Алексей Рыбин - «Кино» с самого начала
– Где ты так долго пропадал? – спросили его «Россияне», которые совершенно случайно оказались в том же месте и в той же ситуации.
– Да, знаете, встретил знакомого, разговорились, ну и в Сочи махнули. А бидончик я в подвале спрятал. Как сегодня прилетел – сразу туда. Смотрю, бидончик на месте. Ну, думаю, надо ребятам пивка купить – заждались, поди.
Да, «Россияне» были замечательным коллективом. А вот рок-клубовская элита в лице все той же Тани Ивановой и компании поднимала вялое мятое знамя социального рока, под которое и норовила заманить Жору с друзьями. Эту-то элиту и имел в виду Цой. Наши же песни отличались остроантисоциальной направленностью, и поэтому они наверняка проигрывали в глазах клубменов и клубвуменов. Так они сильно любили тогда социальную сатиру и критику режима, что если таковая отсутствовала в песне, то песня автоматически переводилась из разряда «рок» в разряд «эстрада» (см. «Аквариум», «Зоопарк», позже – «Странные игры», «Кино»). В общем, чтобы иметь хоть какие-то гарантии нормального существования в клубе первого созыва, нужно было обязательно писать песни протеста. Я даже собирался одно время написать цикл песен под названием «Песни про Тесто» и попробовать их залитовать, в пику революционерам, но как-то руки не дошли.
– Может, и Гребенщиков замолвит словечко, – сказал я.
– Да, возможно. «Мои друзья» ему нравятся.
– А как насчет названия? – спросил Олег.
– Да, это очень важно, – оживился Витька, – нужно что-нибудь броское, чтобы сразу заинтересовало. Нужно здесь не ошибиться.
– Только давайте без помпезности этой, – сказал я, – а то уже достало – подтексты всякие, глубокие смыслы… Гигантомания какая-то. И в то же время нужно, чтобы название цепляло. Такое название, как «Аквариум», нам не подойдет – очень уж неброское. Гребенщиков – фигура сам по себе, он может играть и под таким именем, а мы пока…
– Да, пока – никто, – сказал Цой. – Давайте подумаем, вспомним разные группы – может быть, по типу старых битников что-нибудь придумаем. Давайте так, начнем с того, что решим: одно слово будет или несколько?
– Мне кажется, нужно одно, – сказал Олег.
– Мне кажется, несколько, – сказал я. – Вообще-то я считаю, что лучшее название советской группы, которое я слышал в своей жизни, это «Фрикционные автоколебания как фактор износа трамвайных рельс». Была такая джаз-роковая команда в семидесятые.
– Ну, это слишком круто, – засмеялся Витька. – Давай попроще.
– Вот, вспоминай, – я стал перебирать любимые названия. – Из двух слов: Rolling Stones, Jefferson Airplane, Jethro Tull, King Crimson…
– Давай по-русски, – сказал Витька.
– Давай – «Говорящие Головы», «Секс-Пистолеты», «Третий Мир», «Благородный Мертвец», «Герман и Отшельники»…
– Вот-вот, что-то такое.
– «Элвис Костелло и Аттракционы»… – продолжал я.
– «Гарин и Гиперболоиды», – сказал Витька. – По-моему, это то, что нужно.
– «Гарин и Гиперболоиды», – Олег засмеялся. – Да, весело. Крутое название.
– Смотри-ка, да. Крутое и энергичное. Как бы и битническое, и нововолновое, – поддержал я.
– Ну что, нравится вам?
– Круто, круто, Витя. Давайте на этом остановимся, – решил Олег.
– Я согласен.
– Я тоже, – сказал Витька. – Вообще-то можно еще подумать, потом. Но пока мне нравится.
– Отлично! «Гарин и Гиперболоиды». Поздравляю, товарищ Гарин. – Я пожал Витьке руку. – От лица всего коллектива поздравляю с началом творческой деятельности.
– Давайте поиграем теперь, – сказал новоиспеченный руководитель. – Нужно аранжировки делать.
– Есть, товарищ Гарин!
– А мне что делать? – спросил Олег.
– А ты пока так, постучи на чем-нибудь. Здесь ведь не нужно никаких барабанных сложностей. Ориентируйся на школу Ринго Старра, – посоветовал Витька. – Мы играем простой биг-бит.
– Сделаем, – сказал Олег и стал ладонями выбивать ритм на консервных банках.
Репетиция немедленно началась и продолжалась с перерывами на купание и выпивку все оставшиеся у нас полторы крымские недели. Каждый вечер мы давали концерт для непривередливых селян, что очень помогало оттачивать и чистить все песни – селяне орали, пили, болтались мимо нас взад-вперед, что отвлекало от игры, но помогло нам научиться сосредоточиваться на музыке и уходить с головой в жесткий ритм биг-бита.
Юг нам быстро надоел. Мы, как и всякие молодые люди, были еще достаточно глупы для того, чтобы не скучать в одиночестве, и нам постоянно были нужны какие-то внешние раздражители, приток информации извне. Тем более что у новой группы, которая родилась под горячем крымским солнцем и уже покорила сердца южан из Морского, были теперь грандиозные планы относительно завоевания Севера. Нам не терпелось вернуться в Ленинград и начать концертировать, ходить на собрания в рок-клуб; это сейчас они кажутся смешными и глупыми, а тогда все это было чрезвычайно интересно – репетировать, покупать инструменты и аппаратуру, слушать новые пластинки. Хотелось удивить всех близких друзей новой группой, – в общем, тянуло домой.
Ленинградское небо, как ни странно, на этот раз не казалось нам серым и мрачным, хотя солнца не было и в помине. Мы были бодры и готовы к активным действиям, и мрачный серый город был для нас ареной, был одновременно и нашим зрителем, и инструментом, на котором мы собирались играть. Отсюда шли к нам темы новых песен – из этих дворов, квартир, подъездов, отсюда мы брали звуки нашей музыки – и нежные, и грубые, и назойливые, и печальные, и смешные, и еще непонятно какие. Мы ничего специально не выдумывали – город был открыт нам весь, со всеми его прорехами и карманами, и мы с наслаждением обшаривали его, забирая все то, что было нужно для музыки «Гарина и Гиперболоидов».
Репетировали мы на двух акустических гитарах и бонгах попеременно – у Олега, у меня, у Витьки, – это зависело от того, есть ли дома родители или нет. Мы плотно трудились весь остаток лета и сделали программу минут на сорок, которую уже можно было кому-то показывать и при этом не стыдиться. Некоторые песни аранжировал Витька, некоторые – я, некоторые – все втроем, как, например, «Песня для Б. Г. (Осень)». Витька написал «Бездельника № 2» – просто переделал старого «Идиота» и придумал там классное гитарное соло, которое я никогда не изменял и играл всегда в оригинальном варианте.
Нет меня дома, и целыми днями
Занят бездельем, играю словами,
Каждое утро снова жить знаю-начинаю
И ни черта ни в чем не понимаю.
Я, лишь начинается новый день,
Хожу – отбрасываю тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, я опять
Отправлюсь спать, чтоб завтра встать
И все сначала…
Ноги уносят мои руки и туловище.
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья шагаю по улицам я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
Все говорят, что надо кем-то мне становиться,
А я хотел бы остаться собой.
Мне стало трудно теперь просто разозлиться,
И я иду, поглощенный толпой.
Я, лишь начнется новый день,
Хожу, отбрасывая тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, чтоб завтра встать
И все сначала.
Нам ужасно нравилось то, что мы делали, когда мы начинали играть втроем, то нам действительно казалось, что мы – лучшая группа Ленинграда. Говорят, что артист всегда должен быть недоволен своей работой, если это, конечно, настоящий артист. Видимо, мы были ненастоящими, потому что нам как раз очень нравилась наша музыка, и чем больше мы «торчали» от собственной игры, тем лучше все получалось. Олег, как более или менее профессиональный певец, помогал Витьке справляться с довольно сложными вокальными партиями и подпевал ему вторым голосом. Гитарные партии были строго расписаны, вернее, придуманы – до – записи мелодии на ноты мы еще не дошли – и шлифовались каждый день. Мы всерьез готовились к тяжелому испытанию – прослушиванию в рок-клубе.
Гена Зайцев, на которого мы уповали, был внезапно смещен с поста президента клуба за экстремизм. Но без боя он не сдался. Расставаясь со своей руководящей должностью, Гена выкрал из бывшего своего кабинета в Доме народного творчества всю документацию, так или иначе связанную с рок-клубом. Две огромные сумки с бумагами Гена увез к себе домой – на улицу им. Степана Разина, но всем сказал, что спрятал документы в надежном месте – видимо, опасаясь конфискации. Экс-президент лелеял мечту создать альтернативный клуб на демократической основе и как-то раз даже созвал своих единомышленников на собрание, которое проводилось почему-то во дворе дома, где жил Борис Гребенщиков, – на ул. Софьи Перовской. Был там и Жора Ордановский, были там и мы. Я сейчас думаю, что на самом деле если бы идея Гены была бы реализована, то новый рок-клуб мог бы получиться очень даже неплохим, но, как всегда, помешала этому делу всеобщая извечная русская инертность. Собравшиеся поддержали Гену, поговорили и разошлись по домам, чтобы завтра собраться как ни в чем не бывало в старом, привычном уже клубе на Рубинштейна, 13.
