Ян Бирчак - Анастасия. Вся нежность века (сборник)
Пока они осматриваются и делают заказ официанту, камера панорамирует зал. Анастасия вся растаяла от удовольствия и от комплиментов, щедро расточаемых генералом, которых мы, впрочем, не слышим, но Егорычев зорко посматривает по сторонам. Он не то чтобы излишне напряжен, просто все время держит в уме, что они здесь далеко не только для того, чтобы лишь доставить удовольствие Анастасии.
Официант начинает расставлять закуски.
К генералу Сазонову приближается молодой капитан с выправкой кадета и, преисполненный сознания важности своей персоны, извинившись перед дамой и ее спутником, почему-то глядя при этом только на Егорычева, что-то негромко сообщает Сазонову. Тот понятливо кивает головой и обращается уже к самому Егорычеву:
– Вы, конечно, помните о нашем давешнем разговоре?
– Разумеется, помню.
– Если вы доверите мне на несколько минут свою очаровательную супругу, а я полагаю, мой почтенный возраст, к моему глубокому сожалению, уже не может ни у кого вызывать опасений, то господин капитан мог бы вас препроводить к особе, о которой мы давеча говорили. Она здесь и желает вас видеть.
– Как вам будет угодно. Извините, Анастасия Николаевна, я вынужден уладить некоторые деловые вопросы. Я покидаю вас всего на несколько минут в приятнейшем обществе, – поклон в сторону Павла Андреевича.
– Приложу все усилия, чтобы Анастасия Николаевна не скучала в ваше отсутствие, – с любезной улыбкой подхватывает генерал.
Егорычев поднимается и уходит вслед за капитаном. Они идут в конец зала, где раздваивается широкая лестница на галерею. Анастасия провожает их глазами, и заметно, что она любуется Егорычевым, который в строгом черном фраке смотрится даже эффектнее своего молодого подтянутого спутника в парадном мундире с аксельбантами. Некоторые дамы, сидящие поближе, тоже невольно заглядываются на Егорычева.
* * *Наверху, где нет сервированных столов, но много козеток и диванов всевозможных цветов на высоких подставках, капитан подводит его к одному из кабинетов, с дверью, прикрытой драпировкой. Капитан немного отодвигает плотную портьеру, щелкает каблуками перед кем-то, находящимся в комнате, и пропускает Егорычева, а сам остается снаружи.
И тут мы замечаем, что в нескольких метрах от загадочной двери, как всегда, привалившись к стене, с независимым и скучающим видом стоит Васяня. На нем клетчатый кургузый пиджачишко, мятый топорщащийся галстук и несвежий платок, выставленный из нагрудного кармана. Он явно не вписывается в общую благопристойную атмосферу, но Васяню это нисколько не смущает.
Капитан, заметив Васяню, видимо, посчитал, что такую ничтожную фигуру нельзя принимать всерьез, и начинает спокойно прохаживаться возле охраняемой двери. Васяня не трогается с места, достает свой платок, внимательно рассматривает его со всех сторон и принимается ковыряться в носу.
* * *– Ваше императорское величество, вы желали видеть… – по-военному щелкает каблуками Егорычев.
– Да, да, я посылала за вами, – торопливо прерывает его императрица. – Видите ли… – Она несколько медлит, не зная, с чего начать. – Мне сообщили, что ваша жена, как бы это лучше сказать…
– Немного не в себе, ваше величество? – приходит он на помощь.
– Что-то в этом роде. Будто она выдает себя за мою внучку, Анастасию, – царица цепким оценивающим взглядом рассматривает Егорычева.
– Весьма сожалею, что вас напрасно ввели в заблуждение, ваше величество. Будьте снисходительны к ней. Ей столько пришлось пережить, пока мы выбрались из России. Настасья Николаевна сильно болела. Ее нервы расстроены. Возможно, и теперь она не до конца оправилась, но, думаю, со временем все пройдет и уладится. Она так молода… Мне бы не хотелось, чтобы это небольшое недоразумение получило огласку. В наше время далеко не безопасно даже здесь, в Париже, пусть даже в некотором расстройстве нервов, называться великой княжной. Надеюсь, вы это понимаете… (Оба очень внимательно и откровенно смотрят друг другу в глаза.) Весьма сожалею, ваше величество, что наши семейные обстоятельства доставили вам беспокойство.
– В том нет вашей вины. Как вы сказали вас зовут, князь?
– Простите, я так неловок, что сразу не представился: Алексей Петрович Егорычев, негоциант из Сибири. Здесь, в Париже, занимаюсь по биржевой части…
– Вот как? Разве вы не служили в гвардии? Мне показалось, что я знала вашу матушку когда-то – эти глаза, рисунок губ. Вы так похожи… У меня хорошая память на такие лица, – откровенно провоцирует его Мария Федоровна, бесцеремонно разглядывая в лорнет.
– Разумеется, я похож на свою мать. Но знать и помнить мою матушку, мещанку Екатеринбургской губернии, вы вряд ли могли, ваше величество.
– Да, пожалуй, и я могла ошибиться. Наверное, мои годы все-таки дают о себе знать…
Сетования Марии Федоровны на возраст звучат слишком жестко и неубедительно. Однако она принимает желание Егорычева не раскрываться до конца.
– Но покажите мне ее… вашу жену. Там, за колонной, – это она? – Оба подходят к двери, царица отодвигает портьеру, но остается в комнате.
– Да, это Анастасия Николаевна Егорычева, ваше величество.
– Ах, что за блажь выдавать себя за княжну Анастасию! Совершенно же не похожа, совершенно! – почти истерически вскрикивает Мария Федоровна.
– Нисколько не похожа, ваше величество. Я благодарен, что вы с пониманием отнеслись к тому невинному инциденту и не осложняете наше положение.
– И так худа! Уж не больна ли? – прерывающимся шепотом спрашивает царица, отворачивая лицо, чтобы скрыть нечаянные слезы.
– Она быстро поправляется. Скоро будет совсем здорова.
– Но здесь, в Париже, среди всей этой ненадежной публики (царица кивком подбородка обводит зал внизу), разве будет ей спокойно?
– Вы совершенно правы, ваше величество. Завтра утром мы отплываем в Америку. Все уже готово и слажено.
– Как, уже?! – невольно вскрикивает царица. – И в такую даль, в Соединенные Штаты?
– Чем дальше, тем безопаснее для Анастасии Николаевны после всего, что с нею случилось.
– Да, пожалуй. Вы все предусмотрели… – стихающим шепотом, как бы про себя произносит царица. И вдруг резко вскидывает глаза на Егорычева и говорит жестким четким голосом:
– Вы должны понимать, что любая из этих несчастных, что выдают себя за Анастасию, прояви я к ней хоть капельку интереса, будет обречена. Большевики ни перед чем не останавливались там, в Сибири, не остановятся и здесь.
– Будущность Анастасии Николаевны, ее благополучие и безопасность для меня превыше всего, ваше величество.
– Такая преданность – большая редкость в наше время, господин…
– Егорычев, ваше величество.
– Да, да, я помню, помню, господин Егорычев. Но располагаете ли вы достаточными средствами, чтобы обеспечить достойным образом… мадам Егорычеву? Хотя я сейчас и чрезвычайно стеснена, но, ценя вашу преданность и деликатность…
– Ваше величество, мы намерены вести скромную, незаметную жизнь, приличествующую нашему невысокому положению. По крайней мере, на первых порах. Для этого у нас средств достанет.
– И тут вы обо всем позаботились… Пожалуй, в нынешних обстоятельствах даже для родной внучки я бы не желала лучшей судьбы. О, если бы… – царица умолкает на полуслове и вновь отворачивает лицо.
– Вы слишком снисходительны к простому негоцианту, ваше величество.
– Вы правы, с годами я становлюсь излишне сентиментальной. Недостаток, непростительный для государей… Прощайте, Алексей Петрович, – царица поворачивается к Егорычеву, но не подает руки. – И простите мне мою невольную слабость. Вы напомнили мне о несчастной участи моей семьи.
Она вновь откидывает портьеру и смотрит в зал.
– Кстати, бриллиантовый аграф у нее на плече – откуда он? – внезапно оживляясь, с лукавством, сквозящим в голосе, спрашивает царица.
– Что вы, какие бриллианты! Искусная подделка, не более! – в тон ей восклицает Егорычев. – Это подарок ее бабушки, ваше величество. Он ей очень дорог, как память.
– О да! В наше время умели делать подделки – не отличишь! – с гордостью в голосе соглашается царица.
– Идите же к ней, с Богом. Она ждет, – со вздохом отпускает его царица.
Она не подает ему руки для поцелуя и сразу отворачивается от Егорычева.
Он по-военному щелкает каблуками и быстро спускается вниз в залу.
* * *Во время нелегкого разговора Мария Федоровна держалась прямо и несколько надменно, как и полагается особе императорской фамилии. Веер в ее судорожно сжатой руке был закрыт и неподвижен. Сейчас, когда Егорычев ушел, она еще некоторое время стоит за портьерой, наблюдая за происходящим в зале, прикрыв лицо резным веером из пожелтевшей от старости слоновой кости…
Когда она отходит в глубь комнаты и опускает веер, становится видно, что это просто высокая ссохшаяся старуха с глазами, полными слез.
