Алексей Синицын - Искусство скуки
Шариф заливисто хохотал.
– Сложная система. – Подтвердил Бернар.
– А если у них с роду не было никакого Бернара? – Художник продолжал подхихикивать.
– Вообще, письмо подписывается: твой племянник Абду, если ты помнишь. Бернар его только пишет. – Он почесал висок, совсем как когда-то его ангажированный европейским любопытством дед. – Бернар – это имя означает, что человек выбился в люди, стал почти настоящим французом с видом на жительство! Я же тебе говорю, обстоятельства изменились, и сильно в лучшую сторону!
– Да, но ты представляешься сыном Диалло, да ещё внуком Маду! С этим как быть? – Не унимался Шариф. – А если в деревне никогда ни у кого не было «племянника Абду»?
– Ты, как типичный европеец всё усложняешь. – Бернар презрительно хмыкнул. – Прямо Эркюль Пуаро какой-то. Включи своё воображение! Ты думаешь, что люди хотят тебя подловить на неправде, вывести на чистую воду или, наоборот, сами стараются тебя обмануть. А люди просто тебе подпевают, дурак, если ты запоёшь! У нас люди поют вместе с птицами, а птицы с людьми, и заметь, никто не помнит, когда это началось, и никаких претензий друг к другу и взаимной подозрительности!
– Ты это серьёзно? – Художнику хотелось верить, но своих сомнений он не высказать не мог.
– Именно так. – Бернар сказал, как отрезал. – Ну, хорошо. Я буду говорить на привычном тебе языке детективной рациональности, чтобы тебе, старому европейскому мудаку, возомнившему себя арабом было понятно. В деревне обязательно найдётся тот, у кого сын или племянник уехал на заработки во Францию, или куда-нибудь ещё. – Со стороны можно было подумать, что Бернар в шестой раз рассказывал другу старый анекдот, а тот никак не понимал, где же смеяться. – Он вовсе не обязательно родственник Диалло и Маду или просто чей-то племянник Абду. Однако скажу тебе, вероятность такого совпадения довольно высока. Особенно, если учесть, что кто-то из жителей деревни когда-то в определённый период своей жизни вполне мог носить такие имена. Но, если нет – тоже не беда. Ты не понимаешь самого главного, отправитель письма – это не конкретный человек, а все те, кто оставили землю предков в поисках лучшей жизни!
– Послание с «Большой земли»? – Шариф уже не знал, что и думать.
– Теплее. Ммммм… – Бернар подбирал подходящий образ. – Это больше похоже на то, как если бы Гильгамеш, ищущий бессмертия, написал о своих путешествиях в родной Урук из подземного царства, и попросил бы богиню Иштар поставить на письме свой автограф помадой, для большей убедительности.
– А, то есть, твой безупречный письменный французский – это и есть напомаженный автограф богини Иштар?
Бернар утвердительно кивнул.
– Но, подожди, а как же тогда почтальон понимает, кому именно нужно вручить письмо? – Расследование, так уж расследование, подумал Шариф.
– Очень просто, дорогой Ватсон. – На лице Бернара заиграла чуть снисходительная улыбка. – Это решает сам почтальон. Не всё ли равно?
– Нет, но это просто невозможно. – Вздохнул Шариф, такое сегодня трудно было даже себе представить. – Прямо, какой-то затерянный мир Уэллса!
– Почему невозможно? – Спокойно спросил Бернар. – Мы здесь все живём в гораздо более невозможном и фантастическом мире.
«Чёрт возьми, а ведь он прав» – про себя согласился Шариф, но не подал виду.
– Ещё скажи, они тебе отвечают?
– А как же! В наших деревнях, к твоему сведению, живут очень воспитанные, интеллигентные люди, Шариф. И они с радостью обязательно отвечают на все письма, тем более, такие для них важные.
– И ты можешь предъявить доказательства? Откуда мне знать, может, ты сам их сочиняешь! – Не унимался художник, нетерпеливо ёрзая на своей атласной подушке.
– Ага, и сам себе отправляю их из Африки!
– Может и так, кто вас черножопых поймёт…
– Значит так, да? Значит, черножопых?
– Да, да, да! – Шариф показал ему свои мясистые кулаки.
– Ну, ладно, бабуин с кисточкой, я тебе докажу!
Бернар сначала изобразил гнев разъярённой гориллы, оскаливая белоснежные зубы, и стуча себе в грудь, а потом, совершенно спокойно, сидя в кресле и пыхая вверх окурком бомбейской сигары, пообещал в следующий раз принести и показать своему неверующему другу эти «Наставления дядюшки Ибраимы», отправляемые мифическому племяннику. Так он, в шутку, называл письма, которые ему приносили из загадочного и неведомого далека, может быть, живущие там, на его Родине, где он никогда не был, экзотические райские птицы, которые недоумённо смотрят теперь на наш странный и нелепый мир с ярких почтовых марок оттуда.
Contrapunkt № 6
Теперь ей было 35, и она не знала, молода она или стара, красива или умна, счастлива или несчастна. Осталось ли всё в прошлом, или ещё только предстоит в будущем. А может быть, не существовало в её жизни никогда и ничего, кроме одного только настоящего, или, по крайней мере, с тех пор, как ей удалось тогда, в беззаботной молодости добраться до конца дороги, упирающейся в море. И, возможно, именно там, стоя на краю Мира, глядя на белую овечью шерсть показывающуюся время от времени из морских глубин на гребнях волн, она поняла, что бесконечных дорог больше не существует, кроме той одной, которая будет постоянно возвращать её память сюда, к этим волнам и этим скалам, в то место, где умирают мечты, погружаясь в забвение, и что-то ещё, чего она до сих пор не в силах понять, и где постоянно будет звучать эта бестолковая песенка.
«Но только она собралась… Только она собралась…». Где эти дурацкие ключи? Куда я их подевала? Только что были здесь… «Только она собралась, в дверь раздался стук…». Вроде на трюмо положила… «В дверь раздался стук… Бам-бам, серебряным молоточком Максвелла ей по голове…». Да вот же они! А очки, солнцезащитные очки… «Бам-бам серебряным молоточком Максвелла и она мертва».
– Марта, ну скоро ты? Сколько можно тебя ждать? – Во дворе нетерпеливо сигналила машина.
Чччёрт, когда торопишься, ещё медленнее всё получается! Ключи, очки, сигареты, сумка… Ещё эти наверняка сейчас из окон выглядывают… Ай, ногу подвернула, больно как…
– Да, сейчас я, уже выхожу!
Окно! Бабушка меня убьёт. Если оно уже не выбралось во двор!
– Агнетта! Оно во двор не вылетало? – Марта высунулась из окна.
– Нет, всё нормально, давай скорей, спускайся к нам!
– Точно не вылетало?
– Да, давай уже быстрей! – Макс с Робертом тоже выказывали нетерпение её медлительностью.
«Все домой пойдут, а ты, Макс, останься тут… Пиши полсотни раз, как дурак: Я больше не буду делать так…».
– Прыгай! – Марта еле втиснулась на заднее сидение красного вызывающе пижонского кабриолета. – Ремни пристегнули? – Макс через плечо чуть повернул голову.
– Даааааа! – Все ответили хором и так же хором засмеялись, хотя пристёгиваться никто и не подумал. Роберт на переднем сидении тоже не пристегнулся, его было не оторвать от бутылки светлого, ещё холодного пива.
Марта, наконец, облегчённо выдохнула и символически поправила волосы, глядя в автомобильное зеркальце. Зачем? Всё равно ветром сейчас растреплет. – От осознания бессмысленности своих действий, ей стало ещё веселее.
– Тогда, зажигание, – Макс слегка повернул серебристый ключ, по тёплому кузову пошла мелкая адреналиновая дрожь. – А теперь, удавитесь на своих длинных шарфах, сукины дети, поехали! – Шарфов тоже ни у кого не было.
Машина, разворачиваясь, резко взвизгнула, оставив в глубине двора тонкий видимый только взметнувшимся с земли голубям порез, и понеслась под арку, чтобы поскорее выехать на проезжую часть. Как будто водитель не знал, что перед выездом всё равно придётся затормозить. Всю компанию сдёрнуло вперёд, а Роберт пролил на свои новые джинсы липкое немецкое пиво. «Я же предупредил, пристёгивайтесь» – беззаботно отпарировал Макс на его гневную тираду.
Когда порез в воздухе постепенно затянулся, и голуби успели забыть о неприятном происшествии, доставившем им изрядное беспокойство, из-за водосточной трубы, примерно на уровне четвёртого этажа, во двор потихоньку выплыло небольшое мягкое эхо…
«День ещё не утратил милой свежести раннего Возрождения…» – или как-то так, не важно… Марта сидела с самого краешку, и ей от ветра доставалось больше всех, это всё из-за её роста. Она никак не могла к нему привыкнуть, как ребёнок, которого берут на руки, всегда удивляется высоте, с которой взрослые смотрят на мир. Зато, было на что опереться. Агнетта с маленькой веснушчатой австралийкой Джоан – расположились по центру, если бы они не сцепились руками, то руки девать им было бы решительно некуда («Джоан слыла шизиком, читала дома патафизику…»). Марта не знала, что такое патафизика, о которой пелось в сумасбродной песенке, но это слово действительно хорошо подходило к замухрышке Джоан. А к левому борту притулился худющий Марк. Марк – не в счёт, он поэт, постоянно сочиняет стихи, даже в машине, и поэтому ветра не замечает (или ветер его не замечает?), да и ростом он, всего-то чуть выше Джоан. Он нравится австралийке – это заметно, но она ему, кажется, безразлична, и тоже некрасивый. Когда Марта была маленькой, у неё даже своя теория сложилась из наблюдений за различными влюблёнными парочками. Красивые, думала она, в силу разумного естества природы тянуться к красивым, а некрасивые, согласно тому же естественному закону, ищут себе подобных. Всё в мире устроено весьма разумно. А как же иначе?
