Федор Углов - Будни хирурга. Человек среди людей
Тут невольно стоят у меня перед глазами два человека – оба солидные, уважаемые, достигшие немалого общественного положения.
Расскажу о них по порядку, но тут же оговорюсь: во всех примерах, которые я здесь приводил, инициатива знакомства принадлежала пациентам: ко мне обращались с просьбой о помощи, и так завязывались знакомства. Отношения врача и больного – их нельзя назвать вполне независимыми. Здесь же инициатива была за мной: я прочитал только что вышедший роман из современной жизни и был приятно изумлен замечательной книгой. В ней было так много верных наблюдений, такие правдивые характеры обрисованы автором!.. И главное – никакой навязчивости, никакой риторики – жизнь как она есть.
– Вот книга! – сказал я друзьям, собравшимся у меня однажды вечером. – Ну автор! Да откуда он знает мир науки, нашу братию, учёных?! Верно, и сам побывал в нашей шкуре.
– Пётр Трофимович-то? Да нет, он вроде бы не был учёным, – сказал профессор литературы, знавший автора. – Зато в жизни своей он, как говорят у вас, Фёдор Григорьевич, в Сибири, хватил мурцовки. Родился в бедной крестьянской семье, рано осиротел, мальчонкой поступил на завод… Характер, конечно, личность! В годы войны танковой ротой командовал, от Москвы до Берлина дошёл, два ордена Славы имеет.
Много ещё говорили об авторе. Его знал не один профессор – и другие были о нём наслышаны, и каждый сообщал о нём какие-то живые, интересные детали, И мне захотелось познакомиться с ним. Я уж хотел просить профессора свести меня со столичным писателем, но тут же решил: при очередной поездке в Москву сам позвоню Петру Трофимовичу и скажу о своём желании выразить ему лично мнение о прочитанном романе.
Так и сделал. Мне ответил приветливый и, как мне показалось, несколько восторженный голос:
– Фёдор Григорьевич!.. Как же! Читал вашу книгу «Сердце хирурга». Ах, хорошо, что вы позвонили! Да заходите, если желаете, ко мне.
Пётр Трофимович говорил весело, возбуждённо. Мне его несколько возвышенная речь показалась даже искусственной, несерьёзной.
Я пригласил его к себе в гостиницу – предложил пообедать в ресторане, но заметил:
– Мне, право, неудобно отвлекать вас.
– Какие пустяки! К врачу обычно очередь выстаиваешь, а тут врач сам приглашает. Я с удовольствием.
И мы условились пообедать в ресторане «Москва».
Признаться, меня обрадовала такая лёгкость, с которой ко мне устремился Пётр Трофимович. Он как-то сразу, в одну минуту, поколебал моё представление об именитом писателе как о важной персоне. К тому же я знал, что Пётр Трофимович не только автор нескольких романов, но и ещё главный редактор серьёзного издания.
Встретились в номере гостиницы: я не ожидал увидеть простого, даже, казалось, нарочито опрощенного мужчину средних лет, одетого аккуратно и без претензий на моду. У него и манеры, и речь, и костюм, и галстук – все было грубоватым. Он имел лишний вес. Жена моя, Эмилия Викторовна, тоже врач по профессии, про такого сказала бы: «Полтора ведра воды по своей охоте носит», то есть на десять-двенадцать килограммов весит больше нормы. А мы, врачи, знаем, как излишний вес вредит сердцу, при заболеваниях осложняет борьбу организма с недугом. Иной раз хирургам из-за чрезмерного ожирения больного приходится отказывать в операции. Вот почему при встречах с незнакомым человеком невольно обращаешь внимание на его комплекцию.
– Как здоровье, как самочувствие? – спрашиваю Петра Трофимовича.
– Наверное, этим вопросом вы встречаете каждого своего знакомого?
– Не каждого, но многих.
Разговор у нас поначалу не клеился, мы оба смущались, и, может быть, он уже пожалел, что так быстро согласился на встречу с незнакомым человеком. Однако я заговорил о его книге, и беседа наша оживилась. Мы её продолжали и в ресторане, куда спустились пообедать. Но тут к нам неожиданно подошёл тучный, с багровым мясистым лицом человек в замшевой куртке и распростёр над столом руки:
– Трофимыч! Да как ты тут очутился!
И, скользнув по мне беглым неприязненным взглядом, сел напротив Петра Трофимовича и крикнул официанту:
– Поди-ка сюда, братец!
И когда тот подошёл, показав на наши блюда, сказал:
– Мне то же самое притащите. Да поживее! А сверх того бутыль водки. Пшеничной, разумеется.
Меня поразила бесцеремонность подсевшего к нам багроволицего, я с любопытством поглядывал на Петра Трофимовича, а он бросал на меня виноватые взгляды, словно хотел сказать: «Не обращайте внимания – такой человек».
Выждав удобный момент, представил мне незнакомца:
– Вот вам, Фёдор Григорьевич, известный поэт, мой приятель.
Поэт повернулся ко мне, наклонил голову, выжидая, когда назовут и меня. И по мере того как Пётр Трофимович перечислял мои титулы, поэт оживлялся, в его бурых глазах вспыхнули интерес и любопытство. Он привстал и, протягивая мне руку, назвал себя. И подвинулся ко мне ближе, заговорил как со старым знакомым:
– Мне вас бог послал, Фёдор Григорьевич. Жену надо посмотреть. Занемогла. Не откажите, Фёдор Григорьевич!
– Да, да, конечно. Я – пожалуйста.
Заметил, как покраснел Пётр Трофимович, ниже склонился над тарелкой.
Поэт ещё более оживился. Разлил водку. Поднимая рюмку, сказал:
– Поднимем, братцы! Вздрогнём!
И одним глотком осушил рюмку. Пётр Трофимович тоже выпил и сосредоточенно принялся за еду. Он, видимо, привык к поэту, не удивлялся его развязной речи, я же был огорошен этой демонстративной бесцеремонностью.
Беседы между нами никакой не было. Говорил один поэт. Говорил шумно, уверенный, что каждым словом одаривает нас, как рублём! И речь его была жёсткой, энергичной. Он раздавал характеристики людям, событиям, фактам.
– Вчера Николай новые стихи читал. Дрянь стишата!.. – И к Петру Трофимовичу: – А Николка, божий человек, у вас в любимчиках ходит. Напрасно! Талантишко у него мизер, кот наплакал.
Меня тоже не оставил без внимания:
– У вас, Фёдор Григорьевич, по слухам, затор в медицине: рак не можете одолеть. Учёных тьма, а рачок процветает, потому как леность мысли и круговая порука.
По-моему, оба мы – и я, и Пётр Трофимович – выглядели беспомощно и глупо. Участвовать в разговоре нам было трудно; да, видно, обсуждение или дискуссия и не предполагалась нашим собеседником. Он в свои короткие фразы и вопросы и ответы на них включал одновременно. В другое время я таким собеседником возмутился бы, не стал бы слушать его сентенции, но здесь я чувствовал себя не столько хозяином, сколько гостем, к тому же я ожидал какой-то инициативы со стороны Петра Трофимовича, но он, хоть и несколько смущался за своего приятеля, слушал его равнодушно и даже как будто бы с удовольствием.
Впрочем, мало-помалу и мы втянулись в разговор – ухитрялись по ходу беседы вставлять междометия, а то и по нескольку словечек – поэт воспламенялся от наших слов и говорил ещё горячее.
– А вас, Фёдор Григорьевич, к себе зову. Недуги одолевают. Сплю плохо. С чего бы это?
– Трудно так сразу…
– С вечера засыпаю быстро. Отговорю по телефону вот с ихним братом… – он кивнул на Петра Трофимовича, – с редакторами. И валюсь пластом. А в три часа просыпаюсь. И хоть тресни, глаз не сомкну.
– Телефонные разговоры на ночь, возбуждение… – пытаюсь подать совет, но поэт продолжает:
– А то вот ещё поясница примется. О-о-о!.. Боли адские. Вы бы меня посмотрели.
– Пожалуйста. К вашим услугам.
– У жены моей букет болезней. И не перечтешь…
– Пожалуйста. Посмотрим, пообследуем…
– И тёща нездорова. Мается, бедная…
Поэт перечисляет всех своих родственников, жестами изображает их страдания – и разговор о каждом заканчивает энергичным словечком; при этом об эстетике и деликатности он мало заботится, крутые словечки его напоминают мне какой-то профессиональный жаргон – не то сплавщиков леса в Сибири, не то беглых бродяг; они так же вот одним крепким полубранным словцом умели обрисовать своё положение или давали характеристики людям. Я в конце беседы с поэтом уже не пытался давать советы, не говорил «пожалуйста», а лишь кивал да все чаще поглядывал на Петра Трофимовича, который слушал его снисходительно, с затаённой, едва сдерживаемой улыбкой.
Но вот мы отобедали и стали прощаться.
Вернувшись в номер, я растворил балкон и стал смотреть на площадь, прилегающую к гостинице. К машине, стоявшей неподалёку от входа в гостиницу, направлялись двое. Без труда узнал в них Петра Трофимовича и поэта. Пётр Трофимович шел прямо, широким, уверенным шагом, а поэт трусил за ним и все говорил, говорил – он то наклонялся к спутнику, то забегал вперёд, заглядывая в лицо Петру Трофимовичу, и тогда походил на сытого, дорого одетого лакея. Он поспешно растворил дверцу машины, а сам забежал с другой стороны, сел за руль. Они уехали, а я ещё долго смотрел им вслед и думал о своих новых знакомых, о Петре Трофимовиче и о его приятеле, имени которого я тут приводить не стану, и не потому, что опасаюсь его неудовольствия, чьей-то молвы, – нет, я слишком его мало знаю, чтобы выносить резкое, отрицательное суждение. А именно такое суждение мне хочется сказать об этом человеке. И разумеется, не по одному только впечатлению от первой встречи.
