Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда
– Македонский, – говорю я. – Кончай сходить с ума.
Он поднимает глаза. Темно-красные на белом лице. И я вижу, что это Седой. Или он просто похож на Седого.
– Прекрати это, – прошу его я. – Я тебя простил. Ты не виноват ни в чем.
– Правда? – спрашивает он надтреснутым голосом. – Ты не врешь мне из жалости?
– Я никогда не лгу из жалости, – говорю я.
Свет гаснет, в зале вопят.
Я прикрываю глаза, а открыв, обнаруживаю себя в столовой. Под Крысиным столом надрывается магнитофон, продолжив и разнообразив вопли, которыми оборвалось мое пребывание не здесь. Лэри дергает в такт музыке головой, подчищая хлебом тарелку. Толстый рядом с ним дремлет, уткнувшись в заляпанный нагрудник. Македонский ест свой суп, низко склонившись над тарелкой, чтобы не было видно, что он плачет.
Табаки негодующе смотрит на меня.
– Что происходит, Сфинкс? Что происходит, я спрашиваю?
– Ничего, – говорю я. – Что здесь могло произойти?
– Ты обидел Македонского? – подозрительно уточняет Шакал. – Я сейчас дух из тебя вышибу, если ты его обидел!
– Все в порядке, – сквозь зубы говорю я, потихоньку зверея от его приставаний. – Успокойся и отстань от меня.
– А если все в порядке, почему он ревет?
– А почему ты спрашиваешь об этом Сфинкса? – интересуется Слепой, швыряя в свою тарелку скомканную салфетку. – Может в этой стае кто-то спокойно пореветь без твоего участия?
– Сфинкс ему в чем-то поклялся, – не успокаивается Табаки. – И теперь Македонский ревет.
Я встаю и покидаю столовую, пока меня окончательно не достали.
Сразу за дверью натыкаюсь на Лорда, который сидит на полу с видом приговоренного к казни и обнимает костыль. Сажусь рядом с ним.
Лорд громко сморкается в платок и говорит, глядя в сторону:
– Нервы с вами, конечно, нужны стальные.
И опять обнимает костыль. Я смотрю в потолок, где змеится еле различимая снизу надпись, и думаю о том, что вот – желающие высказаться добрались уже до потолков, наверное, скоро потолки запестрят надписями и рисунками не хуже стен, а тем, кто захочет их прочесть, понадобятся стремянки, и Дом обрастет стремянками… я думаю об этом и молчу.
Рыжий
– Чистый как видения и необразованный – будет существовать помимо смертельных к нему дополнений.
Боб Дилан. Тарантул
Опрокидывают ведро с мыльной водой. Лязг, хлюп, и пенные реки растекаются по полу. Для меня – зеленые. Для остальных – наверное, серые. Не успевшие удрать сгрудились на подоконниках и с ужасом таращатся.
Второе ведро. Реки получают подкрепление, и на полу уже озеро. Я бы, правда, в нем плавать не стал. Одни плевки чего стоят, хотя их как раз не видать, слились с мыльной пеной. Зато окурки и всякая недогрызенная дрянь на плаву неприятно меняет очертания.
– Лодку бы сюда, – пищит с подоконника Белобрюх, опасно свешиваясь. – Поплавать-поплавать! Лодку и весла!
Кто-то скидывает его вниз, и общей мокрости становится больше на одного Крысенка.
Микроб и Мартышка с кислыми рожами гонят перед собой две швабры с нанизанными тряпками. Брызги, конечно, летят, и они с ужасом глядят на свои блестящие сапожки, как будто весь месяц не ходили по всему этому же самому, только без воды. Швабры доезжают до стен, разворачиваются и едут обратно. Размазывание грязи, если честно. Проку почти никакого, но если хотя бы этого иногда не делать, страшно думать, что со всеми нами станет.
Габи, Ехидна и Спирохета топчутся в дверях, одетые якобы для уборки. Ехидна даже держит щетку. Двумя коготками. Как букет орхидей.
Осматриваю спальню. Почти пусто, если не считать зрителей. Все, что можно было утащить, утащили. Хватаю дрейфующий поблизости спальник и волоку его в ванную.
Он извергает потоки воды, и девы с визгом разбегаются. Еще бы им не разбежаться. Это общий трахальный мешок, что у него внутри творится, лучше не представлять. Я в него и под дулом пистолета бы не полез.
Опускаю текучее чудовище в ванну, отвинчиваю оба крана и дергаю змейку. Ее, естественно, заклинило. Дергаю сильнее. «Ложись и сдохни на месте» это называется. Оставляю мешок истекать кровью и побыстрее сматываюсь.
В спальне мини-митинг посреди обмелевшего озера. Оплакивают исчезновение заветного мешка. «Где мы теперь будем сношаться, братья и сестры?» Глядят не то чтобы дружелюбно.
«Ты его выкинул! Как же ж мы теперь?»
Белобрюх полощет в ведре свои кеды. Ему мешок абсолютно неинтересен.
– Ну так мы твой возьмем, – говорит Гибрид деловито. – Твой еще просторнее. Потому что старый ведь ты намочил. И теперь он нескоро высохнет.
Я показываю ему, как, где и при каких обстоятельствах он дотронется до моего спальника.
– Ну так я тебя порежу на фиг! – вопит Гибрид. – Ночью порежу, как колбасу, вот прямо сегодня, слыхал ты?
Я от него и не такое слыхал, а режет он только стены и мебель, так что на его вопли давно никто не реагирует.
– Уборка что-то стоит, – говорю я.
Гибрид роется в карманах с несчастным видом. Опять потерял бритву, надо думать. Вечная история.
Логи с ненавистью выжимают тряпки. Полуголый Викинг драит стол, поплевывая на него за неимением других моющих средств.
Закрываю глаза, и…
Видение. Эта же спальня, но чистая, как в первый день, что мы сюда вошли. Белоснежные стены, сверкающие оконные стекла. Никаких мешков, никаких Крыс… даже ни одного плеера. Могильник, одним словом. Родное, любимое место. Только без Пауков.
Встряхиваюсь, хватаю свободную швабру и бегу в дальний угол. Тру и тру, пока в глазах не темнеет. На полу появляется небольшое светлое пятно, и только. А спина уже воет, протестуя. Приходится сесть на пол.
Подшлепывает Белобрюх, весь из себя такой милый ребенок.
– Тебе помочь? Можно?
– Давай, – хриплю. – Помогай. А то что-то не видно результатов.
– В этом вот месте немножечко видно, – уверяет он меня и берется за швабру. Сам не намного толще, чем ее черенок.
Я гляжу, как он старается, потом на Логов, которые делают вид, что стараются тоже, потом на проплывающий мимо презерватив. Кто-то долил еще воды, хотя сказано было, что больше двух ведер нельзя, может просочиться на первый. Ладно бы они еще все сразу сушили, а то только гоняют воду от стенки к стенке.
И кто-то опять сожрал алоэ. Подарок Стервятника. Один корешок торчит. Беру горшок, рассматриваю, и Гибрид сразу начинает чистить ногти, фальшиво насвистывая. Мало я встречал в своей жизни людей, которые жрут все подряд и только здоровеют. Один из них – Гибрид. Подозреваю, что по ночам он и нас обгладывает потихоньку, так, что мы не замечаем. Уж зубную-то пасту точно истребляет он. Больше некому.
Примериваюсь, якобы сейчас брошу в него горшок, он приседает и верещит. Микроб с Мартышкой ноют:
– Ну нет же, Рыжий! Мы же убираем!
Послушав их, кто другой, может, и поверил бы, что это так.
– Ладно, – говорю. – Убирайте дальше, – и убредаю на свежий воздух, перекурить и передохнуть, хотя знаю, что зря. Дверь еще не закроется, а они уже все побросают и побегут проверять свой бесценный мешок. Не расползся ли он.
В коридоре четверо бездомных Крысят сидят у порога. Как бедные сиротки в зимнюю ночь.
– А когда это все закончится?
– Когда можно будет вернуться?
– Почему так долго?
– Терпение, Рыжий, терпение, – говорю сам себе погромче, и это их ненадолго затыкает. Воспользовавшись паузой, сбегаю в Кофейник. Хотя это ничего не гарантирует. Захотят, припрутся и туда. Был бы я их отцом, давно бы всех передушил. Сплошное нытье и прыщи, такое кого хочешь сведет с ума.
В Кофейнике девичник. Шестеро ходячих. Заняли всю стойку и общаются. Три девы только-только с уборки. Рабочий пот на лбах еще не обсох. Говорят, судя по приглушенным вскрикам, о важном. Обтянутые блестящими шортами зады покачиваются, как хвосты у нервничающих кошек. Кроме них народу всего ничего. Мертвец с книжкой и Соня дремлет в коляске.
– Греби сюда, – кричит мне Мертвец. – Шевели ластами! Я для тебя место держу.
Свободных мест навалом, так что у него это чисто по привычке кричится. Подхожу и сажусь рядом, и сразу же все девицы оборачиваются и замолкают с нехорошим блеском в глазах. Как будто только меня и ждали.
Мертвец вертит головой, не понимая, в чем дело. Холодная пауза на две минуты, потом, как выстрел, стук стакана о стойку.
– Вот так вот, – громко сообщает Габи. – Загубленная я теперь навеки. Из-за этого ублюдка.
Я хотел чего-нибудь выпить, но под их взглядами передумываю. Запросто можно поперхнуться.
– Что такое? – спрашиваю, потому что по всему выходит, что ублюдок – это я.
– Он еще спрашивает! – гудят голоса поддержки, а Длинная сваливается со стойки и ковыляет ко мне, чудом не сваливаясь с каблуков.
– Скотина, – выцеживает сквозь помаду. – Беременная я, вот чего!
Даже Локатор проснулся. Цирк, одним словом. А мне вообще-то и в Крысюшнике хватает истерик без поводов.
– Ладно, ясно, а я тут при чем?
