Лев Брандт - Пират (сборник)
Но вместо звериного крика боли, который, казалось, вот-вот вырвется из горла лошади, через рот и нос ее фонтаном брызнула кровь.
И голова с огромными, вытаращенными глазами все продолжала молча тянуться кверху, и кровь густой струей, пенясь и булькая, с шумом падала на землю.
Но вот замутились и подернулись пленкой глаза, и, как подрубленная, стукнулась о землю, расплескав кровавую лужу, уже мертвая голова.
Какая-то серая лошадь, сорвавшись с привязи, неслась далеко по полю вместе с повозкой.
Бурый Митька от испуга тоненько, по-щенячьи взвизгнул и сел на задние ноги, словно огромная собака.
Злодей рванулся назад так, что хомут соскочил на уши и лопнула шлея.
Обоз, собранный из городских лошадей, дрожал как в лихорадке.
Лошади, еще недавно мирно грохотавшие многопудовыми ломовыми телегами по городским булыжникам, храпели и метались в оглоблях, раздували ноздри и скалили зубы, стараясь вырваться и умчаться подальше от этого страшного грохота.
Вздрагивая и приседая при каждом новом разрыве, приплясывал на месте Злодей, но его сдержать было легче, сказывалась ипподромная привычка к дисциплине.
Обоз двинулся дальше. Теперь дорога пошла лесом.
Федька съежился на сиденье, боязливо провожая единственным глазом каждый пролетающий снаряд.
– Ну что, Федор? Что замолк? – желая ободрить его, спросил Палкин.
– В Питере теперь хорошо. Чайку бы горяченького. Боязно тут, с непривычки, – не сразу, вздрагивающим голосом ответил Федька.
– Эх ты! А как же на фронте, там? – упрекнул Палкин.
– А это разве не фронт? – испугался Кривой.
– Это тыл, – объяснил Палкин.
Не выезжая из леса, обоз остановился недалеко от опушки, дожидаясь затишья. Лошадям подбросили корма, не выпрягая. Но страх оказался сильнее голода. Сено лежало нетронутым.
Едва возчики успели отойти от коней, как Палкина разыскал верховой и передал какую-то бумажку. Палкин посмотрел на усталых и заморенных лошадей и торопливо забравшихся под телеги возчиков и нерешительно поскреб щеку. На ближайшую батарею нужно было срочно подвезти снаряды.
Возчики, покрывшись с головами брезентом, сидели под телегами не шевелясь и как будто не слыхали слов Палкина, передававшего полученное донесение.
Не дождавшись ответа, Палкин решил, что поедет сам. Но в это время из-под телеги высунулась голова Чуркина.
– Без тебя управимся, – сказал он, еще стоя на четвереньках. – Я отвезу на Митьке. Митька дотянет.
И неторопливо шагнул к жеребцу.
Чуркин не успел сделать и двух шагов, как наперерез ему из-под телеги шмыгнул Кривой.
– Курьера нашел. Его же семь раз убьют, пока он на своем бегемоте доплетется! – закричал он. – Я свезу на Злодее.
– Ты чего расхвастался? – обозлился Чуркин. – Забыл, верно, как на Милке в хвосте ездил?
– На Милке я бы с тобой тягаться не полез, а теперь я на Злодее езжу головным, и тебе на Митьке со мной не тягаться.
Возчики, выбравшись из-под телег, кольцом обступили спорщиков.
Палкин сделал выбор.
– Злодей надежнее, – сказал он.
Полумертвый от усталости Злодей налег на хомут и с места затрусил мелкой, скупой рысцой.
Чуркин стоял у своей телеги, провожая его насупившимся взглядом.
– Стой! – вдруг заорал он.
Федька, не оглядываясь, стегнул Злодея.
– Стой, говорю, кривой черт! – еще громче закричал Чуркин и, прыгая через лужи, догнал Кривого.
Федька остановил Злодея и, зажав в руке толстый кнут, повернулся к Чуркину:
– Ну, что лезешь?
– Подпругу подтяни, спину натрет. Лошадь испортишь, – еле переводя дух, выговорил Чуркин. – Ладно, сиди, я сам подтяну, – остановил он Кривого.
До батареи оставалось версты две открытого пространства. Дорога Злодею была хорошо знакома. Он успел перетаскать по ней не одну сотню пудов клади.
Колеса по ступицу уходили в липкую грязь. Но Злодей, не нуждаясь в понукании, тянул из последних сил.
– Ну, ну, браток, не выдай. Скоро отдохнем, – подбадривал его Кривой.
Вдруг Злодей, оглушенный и осыпанный землей, споткнулся и зарылся головой в грязь. С трудом удержался он на коленях и не свалился на бок. Никто его не понукал и не помогал встать. Удила безжизненно лежали во рту. Злодей с трудом поднялся сам и оглянулся назад.
Сиденье пустовало, но на земле у самых своих ног он увидел Федора. Он лежал, раскинув руки, лицом в луже, и не двигался.
Злодей обрадовался передышке и спокойно стоял, наслаждаясь отдыхом.
Федька продолжал лежать лицом в луже, которая за это время из серой стала красной. Красный цвет притягивал Злодея, он не мог оторвать от лужи глаз. Осторожно попятился он назад и, наклонив голову, обнюхал Федьку. Неожиданно в нос ударил терпкий и противный запах. За последние дни этот запах встречался Злодею не раз. Красная лужа наполнила его отвращением и страхом. Он захрипел и бросился в сторону, дрожа каждой своей шерстинкой.
Кося глазом и хрипя, словно боясь, что Кривой, как волк, вскочит и вопьется ему в горло, Злодей далеко обошел Федьку и понесся по дороге, вздрагивая и поминутно оглядываясь назад.
Снаряды подоспели как раз вовремя.
* * *Измученного и отощавшего Злодея Палкин разыскал только через два дня и повел его в обоз. Жеребец плелся за Палкиным, спотыкаясь на каждом шагу, как слепой. В обозе ему дали овса. Он ткнулся в овес губами, набрал полный рот, но разжевать крепкие зерна не мог.
– Ничего, пройдет, – решили обозники.
В тот же день обоз возвращался в Петроград. На рассвете тронулись в путь. Злодей, опустив голову, шел в хвосте, привязанный к последней повозке.
Проехали верст десять.
– Остановись! – закричали сзади.
Обоз остановился. На мерзлой земле, вытянув ноги, лежал Злодей.
Возчики, столпившись вокруг, стояли молча, не решаясь сказать последнее слово.
Злодей, гордость и украшение обоза, лежал, вытянув ноги и откинув голову, и даже не пытался подняться. Глаза у него были закрыты, и только чуть-чуть шевелились губы, пропуская тихое и ровное дыхание.
– Может, поднимется еще? – сказал один. – Ну, вставай! – дернул он его за уздечку.
Злодей открыл глаза и равнодушно, словно недоумевая, зачем к нему пристают, глянул на людей и снова закрыл их.
– Ненадолго пережил Федьку, – сказал кто-то.
– Как же с ним быть? – спросил Палкин. – Пристрелить или пускай уж сам…
– Если б знать, что скоро. Лучше бы оставить, – посоветовали обозники.
Загромыхали колеса. К толпе подъехал на Митьке Чуркин.
– А ну, посторонись, – сказал он.
– Ты что? – удивился Палкин.
– А ты что? – спросил Чуркин.
Митька наклонил голову и обнюхал врага без всякой злобы.
– Клади на воз, – приказал Чуркин.
Возчики, словно обрадовавшись, что развязка откладывается, быстро положили Злодея на телегу.
– Ни к чему это, – сказал Палкин. – Покойник он.
– Молод ты, горяч больно. Такими бросаться – скоро пробросаешься. Я, может, сорок лет с конями прожил, а такого впервые встретил. Попытка, говорят, не пытка, – заключил Чуркин.
Обоз двинулся дальше. Впереди, старательно объезжая выбоины, ехал на Митьке Чуркин. Злодей неподвижным бурым холмом лежал на телеге. Два десятка исхудалых лошадей плелись следом.
* * *Злодей выжил. Он болел всю зиму, но к весне уже твердо стоял на ногах. В мае его первый раз запрягли в легкую коляску. Он пошел хорошей, размашистой рысью, но прежнего сердца в нем уже не было. В обозе решили, что он еще не вошел в полную силу после болезни. Но проходили недели, месяцы, а Злодей не менялся.
Теперь это была обыкновенная хорошая лошадь, каких много. В этой умной могучей машине подменили самую существенную часть ее – горячее сердце наследственного рекордиста и чемпиона.
Шло время. Менялись люди. Давно уехал горячий защитник Злодея – Палкин. Новые люди, не знавшие прежнего Злодея, не понимали, почему с ним надо нянчиться. Очевидцев былых подвигов Злодея в обозе почти не осталось, и рассказы о них считали «охотничьими». В обозе по-прежнему работал Чуркин на своем Митьке. Но Чуркин от рождения красноречием не отличался и защитить Злодея не мог. Умри Злодей тогда, на Московском шоссе, он надолго бы остался легендарной лошадью. У конных людей крепка память на выдающуюся лошадь. До сих пор живы неписаные рассказы о силе, резвости и характере лошадей, современников наших прадедов. Нередко можно услышать горячий спор о форме отметин на лошади, павшей лет пятьдесят назад и никем из участников спора не виданной.
Злодей пережил свою славу и продолжал существовать. Его приспособили к пролетке. Как экипажная городская лошадь он был еще хорош. Бегал он без огонька, но на хорошем ходу и отличался послушным характером.
В Злодее исчезла инициатива. Прежде – и на ипподроме, и в обозе – он умел сочетать волю ездока со своей, и тогда он был талантлив. Теперь он только знал свое ремесло.
Злодей мог пройти несколько верст резкой рысью, но глаза оставались спокойными, без тени возбуждения. И он сразу легко и послушно останавливался по первому требованию.
