Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник)
Перед моими глазами печатный орган агентства АПН «СПУТНИК», переводимый на многие языки мира. Этот орган печати – если вам неизвестно – призван экспортировать за границу все самое лучшее, чем наша страна располагает.
Открываем журнал и листаем. А это что такое?
А это как раз те самые «сомнительные картинки», которые «шарлатан» Михайлов сбывал несознательным обывателям нашего города. И если вам верить, то наша страна экспортирует за рубеж дурно пахнущую продукцию.
Вы понимаете, чем это пахнет !!!
И, наконец (сопровождаемый демонстрацией всей этой дурно пахнущей мазни) , наш с вами совместный вояж в кабинет вашего начальника Я.В. Билашенко (куда я был приглашен для оказания мне «профилактической порки») и наш символический с товарищем Билашенко диспут (когда я попытался ему доказать, что изображенная на гравюре клетка на самом деле грудная, а пульсирующее на ладони сердце готово раздвинуть решетки и, осветив своим порывом камеру, вырваться из темницы на свободу), в результате закончившийся тем, что товарищ Билашенко со словами «вы эти ваши фигли-мигли бросьте!» встретил мою импровизацию в штыки, пообещав при этом накормить меня «березовой кашей» или надрать на худой конец уши.
Вы, конечно, припоминаете, какими некрасивыми словами товарищ Билашенко меня обзывал. А ведь он – главный редактор главного печатного органа нашей области.
Он на меня кричал. Он обзывал меня преступником, швалью, мразью, жучком… Он даже ругался матом!
И тогда я ему напомнил, что все-таки не к лицу выражаться таким вот образом руководителю такой солидной газеты.
И что же он? Он откровенно рассмеялся мне прямо в лицо. И, честно говоря, были даже мгновенья, когда я просто боялся, что он меня ударит.
Ну, а теперь, пожалуй, уместно подвести окончательную черту.За то, что я такой «шарлатан», мне, конечно, очень стыдно.
Зато после художника останутся картины.
А после вас, напоминая царапину на подрамнике, останется ваш фельетон.А. Михайлов 12 февраля 1971 г.
…Вот это письмишко мне Федор Васильевич и показал. Даже не показал, а, поигрывая тесемками от папки, чуть-чуть ее приоткрыл, но так, чтобы мне было видно. – Ну, что, – спрашивает, – не узнаете… да, да… получили… получили, вот, от вас письмо… и письмо, надо сказать, очень интересное… вдумчивое.
Чтобы я не забывал. Дедушка дедушкой, а у них тут на меня тоже кое-что припасено. И, аккуратно завязав тесемки, задвинул ящик обратно. Как будто забил мне ответный гол. И теперь у нас ничья.
А вот какой ответ прислал мне через дочку Лаврентьевны Толя.
Закрытое письмо А.Г. Михайлову
Привет от «знаменитого московского художника». Здравствуй, скромный кочегар, Тося. Фельетон мне понравился – увидел в нем скрытое уважение к тебе товарища, писавшего этот фельетон (конечно, с точки зрения обывателя), за исключением некоторых мест, где подвело его невежество. Открытое письмо твое тоже понравилось, только вот не совсем понравилось, что ты говоришь на его же языке – это, я думаю, от твоей эмоциональной настроенности, да и оттого, что Владилену неприятно. Поэтому получается, что признаешь (в некоторых местах) свою вину и в чем-то оправдываешься. А на деле ты вообще ни в чем не виноват.
И потом:
1. Ты не РАСПРОСТРАНЯЕШЬ, а знакомишь людей с гравюрами.
Хотя тебя никто НЕ УПОЛНОМАЧИВАЛ для общественной работы, но и никто не запрещает (видимо).
2. Ты не ПРОДАЕШЬ, а удовлетворяешь просьбу людей. Делаешь одолжение, и эту слабость не назовешь виной.
Так как письма ты, видимо, разослал, то уже говорить что-либо бесполезно (хотя я и не знаю, кто их будет читать: подумаешь, фельетон!). Но, как тебе известно, любая организация не желает «шума», старается всегда дела подобного рода замять. Цель фельетона – запугать, пресечь «деятельность» и на этом закончить диалог. Если ты сам дашь делу АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ход, то оно всегда будет НЕ В ТВОЮ пользу. А если ты все-таки будешь продолжать их злить, то способ тебя наказать найдут (придумают).
Я считаю, что лучше не лезть туда, где грязь. Неужели ты сам не видишь, что это обычная провокация. Лезть, где заранее известен исход, – глупо.
Желаю тебе и Владилену самого хорошего. Если чем-то могу помочь, я готов это сделать. Если понадобится справка из салона – пришлем.
До свидания.
P. S. Галке фельетон тоже понравился – говорит, совсем не обидно. Так что ты зря разволновался. А что касается гравюр, тоже не обидно. Ведь клевета на них – уже что-то. Да и вообще – кочегара не очернить.
Толя.
…Залепив мне «горбатого», Федор Васильевич не остановился на достигнутом и, предпочтя глухой защите стремительную атаку, решил теперь приналечь на мои пленки, а если точнее, то на записи песен Высоцкого; и ему бы хотелось узнать (но только начистоту), есть ли у меня его произведения, невыдержанные в политическом смысле.
И я даже расстроился:
– Как так – невыдержанные? Я что-то вас не совсем понимаю.
Да. Мне Высоцкий нравится, нравится, что он такой искренний. Но в особенности мне нравятся его песни про войну. И еще из кинофильма «Вертикаль».
И Федор Васильевич тоже, в свою очередь, расстроился. Ведь и ему, честно говоря, Высоцкий тоже нравится. Но что я все-таки думаю о тех его песнях, где он, ну, давайте, Анатолий Григорьевич, будем откровенны, очерняет нашу действительность.Но я снова Федора Васильевича не понял. То есть как это так очерняет? Что-то я таких песен у Высоцкого не слыхал!
Потом немного подумал и, как будто меня осенило, чуть было не ударил себя ладонью по лбу.
– А… понял… Это вы про его «Письмо в деревню»? – и даже попробовал спеть начало первого куплета:Здравствуй, Коля, милый мой,
друг мой ненагля-а-дный…
Но без аккомпанемента получилось не так романтично, и я пожалел, что не прихватил сюда гитару. В следующий раз надо будет учесть.
Федор Васильевич поморщился:
– Да знаю, знаю…
И я рассмеялся:
– Так это же сатира. Как у Аркадия Райкина…
Недаром же Аркадий Райкин – народный артист СССР. Вот так же и Высоцкий. Мне думается, ему тоже надо присвоить это звание.
Но Федор Васильевич с этим не согласился.
– Во-первых, – еще раз поморщился Федор Васильевич, – Райкину за многое попадает, и поделом.
А во-вторых, известно ли мне, что этот народный артист (это уже про Высоцкого), будучи у нас в Магадане три или четыре года тому назад, выступал здесь ну прямо-таки в притонах.
И я, в свою очередь, тоже ему возразил. Во-первых, меня совсем не интересует, где и перед кем Высоцкий выступает. Ведь главное – это его песни.
(А на самом деле врет – в то лето, еще до второго триппера, я химичил на «Исследователе» в плаванье, но мне Лариса рассказывала: часа примерно в четыре стоит она как-то ночью за японскими колготками – в июле в это время уже светло, – и вдруг подружка ей и говорит:
– Смотри, Высоцкий…
В таких обычных джинсах, и вместе с ним Кохановский, тот самый, с которым они написали «Бабье лето»; куда-то на рассвете «напудрились».
А Кохановский тогда с этой Ларисиной подружкой крутил свою песню; у нее на улице Ленина отдельная квартира. Когда-то жили вместе с мужем, но теперь она с мужем в разводе.
Кохановский ей говорит:
– Слушай, ко мне прилетел Володя, ты не могла бы сегодня где-нибудь переночевать…
Просто ему надо с Володей поговорить. И подружка, конечно, в пузыря. Мог бы и познакомить.
Но делать нечего – и поплелась на улицу Билибина к Ларисе. А ночью рванули за колготками.
И утром, рассказывает, целое море бутылок. Вот и весь притон. Ведь не пошли же они потом к Шурочке Виноградовой.)
А во-вторых, все его песни записаны с официальных концертов, а если даже и с не официальных, то эти записи можно услышать в каждом доме и не только в Москве или у нас в Магадане, но и по всему Советскому Союзу.
Но, вместо того чтобы этому порадоваться, Федор Васильевич снова поморщился:
– Вот в том-то и беда… – и, разделав под орех Высоцкого, покатил теперь бочку на меня.Взяв себя в руки, он сделался опять улыбчивый и, можно даже сказать, милый. И, к моему удивлению, меня это как-то успокоило (наверно, такой прием). Весь вид его располагал к умиротворению и словно бы навевал: а много ли человеку надо? Ведь прояви иной раз собеседник душевную гибкость – глядишь, и разговор получился обоюдно полезным.
– Вот возьмем ваши песни, – с этими словами Федор Васильевич опять выдвинул ящик и снова достал папку (он ее то доставал, иногда даже и не к месту, а то вдруг снова прятал), – ну, что я могу о них сказать? Песни, конечно, душевные. Хорошие песни. Но куда они зовут? И кого они могут вдохновить?
