой хозяйки к незваной гостье, которая может занять её место. Меня немного рассмешило, я даже подумала, что Чилла быстро взрослеет, но с другой стороны, стало немного грустно, ведь это значило и то, что я старею.
Чилла под предлогом разных занятий в школе всё меньше времени проводила дома. Кончилось тем, что она приходила домой только спать. Вскоре меня это начало раздражать, и я решила поговорить с ней. Это было трудной задачей, так как она приходила поздно вечером, страшно уставшей, иногда ложилась, даже не притронувшись к еде. Я начала присматриваться к ней. Выяснилось, что она смотрит и на своего отца так же, как на меня. Когда я заметила это, то растерялась. Разговаривать с ней в таком состоянии не имело смысла. Её надо было приручить, и только после можно рассчитывать на результативный разговор. Ведь искренне мы разговариваем либо с очень близким человеком, либо со случайным попутчиком.
К счастью, она оказалась ещё ребенком, падким на подарки. Я давно не видела людей, так искренне реагирующих на внимание, как Чилла. Она буквально светилась от любой мелочи и приводила меня в восторг. Наконец, я смогла найти человека, который мог радоваться так же, как и я, не цене подарка, а моей выдумке и всему тому, что предшествовало самому дарению. Милая моя девочка! Однако, к сожалению, нам так и не довелось поговорить по душам. Я тянула, хотела, чтобы между нами возникли доверительные отношения, завязалась настоящая дружба, не говоря о любви, о которой я всё чаще начинала задумываться. Яно выжил, я решила, что должна остепениться. Конечно, надо было признать, что жизнь не получилась, но тем не менее… У меня есть дети, и я должна пожертвовать всем ради них. Возможно, я пришла к этому немного поздно, но как говорят: лучше поздно, чем никогда. В нашем случае получилось: „раз поздно, значит никогда.“
Уже несколько дней мне хотелось навестить свою подругу, но я как будто боялась встречи, откладывала со дня на день. В семье налаживалось, и я видела, что главная моя опора – дети. Хотя, что за опора, если я знаю, что как только они подрастут, тут же покинут меня. Если у меня некоторое время и теплилась слабая надежда, что Дьюри мужчина, то вскоре я поняла, что от него сейчас остался только послушный исполнитель, сиделка, раб. Он носится со мной, как будто я больная или маленькая… Это невыносимо! Не понимает, что мне нужен настоящий мужчина, на которого я могу опереться, который из ревности, из самолюбия, из любви не позволит мне очутиться в чужих объятиях. Не такой размазня. Мне нужен мужчина, который, ради меня и моей чести, готов на всё… Да, он дал слово. Да, он его держит, но кому оно сейчас нужно. Он готов сделать всё, чтобы я сидела дома, готовила обед, ухаживала за ним и детьми… Он хочет, как всегда, только спокойствия, тишины, какой бы ценой не было достигнуто. Может, скоро он пошлёт меня продавать себя, лишь бы в доме было тихо, и все накормлены до отвала. Это становится невыносимо, надо искать развязку.
Я больше не могла сидеть в домашней клетке, и пошла, и навестила подругу. Посидела у неё часок, вернулась домой немного успокоенная. В этот день я была особенно приветлива со всеми. На другой день я снова пошла к ней, успокаивая себя тем, что всем так будет лучше. И снова всё обошлось, но на третий раз я застала у неё молодого человека, и… Я долго боролась с собой, но уже не могла не ходить к своей подруге, в тайной надежде встретить его там, – и пошло, и поехало…»
– Да, и пошло, и поехало, всё на перекос, – вспоминая последние месяцы их совместной жизни, Дьюри снова начал волноваться: всё началось так хорошо, как никогда…. Сколько надежд, сколько сил вдруг появилось во мне. Я ожил, чтобы потом тяжелее почувствовать, что я имел и до чего докатился. Если это наказание за мои ошибки, то я согласен нести свой крест, как нёс ОН. но причём здесь дети? Они-то за что наказуемы? Ведь они ещё совсем невинные души… Как же я раньше не догадался. Ведь они мои, и я ответственен за их судьбу… Они нас не выбирают, но мы, мы им даём жизнь и, следовательно, должны были думать о них в первую очередь, когда грешили. Должны были помнить, что не только на нас падёт суровая кара, но и на них. Вот где суть… И как же я раньше не думал об этом! Как же мы все связаны. и как беспечны в своих поступках. Да почему нам раньше об этом никто не говорил? Почему я должен узнать об этом на старости лет, когда уже ничего не изменишь? Прошлое не воротишь, но от воспоминаний не убежишь. Они будут приходить незваными, мучить душу днём и ночью. Может это и есть ад? Кто его знает?
