Артур Клинов - Шалом
– Пшепрашам, вы не могли бы, если меня будут вытаскивать из вагона, вызвать полицию.
– Пану кто-то угрожает?
– Нет, нет, с чего вы взяли. Это я так, на всякий случай. Люблю подстраховаться от любой неожиданности.
– Добра, пан, вызовем полицию.
«Ну вот, уже перрон. Тормозим. Остановились. Пока спокойно. Эти люди на перроне не похожи на них. Да, это пара пожилых бюргеров. Это студенты. Может, они на том конце платформы. Ну нет, их люди были б везде. Может, все-таки сообщили? Идут пограничники. Заходят в вагон. Вот они уже проверяют первые купе. Приближаются. Подходят к нашему. Ну, Господи, пронеси!»
Дверь купе с шумом открылась:
– Паспортный контроль! Документы!
Откинув газету, Андрэ протянул паспорт. Молодой пограничник слегка оторопел, затем взял паспорт и принялся его тщательно изучать. Он долго перелистывал страницы, рассматривал визу, сверял штемпели, время от времени бросая любопытный взгляд на хозяина документа. Андрэ почувствовал, как вены у висков под Шеломом набухли и на них проступили маленькие капли пота, готовые скатиться по лицу.
«Ну, дорогой. Не тяни. Давай. Решайся. А? Ах! Вот молодец! Ура, пронесло!»
Пограничник взял штемпель и звучно шлепнул в паспорт печать выезда.
– Битте!
«Ну, слава Богу! Значит, не сообщили. Еще несколько минут ожидания и я в безопасности. Главное, чтобы сейчас эти не появились. Ну, давай же! Отправляйся. Сколько можно стоять? На перроне пока все тихо. Эти люди, что там ходят, не опасны. Ну, давай же! Трогайся! На часах уже ровно. Ну, нет! Нет в Германии никакого порядка! Ну, наконец-то!!! Поехали!!! Еще будут поляки. Но им все равно. Ура! Ешчэ Польска не згинела!»
Поезд, ускоряясь, летел на восток. За окнами пронеслись пригороды Франкфурта, металлические конструкции моста через Одер, уютные домики, поля с цилиндрами убранной соломы, дороги, переезды, шлагбаумы. Только сейчас Андрэ почувствовал, как устал за последние сутки. Напряжение ушло, и его тут же потянуло в сон. Откинув уже ненужную шпионскую газету, он забился в угол и задремал. В полудреме он проехал границу, его снова просили показать паспорт, он что-то отвечал, почти не открывая глаз, а затем сон целиком овладел им…
Он проснулся от дверного хлопка. Выглянув в окно, увидел перрон большой станции и вывеску с надписью: «Познань». Рядом сидела пожилая пани, видимо, только что вошедшая в их купе. Два старых попутчика тихо дремали каждый в своем углу. Тревога понемногу спадала, и Андрэ припомнился последний мирный вечер в Берлине, когда они с есаулом вели задушевные разговоры о войне и мире, о Федоре Михайловиче, Раскольникове и старухе. Идея Федора была слишком хороша, чтобы просто так выпустить ее на ветер. В итоге они решили, что Андрэ вернется в Могилев, а через некоторое время приедет обратно в Берлин со свежей визой. Начало новых гастролей они запланировали на весну. А до этого Федор должен был подобрать новую труппу, разыскать амуницию, прикупить необходимое количество шеломов и утрясти другие вопросы.
На следующий день они давали представление на подступах к Пергамону. Как и накануне, все прошло неплохо. Публика снова с любопытством слушала рассказы Андрэ о коварном сговоре Антанты, о продажности тыловых интендантов, о крысах, засевших в штабах, о болотных вурдалаках, об историческом разгроме их части под Псковом, который теперь отмечается 23 февраля. Каялся, что не виноват в смерти Офелии, что Полония убивать не хотел, он сам нечаянно под руку подвернулся. Опять что-то нес про Аустерлиц, Наполеона, Ватерлоо. Говорил, что был лично знаком со многими революционерами, видел в разливе Ленина и был тайным связным между германским штабом и большевиками.
Пару раз к нему подходила полиция, но не знала, как поступить. В такие моменты появлялся Федор и объяснял, что они артисты. А это есть их уличное представление, которое они дают в Берлине, по дороге на театральный фестиваль в Авиньоне. Лишь однажды, когда Андрэ забрался на ступени Домского собора и начал с жаром проповедовать входящим туристам что-то о Страшном суде, об их ответственности за алчность и жадность, подошел полицейский и попросил его убрать задницу с этой шикарной паперти да подыскать ей место попроще.
На следующий день была суббота, и Андрэ решил поработать лишь до трех, а затем пойти и все же купить эти чертовы сапоги для тещи. После выступления, сдав Федору тележку и деревянную руку, он отправился с Ингрид по магазинам.
«Черт возьми, – подумал он. – И все же странная штука жизнь. Вечером ты сидишь за столом в теплой компании и рассуждаешь про Раскольникова и старушку, которую тебе, слава Богу, для собственного самоутверждения не надо убивать, а уже через день судьба посылает тебе именно эту старушку, которая сама кидается под топор. Ты убегаешь от нее, пытаешься избегнуть насилия, но она упрямо бежит тебе наперерез, цепляется за ноги, хлещет по щекам, впивается в руку, требует, чтоб ты схватился за тяжелое топорище и хряснул ее по голове!»
«Старушка» выпорхнула из темноты, когда Андрэ в бодром расположении духа возвращался с Ингрид из магазина, неся в руках коробку только что приобретенных дорогих сапог. Проходя через сквер, между улицей Ораньенбургер и Музейным островом, он вдруг неожиданно услышал, как кто-то окликнул его:
– Эй, чувак! Подожди!
Он обернулся и увидел ту самую дурацкую, неизбежную «старушку». На вид ей было лет восемнадцать – длинная, коротко стриженая, в тяжелом кожаном плаще. Рядом стояла ее одна «бабка» – ростом пониже, намного потолще, в пятнистых военных штанах с ботинками на шнуровках. У этой «старушки» голова была полностью выбрита, только на макушке имелся островок коротких, выстриженных в форме свастики волос.
«Вот дерьмо! Только этих уродов сейчас на хватало, – Андрэ сразу узнал их. Он заметил вчера группу фашей, которые внимательно следили за его выступлением. Эти двое сегодня приходили опять. – Фу, какая мерзкая свастика на голове у этого типа, – мелькнуло у него в голове. – Она похожа то ли на стригущий лишай, то ли на большое, поросшее серым мхом родимое пятно».
Обе «старухи» были чем-то обдолбаны и пялились на него взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
– Дай на пиво! – наконец, прогундосила одна.
Андрэ, подумав немного, полез в карман и вытащил пару евро. У него еще оставалась надежда, что получится избежать общения с колченогой и кривою небольшим подаянием. Но откупиться от неприятностей малой кровью сегодня явно не выпадало.
– Что так мало? Давай раскошеливайся! Я видел, как ты вчера выебывался у Домского собора.
Андрэ начинал терять терпение:
– Я в шаббат больше двух евро на пиво не подаю!
– А! Шаббат! Так ты еще и жид! Ха-ха! Смотри, Тоби, какой веселый жид попался – он по субботам больше двух евро не подает!
– Сам ты жид! Вали отсюда! – вдруг встряла в разговор Ингрид.
– Кто жид? Я жид? А ну-ка, Тоби, двинь этой сучке!
– Эй-эй, парни! Спокойней! – Андрэ встал на пути толстого Тоби, который уже попер с кулаками на Ингрид.
– Да что с ними разговаривать! Валить их, козлов, надо! – закипел толстяк и вытаращил на Андрэ свои маленькие национал-социалистские глазки.
– Снимай пикельхаубэ! – злобно процедил длинный. – Вам, марамоям, нельзя прикасаться к святыням!
Андрэ понял, что мордобоя избежать не удастся, сделал шаг назад и произнес:
– А не пошел бы ты в жопу!
То, что случилось далее, очевидно – «старухи» кинулись на Андрэ, как две злобные натасканные на людей собаки. Одна вцепилась в Шелом, другая принялась валтузить его кулаками. Андрэ выронил коробку с сапогами и стал отмахиваться одной рукой от нападавших, пытаясь другой удержать на голове Шелом, который вот-вот был готов с нее соскочить. Ингрид, подхватив сапог, вывалившийся из коробки, стала хлестать им «старушек» по мордам. Если б не она, то Шелом, скорее всего, покинул бы голову Андрэ. Но так нападавшим приходилось отмахиваться еще и от тещиных сапог, что сильно замедляло их продвижение к цели. Наконец, они повалили Андрэ на землю и принялись колотить его ногами.
В какой-то момент Ингрид со всего размаху заехала каблуком толстому по глазу. Тот заревел и кинулся на нее. Андрэ, воспользовавшись моментом, резко вскочил, но длинный как раз нагнулся над ним, и в следующую секунду Андрэ почувствовал, что наконечник Шелома вошел во что-то мягкое, словно член в женское тело.
Поднявшись, он увидел, что длинный лежит на земле и, хрипя кровью, держится руками за горло. Шпиль Шелома попал ему прямо в рот, видимо, что-то повредив там. Подбежавший толстяк безумными глазами выпятился на него и завопил:
– Убили!!!
Андрэ, еще толком не осознавший случившегося, со словами: «Что, гнида? И ты хочешь!» – подался на толстого. Тот в ужасе отскочил и, потрясая мохнатой свастикой на макушке, упорхнул в темноту.
– Черт возьми! Только этого не хватало! – Андрэ кинул в коробку сапог, и они побежали в направлении Хаакише Маркт. Выскочив на улицу, Ингрид попросила у прохожего телефон и, назвав место, вызвала скорую помощь.
