Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
С таким мощным басом спорить было безполезно и даже опасно, а потому обманутые в самых сокровенных своих ожиданиях люди, ворча и разочарованно вздыхая, потянулись на улицу.
Когда церковь опустела, отец Георгий широко перекрестился, и в гулкой пустоте храма загремел, загрохотал его раскатистый бас:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!..
Выставленные из церкви мужики и бабы сгрудились при входе. Несмотря на то, что увидеть во всех подробностях уникальное событие, ради которого все в этот день собрались в церкви и чего целых две недели ожидали с таким любопытством и нетерпением, так и не удалось, народ расходиться не торопился. Мужики задымили своими самокрутками, а бабы, разбившись на кучки по семь-восемь человек и прислушиваясь к доносившемуся из храма голосу отца Георгия, продолжали жарко обсуждать эти необычные крестины:
– Слыхали? У него, говорят, всю семью немец в печке спалил.
– В какой такой печке?
– В специальной… "Криматорий" называется.
– Поди ж ты!..
– Это что же?.. Вроде синатория какого?
– Ага!.. Тебя бы в такой синаторий, я бы тогда на тебя поглядела!
– Врёшь ты всё!..
– Не, не врёт… Я тоже про этот самый криматорий слыхала…
– Немец всех евреев под корень хотел извести.
– Да за что же их так?
– И не токо евреев, а нас, русских, что?.. Не хотел, скажешь?
– Ох, не говори!
– Нам, поди, поболе прочих досталось!..
– Скоко в одну нашу деревню похоронок пришло!..
– Почитай, токо в шести избах мужики-то и остались…
– Повезло…
– Да уж, повезло, что прежде смерти, немец их покалечил.
– И взаправду повезло… Неча Бога гневить.
– А я и не гневлю, я правду говорю.
– Это токо у нас…
– А по всей России?..
– И не счесть!..
– Нашей кровушкой Гитлера порешили!..
Внизу на дороге из-за поворота показались две машины. В первой все тут же признали задрипанный "газик" председателя колхоза, а вот вторая, новенькая блестящая "Победа", в здешних краях не водилась и была явно из города. Мужики, до сих пор не принимавшие участия в бабьем разговоре, оживились.
– Глядите!.. Никак начальство на крестины к Иосифу пожаловало!..
– Ай да Иосиф!.. Ай да сукин сын!..
– Ото всех скрыл, какие связи у него в городе!..
– Ну, хитрюга!..
– А они все такие.
– У них даже на том свете свои люди сидят. Всё у них схвачено. И везде.
– Одно название – "евреи"!..
Машины остановились. Из "газика" первым выбрался Герасим Тимофеевич, за ним – председатель сельсовета и парторг колхоза Галина Ивановна и, наконец, неуёмный вожак сельской молодёжи Никитка Новиков, что привело в замешательство всех собравшихся возле церкви. Факт публичной порки секретаря комсомольской ячейки скрыть от колхозной общественности не удалось, и вот уже две недели сельские острословы перемывали на все лады косточки несчастному вожаку, придумывали ему новую кличку и, в результате, сошлись на том, что отныне у Никиты Сергеевича Новикова будет шикарная двойная фамилия – Гнойников-Поротый. Вот почему появление на людях опозоренного парня вызвало такое всеобщее изумление. Ему бы в закуточке тихонько сидеть и людям на глаза не показываться!..
А из сверкающей свежей краской "Победы" появилась совсем другая публика: майор милиции в форме и при орденах, которые угадывались за распахнутыми полами синей шинели, усталая пожилая женщина в сером драповом пальто и с кукишем собранных на затылке редких седых волос, а также двое мужчин в штатском. Один – коренастый, крепко сбитый, с коротким колючим бобриком на совершенно круглой голове, другой – хлипкий, высокий интеллигент в очках, всё время сползающих с длинного, заострённого к низу носа.
– Здравствуйте, товарищи! – первой с народом поздоровалась усталая женщина в пальто, отчего все сразу признали, кто в этой компании главный.
– Здравствуйте, – нестройным хором ответили колхозники.
– Почему не работаем, товарищи?
– Так ведь праздник сегодня.
– Какой праздник?
– Покров Пресвятой Богородицы. Разве не знаете?
– Я, товарищи, знаю наши советские праздники, а все прочие отношу к пережиткам в сознании отсталых граждан, которые надо искоренять!.. Выжигать калёным железом!
Она сказала это страстно и убеждённо. Было только непонятно, кого или что надо выжигать и искоренять? Пережитки или стоящих перед ней отсталых граждан? Но, не дав себе труда устранить несуразицу, она обернулась к председателю колхоза и, строго покачав головой, добавила:
– Не думала я, товарищ Седых, что у тебя в колхозе дисциплина хромает. Не думала…
Герасим Тимофеевич был мрачнее тучи.
– Что молчишь?.. Представь нас несознательным товарищам колхозникам, – и после короткой паузы добавила. – Шучу, конечно.
Но никто на эту шутку почему-то не рассмеялся.
– Знакомьтесь, товарищи, секретарь нашего райкома Рерберг… Эмилия Вильевна… Вот… – та коротко кивнула головой. – Теперь далее, – на председателя колхоза было больно смотреть, таким он выглядел жалким и потерянным. – Товарищ майор – наша районная милиция…
– Коломиец Игнат Сидорович, – майор широко во весь свой губастый рот улыбнулся и лихо козырнул.
– Панченко Михаил… – Седых слегка замялся, вспоминая редкое отчество.
– Януариевич, – подсказал высокий интеллигент в сползающих на кончик носа очках и, не дожидаясь официального представления, скромно пояснил: – Я, так сказать, районный министр культуры, товарищи. То есть я ей, культурой то есть, заведую…
Кто-то в толпе громко хмыкнул:
– Гляди-ка, и министры к нам зачастили!
Но остряка-одиночку никто не поддержал. Все ждали.
– И, наконец…
– Меня представлять не надо! – резко оборвал председателя человек с бобриком на голове. – Я здесь лицо неофициальное.
Герасим Тимофеевич кивнул и замолчал, мрачно уставившись в землю, стараясь не глядеть на стоящих вокруг людей.
Повисла тяжелая пауза.
Простой русский человек не любит и боится начальства, какое бы оно ни было, районное, областное или союзное. За долгие годы общения с ним крестьянин привык: ничего хорошего ждать от сильных мира сего не приходится. Но, когда начальство без всякого видимого повода собирается в одном месте да ещё в таком расширенном составе, жди не просто неприятностей, жди беды. Это проверено. Не раз и не два.
– Кто начнёт? – Эмилия Рерберг строго оглядела свою свиту.
– Можно я? – выскочил Никитка. Видно, очень уж зудело у него в одном месте.
– Никита Сергеевич, не торопись, и до тебя очередь дойдёт. А пока… Галина Ивановна, ты – парторг, тебе и карты в руки.
Бледная, как полотно, с плотно сжатым ртом и стиснутыми кулаками Галина Ивановна вышла вперёд. Немало бед довелось испытать этой женщине за сорок два года её невесёлой жизни. Помнила она, как раскулачивали деда и отца… И как везли их потом с тёплого кубанского юга куда-то на север в набитых под завязку теплушках… И как в дороге умерла её годовалая сестрёнка… И как в первые дни на новом месте спали они под открытым небом, а ведь был уже конец сентября, и первые заморозки по ночам серебрили пожухлую траву… И как в тридцать седьмом забрали сначала деда, а потом отца, и как в сорок третьем получила она похоронку: "Ваш муж, гвардии сержант Прохоров Андрей Алексеевич, пал смертью храбрых в боях за Родину"… И как горевала и убивалась, а потом сама, в одиночку, тащила на себе не только всю семью – троих ребятишек и старую бабку, свекровь, – но и весь колхоз… И как голодали, и как холодали…
Сколько же на твою долю невзгод и напастей выпало! Сколько горя и бед!.. Гордая русская женщина!.. И всё ты вынесла, всё превозмогла, всё перетерпела, всё смогла.
Но сейчас… То, что должна была она сделать сейчас, казалось ей выше человеческих сил.
– Товарищи!.. – голос Галины Ивановны сорвался на высокий фальцет, и она смолкла, кашлянула в кулак, потом обвела стоящих вокруг мужиков и баб тоскливым затравленным взглядом и почти прошептала. – Не могу… Простите…
– Стыдно!.. Стыдно, товарищ!.. – тоже тихо, но отчётливо и гневно так, чтобы слышали все, даже стоящие вдалеке, произнесла Эмилия Рерберг.
– Можно я?.. Ну, я вас очень прошу… Ну, пожалуйста!.. Дайте мне!.. – Никитка весь трясся от зуда и нетерпения.
– Что ж, давай, Никита Сергеевич. Покажи старшим товарищам, что такое партийная принципиальность. В твоих руках будущее! Дерзай!..
Никитка торжествовал. Пришёл и на его улицу праздник!.. Как он отомстит им сейчас!.. Всем и за всё!..
– Товарищи колхозники! – никогда ещё его комсомольские глаза не горели таким воодушевлением, никогда прежде не колотилось так пламенно в его груди комсомольское сердце. – Эре мракобесия пришёл конец! Свободный советский человек сбросил рабские путы и смело шагает в будущее! Вперёд, товарищ!.. Зори коммунизма видны на горизонте!.. Не отставай!.. Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!.. Да здравствует наш дорогой Никита Сергеевич!..
