Георгий Ланской - По законам звездной стаи
– Ты чего тут ревешь белугой? – недоуменно произнесла она.
Оксана, которая только что с большим трудом смогла обуздать клокочущее в груди отчаяние, разревелась снова и неожиданно для самой себя выплеснула сжигающую ее обиду. Она рассказала все девице, которую видела всего третий раз в жизни. Оксана ожидала, что Гайчук начнет охать и ахать, а потом понесется рассказывать всем «горячую новость». И тогда позора не избежать! Но Аксинья молчала. Она выслушала, потом вытащила сигарету и закурила, протянув пачку Оксане. Та замотала головой, отказываясь.
– Вот что я тебе скажу, подруга, – весомо произнесла Гайчук. – Ты о том, что увидела, лучше забудь. То, что Юрик периодически спит с мальчиками, всем хорошо известно, просто об этом не принято говорить. И про то, что женился на тебе для отвода глаз, все знают. Тебе в этой ситуации надо вести себя мудро.
– Да пошел он, – злобно выдохнула Оксана. – Завтра же на развод подам.
– Ну и дура, – грубо оборвала ее Аксинья. – Ты что, думала, в сказку попала? Уясни себе одну простую вещь: в шоу-бизнесе мужиков нет, есть только проститутки мужского рода. Тут все продаются за пятак. Чего ты возмущаешься? Муж-педик? Ха!
Гайчук затянулась и с шумом выпустила дым.
– Да на нашей сцене из натуралов остались только Шниферсон и Лев Данченко, да и то лишь потому, что им в обед сто лет. Остальные торгуют своей задницей направо и налево. Но для прессы и общественности все они стопроцентные мужики. И жены их с придыханием рассказывают, какая у них крепкая семья, как они любят друг друга и все такое…
– Но это же бред, – возмутилась Оксана.
– Это не бред, а плата за сказку. И тебе надо научиться так жить. Родишь Люксенштейну ребенка и будешь в шоколаде всю оставшуюся жизнь. Для души и тела заведешь себе любовника помоложе, в идеале – с ведома мужа. И будет у вас полный ажур. У него своя личная жизнь, у тебя своя, а для прессы и лоховатой общественности будете изображать счастливую семью.
– Я так не смогу.
– Сможешь, – криво усмехнулась Аксинья, выпуская из носа клубы дыма. – Когда поймешь, каким дерьмом была твоя прошлая жизнь по сравнению со всем этим…
Она повела рукой, показывая на шикарный ресторан, ткнула пальцем в бриллиантовые серьги и колье на шее Оксаны, на кольцо с большим солитером.
– То, что твой муж спит с молоденькими мальчиками, лишь малая плата за красивую жизнь. Поначалу будет трудно, но постепенно привыкнешь. А он компенсирует свои «недостатки» деньгами и брюликами. И поверь мне, это гораздо приятнее, чем терпеть рядом престарелое тело с амбициями.
– Я думала, у нас семья будет, – как-то жалко произнесла Оксана.
Гайчук рассмеялась хищным смехом сытой гиены, обнажив крупные плотоядные зубы.
– Семья… да кому она нужна, эта семья? Живи, девочка, в свое удовольствие, наслаждайся. Привыкай, короче. А сейчас вот тебе косметичка, иди в туалет и как следует умойся. У тебя все-таки свадьба. Начинай привыкать к своему новому статусу.
И Оксана стала привыкать.
Юрий ни словом не упомянул о произошедшем, появившись вместе с Владом на празднике. Оксана присоединилась к мужу через четверть часа, с красными глазами, но улыбающаяся и с виду вполне счастливая. Соня нервно хихикала в сторонке и о чем-то шептала пьяному Кантридзе.
После свадьбы Оксана видела мужа редко. Бывало, неделями не слышала даже его голос. И, как предсказывала Аксинья Гайчук, к этому тоже можно было привыкнуть. Роскошное безделье изо дня в день, шикарные магазины, в которых можно было купить все, что угодно, изысканная еда, новые подружки – жены таких же богатых мужчин, часть из которых работала в шоу-бизнесе… После рождения наследника маленькой империи Люксенштейна жизнь Оксаны почти не изменилась, разве что она стала потихоньку встречаться с сыном соседа, банкира Серова, недавно сменившего сорокалетнюю жену на молоденькую модельку с тощими ножками и отсутствующим взглядом. Сын Серова был всего на пару лет моложе Оксаны, так что они прекрасно поладили друг с другом.И все же Оксане было на что пожаловаться.
Смертельная скука преследовала ее ежедневно. Вечеринки и приемы быстро приелись. Она по-прежнему не видела никакой разницы между светским обществом Москвы и сельским клубом родной Новолипки. Москвичи, кстати, были еще хуже. Наглые, жадные, искренне считающие, что мир принадлежит им, они не стеснялись жить по принципу курятника: клевать ближнего и гадить на нижнего. Оксана старалась привыкнуть к этому, как и к постоянным отлучкам мужа в его холостяцкое гнездышко.
Парни из трио «Тротил» нестройной шеренгой потянулись к выходу. Блондин промямлил, что им завтра рано вставать и ехать на съемку. Люксенштейн милостиво кивнул. Дима снова бросил взгляд на стол, сглотнув слюну. Гия, заметивший этот взгляд, наклонился к уху Юрия:
– Пацан жрать хочет, а взять стесняется. Давай выйдем? Тем более что тебе, я так думаю, надо его… прослушать…
Слово «прослушать» Гия произнес весьма многозначительно, очевидно, полагая, что на «прослушивание» пригласят и его. Юрий частенько заставлял молодых парней ублажать не только его, но и его друзей и собутыльников, к коим относился и Кантридзе. Правда, это большей частью распространялось на безголосых бездарей, решивших, что одна ночь с крупным продюсером что-то изменит в их жизни. Своими настоящими «проектами» Люксенштейн ни с кем не делился. Каждого из трио «Тротил» он «прослушивал» самостоятельно, по нескольку раз до того, как сколотил из них группу, да и позже парни периодически оставались с Юрием, радуя его стареющее естество.
– Ты угощайся, а я пойду Гию провожу, – произнес Люксенштейн, поднимаясь с дивана.
Гия нехотя поднялся и нервной трусцой последовал к выходу, не переставая жаловаться на коварного Алмазова, лишившего его волос и репутации отважного разоблачителя псевдозвезд. Они вышли за дверь и притаились в коридоре. Гия скорчился от беззвучного хохота, глядя, как Дима жадно набивает себе рот едой. То, что парень был смертельно голоден, почему-то показалось Кантридзе невероятно забавным. Люксенштейн сурово посмотрел на Гию, но его и самого порадовало, что пришедший на прослушивание парень мечет со стола, как голодный волчонок. У парня прекрасный голос, он хорош собой, в перспективе из него можно вылепить настоящего артиста! Дела его идут не блестяще, а значит, не будет капризничать и легко согласится на все условия.
Проводив Кантридзе, Люксенштейн несколько минут сидел на кухне, курил сигару. Выждав десять минут, Юрий вошел в комнату. Дима вскинул на него испуганные глаза и покраснел, не зная, куда деть обглоданную почти до косточки куриную ногу.
– Кофе будешь? – буднично спросил Люксенштейн.
Дима нервно замотал головой – мол, «нет!», потом так же нервно кивнул.
– На кухне возьми и мне принеси, – устало сказал Юрий, развалившись на диване. – Сахар в шкафу, мне два кусочка. Чашки там же.
Дима мгновенно испарился.
Юрий заметил, что косточку он забрал с собой, чтобы обглодать ее в спокойной обстановке. Кофе Дима принес через минуту. Чашки были мокрыми, очевидно он сполоснул их перед тем, как налить.
Пили молча.
Дима не решался начать разговор. Юрий же, предвкушая скорую развязку, смотрел на Диму сквозь ресницы. Тот нервно ерзал на месте.
– Знаешь песню, которую Влад вчера пел? – вдруг спросил Юрий. – «Прощай» называется…
– Знаю, – смущенно признался Дима.
– Спой мне ее. Прямо так спой, акапельно.
Дима откашлялся и запел.
Юрий расслабленно лежал на диване, стараясь скрыть нарастающее возбуждение и восторг. В исполнении этого мальчика песня приобрела совсем другое звучание. Она стала трогательнее, чище и искреннее. Дима старался изо всех сил, вкладывая в незамысловатые слова всю душу.
– Хорошо, – произнес Люксенштейн со странной интонацией в голосе. – Только одно замечание. У тебя горло не прогрето как следует. Прежде чем распеться, нужно было выпить рюмку коньяку. Я бы налил, чтобы ты спел еще раз, но, похоже, бутылка уже пуста.
Дима перевел взгляд на пустую тару на полу.
Ему хотелось заплакать. Он даже хотел предложить сбегать в ближайший магазин за коньяком, но тут он вспомнил, что у него нет денег.
– Впрочем, есть способ не хуже, – вкрадчивым голосом произнес Люксенштейн.
– Я могу сходить на кухню и сделать гоголь-моголь, – предложил Дима.
– Не нужно никуда ходить, – улыбнулся Люксенштейн, распахивая халат.
Дима колебался лишь секунду…
Домой Дима вернулся только на следующий день, после ночи, сильно смахивающей на оргию. Продюсер был неутомим, Дима же мужественно терпел все, всерьез полагая, что от этого зависит его дальнейшая судьба. Ощущения были омерзительными. Зажмурившись, он кусал подушку от унижения и боли…
Егор, как ни странно, был дома.
Марина тоже сидела у него, в тонком халате, несмотря на довольно прохладную погоду. Ее простенькое лицо блистало свежим аляповатым макияжем. Марина сидела за столом, закинув ногу на ногу. Егор, увидев Диму, столь явно вдохнул с облегчением, что Дима позлорадствовал. В последнее время Марина его угнетала, а ее бесконечные сексуальные эксперименты с мужиками категории «кошелек на ножках» изрядно надоели. Запираясь в квартире, Марина плевать хотела на то, что Диме тоже нужно было где-то ночевать, и не открывала, как бы он ни стучал и ни звонил. В итоге Диме то и дело приходилось спать у Егора валетом, на узком, как боковая полка плацкартного вагона, диване. Егор мужественно терпел неудобства, но Дима не мог не понимать: ему это совсем не по душе.
