Марианна Гончарова - Аргидава
– Нам нужна твердая рука! – уже во всеуслышание в лицо Зеду горланили военачальники.
Назревал бунт.
Обеспокоенные советники пришли к младшему брату под покровом ночи.
– Твой народ встревожен, молодой вождь, – сказали они, принимая чаши с медом, сказали так, как будто власть в империи уже принадлежит только младшему брату. – Так дальше не может продолжаться. Наш царь, твой старший брат, хочет жениться. На взятой в плен дочери германского вождя. На рабыне! Брак вождя призван укреплять империю, а не разрушать ее. Наши воины из разных земель, из разных племен – дикие люди, они не умеют смиренно ждать, они подымут бунт, предадут и ограбят тебя, сбегут в свои края и ослабят твою армию. Только сильный вождь может удержать их вместе. Моли брата уйти.
– Я просил, – недолго подумав, ответил младший брат, хорошо понимая, для чего на самом деле пришли советники, – я просил его, но он, хмельной от любви, рассмеялся и подарил мне коня.
Он и вправду был пьян от счастья и, уходя, переспросил:
– И ты, Малыш? – так сказал он. (Ненастье не признался, что в тот день на этих словах брата скрипнул зубами, выдвинул нижнюю челюсть и принял решение. Он, Ненастье, гроза мира, крепкий, широкий в груди, сильный и неустрашимый, не прощал никому, когда подчеркивали его низкий рост. Первая его жена, что посмела улыбнуться, когда заговорила о его росте, была ослеплена и отправлена к отцу своему с позором). – Чего на самом деле ты хочешь? Чтобы я бросил германскую принцессу Ют?
– Она не принцесса. Она – рабыня.
– Она принцесса. По крови. По воспитанию. Ее обучали лучшие учителя. Не ее вина, что ты, Малыш, не подчинившись моему приказу, самовольно повел свое войско на север. Что ты планировал тогда, Малыш? Что у тебя тогда было на уме и не получилось? И ты напал на ее народ, убил ее отца. Ее ли в этом вина, Малыш? Она была и остается принцессой земель Германских.
– Она – рабыня. Если я захочу, то пошлю ее обслуживать голодных до женщин го́тов!
– Ну-ну… Ты не сделаешь этого, Малыш, – ласково, как отнимал игрушку или оберегал от плохого поступка, заметил старший брат.
– Почему это?
– Я не позволю.
– Да кто ты такой без своего народа? – У Младшего начиналась истерика. Его рыбьи, на выкате, близко посаженные тусклые глаза разгорелись ярким зловещим огнем.
– Чего ты хочешь? – спокойно улыбаясь, спросил Старший.
Младший молчал. Да! Он хотел быть таким же красивым и уверенным, как его старший брат. Он хотел, чтобы воины так же неподдельно кричали и били мечом по щиту, завидев его, как они встречали брата. Он хотел, чтобы… Он боялся признаться, он хотел быть счастливым и слабым в объятиях маленькой белой женщины, так высокомерно и холодно глядевшей на него. Единственной женщины, что не опускала глаз от страха и подобострастия. Он хотел говорить с ней на равных, как брат говорит с ней, со своей Ют. Он хотел, чтобы она сидела за его спиной верхом на коне и подавала ему стрелы.
Он хотел невозможного. И от этого он чувствовал себя мерзко. И догадывался, что брат его знает, чего он, Младший, так страстно желает.
– Ты хочешь, чтобы я отрекся и оставил империю тебе? А, Малыш? – переспросил вдруг брат, глядя на Младшего с пониманием и грустью. – Ты хочешь быть единым царем, Малыш? – опять переспросил брат.
Брат переспросил дважды. Он не должен был переспрашивать. И он не должен был снова и снова называть его Малышом. Не дождавшись ответа, Зед ушел. К своей принцессе Ют. К рабыне Ют. Он понял. Он все понял.
– Если вождя просят уйти, – помрачнел еще больше старший советник, когда-то давно присланный из Рима учить племена воевать, – если вождя просят уйти, он не должен переспрашивать. – Римлянин внимательно взглянул Младшему в лицо: – Так ведь, вождь наш, царь наш?
Старший советник поднялся, поклонился и вышел. За ним, низко, с почтением поклонившись, ушли другие.
Только при неверном свете факела, в темноте дождливой холодной ночи ЭТО казалось Младшему невозможным, страшным. Это казалось ужасающим только поначалу. Только поначалу. Но утром… Утром все и случилось. И если вспоминать, как брат смеялся и говорил «Малыш», все становится гораздо проще, чем можно было предположить. Все оказывается не таким сложным и, что важно, не таким страшным.
На заре братья приказали седлать лошадей, взяли с собой два десятка лучников и уехали на охоту. Стрела, кончик которой кормилица Равке обмакнула в яд, попала в горло. Старший брат уронил лук, откинулся всем телом назад и беспомощно распахнул руки. Зед погиб мгновенно.
Ют с людьми своими и жрецами-воспитателями бежала, но по дороге попала в плен к вождю лесного племени. Ее миролюбивые люди так и не научились воевать.
Впервые ли в истории мы слышим, что неугодных убивают во время охоты? Ход истории не кончился. И все не кончается. Охота все так же в моде. И остается все таким же прекрасным прикрытием для черных дел.
В молчании возвращаются с охоты очередные охотники. И везут с собой очередное тело человека с беспомощно распахнутыми руками.
«Все знают, но никто не говорит».
Глава пятнадцатая Знак
Увидев кольца на столбах, Сашка охнул от изумления.
– Лошади! Тут держали лошадей.
– В темноте. В подвале. Игнат тоже так считает. А как их сюда заводили? По лестнице? – ехидно полюбопытствовала Машка.
– Дитя, молчи! – Сашка рассмеялся, все-таки было в нем много опасного, коварного, этот смешок хриплый, голос с песочком. – Что это тебе? Погреб с картошкой? Это же подземный зал. Своеобразное древнее убежище. И в нем должно быть минимум два входа. Верней, вход и выход. Выход и вход. А на самом деле – гораздо больше. Должны быть обманные ветки с тупиками. Должны быть водоотводы. Грамотно строили. – Одобрительно опять присвистнув, Сашка посветил фонариком в потолок. – Укрепляли на века. И давно строили. – Поковырял слоистую неровную каменную стену. – Полагаю, что всадники то ли бежали откуда-то, то ли специально прятались и сидели в засаде и пережидали здесь какое-то время, даже не спешившись. Стояли здесь недолго, видишь, пол совсем не разбит. А вот откуда они заезжали, это нам еще предстоит выяснить. Вот если задуматься, откуда они могли заезжать?
– Откуда?
– Из детского садика, – оскалился хищно Сашка, глядя на Машу в упор, однако было ясно, что девушку он не видит и думает о другом. Чувствовалось, что, как древний охотник, он нащупал след, он унюхал только ему уловимый запах, что он знает, куда и откуда ведет этот подземный ход. – Откуда-откуда-откуууда… – замычал на какую-то неопознанную мелодию Сашка, – откуууда… – думая о своем, не отводя глаз с Машиного лица. – Отку-да? – последний раз произнес он, наверняка зная ответ.
– Из Аргидавы! – твердо ответила Маша.
Недобро сверкнув глазом, Сашка прищурился, теперь оглядывая Машу с головы до ног. Не оборачиваясь, обратился к Игнату:
– Подумать только, какая молодежь растет! Догадливая. Где таких обучают, Игнат, а? Неужто у нас на кафедре? – Не прислушиваясь к недовольному бормотанию Игната, развернулся и кинул: – Пошли дальше.
Свет Сашкиного фонарика метался как живой, как летучая мышь, то и дело где-то замирая в неожиданных местах, чтобы дать Сашке рассмотреть, на Машин взгляд, совершенно ничем не примечательные стены, потолок, углы или трещины. Наконец, опять пройдя большой зал, где стоял полуразрушенный большой, деревянный, грубый, наскоро сбитый, прогнивший стол, наткнулись на ту самую вроде бы тупиковую стену. Увидев на стене диск в виде солнца, Сашка умолк, замер, потрясенный, как будто натолкнулся на невидимую стену. Он протянул руки и бережно, легко потрогал диск, ощупал, как слепой, еле притрагиваясь. Он ласкал пальцами каждый луч и саламандру посредине, вытянув губы как для поцелуя, сдувал пыль, шепча еле слышно странное, что-то вроде: зед, зед, это зед. Потом лихорадочно задергал ремни своего рюкзака, наконец вытащил фотокамеру-мыльницу, несколько раз сфотографировал полустертый барельеф, бережно, сбоку, наладив уровень вспышки на своей внешне простой, а на самом деле мудреной камере, кричал: «Убери фонарь! бликует, убери!» – и вдруг как-то сразу поскучнел, как будто очень устал, заторопился, сослался на важные встречи. Маше с Игнатом не удалось уговорить его зайти к кому-нибудь из них домой, умыться, выпить кофе, отдохнуть. Нет. Он явно торопился. А ребята вдруг заметили, что времени действительно прошло довольно много. Они выбрались из подвала уже в сумерках. Кинулись было провожать Сашку, но тот наотрез отказался, отвечал рассеянно и рублено, коротко и не очень вежливо. И куда делась его элегантная смешливость? Маша с Игнатом стояли, смотрели ему вслед растерянные, увидели только, что он быстро впрыгнул в темно-синий «фольксваген», раздраженно хлопнув дверью. Машина сорвалась с места.
