Сергей Носов - Франсуаза, или Путь к леднику
– Много курит, – добавляет к сказанному Адмиралов. – А что?
– Так. Он мне приснился.
А вот Адмиралову ничего не снится. Когда Адмиралов закрывает глаза, он видит огромное легкое курильщика – и целиком, и фрагментарно. Что-то подобное было, когда Адмиралов собирал (было когда-то) бруснику в лесу (это в детстве) или крыжовник в огороде у тещи (недавно) – закроешь ночью глаза, а перед глазами ягоды, ягоды. Проклятый пазл, думает Адмиралов. И вновь открывает глаза (поскольку закрыл). И хочет отвлечься.
– Как же он мог тебе присниться, если ты его никогда не видела?
– Мне приснилось, что он мой дядя, брат-близнец моего отца. Ты меня разбудил. Все, теперь не усну.
– Я тоже, – сказал Адмиралов.
Дина включила свет над головой, на часах без четверти пять. Пошла на кухню, он в туалет. После недолгих брожений по квартире оба снова оказались в постели. Дина – с книгой. Адмиралов – с газетой.
– Что читаешь? – спросила Дина.
– «Свет Психеи». Психотерапевтическая газета какая-то. В центре помощи раздают. А ты?
– Детектив перечитываю. Все Татьяне забываю вернуть. Если усну, выключи свет, пожалуйста. Я тоже выключу, если ты первый уснешь.
Адмиралов читал чье-то интервью, не очень-то вникая, чье и про что. Потом – просветительскую заметку о механизмах самовнушения. На четвертой полосе он обнаружил рубрику «Круг чтения». Газета знакомила с творчеством некоего литератора, «нашего давнего друга», как было сказано. Друг психотерапевтов, «хорошо известный нашим читателям», обращался «в данном случае» почему-то к «братьям-писателям», приняв «образ Поприщина». Все это следовало из редакционной заметки, предваряющей авторский текст. Адмиралов заинтересовался.
– Ты не знаешь такого? – он назвал фамилию.
– Это который «Незнайку» написал?
– Нет, не похоже.
Адмиралов читал:
Распознавши тяжелый шаг великого инквизитора, я спрятался за дверь в надежде хоть ненамного оттянуть ужасный миг удара палкой. Я был пресильно удивлен, когда вместо палки увидел в руке моего истязателя довольно толстую книгу. Неужто свод испанских законов, подумал я и ошибся. «Арабески», – успел прочесть я название, – «Разные сочинения Н.Гоголя». Не того ли Гоголя, который года четыре назад прославился повестями из малороссийской жизни? Других не знаю. Великий инквизитор меж тем прямо перед моим носом раскрыл книгу на странице, заложенной обрывком материи; запах типографской краски коснулся моих ноздрей. «Твое?» – спросил мой мучитель со строгостью, но не с той чрезмерной строгостью, которой обычно отвечает удар палкой. «Октября 3. Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение…» Я только и прочел первые слова записок, но уже почувствовал, как во мне что-то неведомое шевельнулось. «Поприщин! Так ты и есть Гоголь?» – спросил великий инквизитор, вытаращивши на меня глаза. Как он сложно поставил вопрос! Зная по опыту, что нельзя никогда торопиться с ответом, я мудро молчал. «Что ж ты, брат, выставляешь меня в такой неприглядности? Разве бью тебя палкой я не тебе же во благо? И не во благо ли твоей голове льем на нее мы холодную воду?» Я продолжал молчать. Великий инквизитор покачал головой и, не сказавши боле ни слова, удалился из комнаты.
Первый день, когда я не побит и не окачен ледяной водой. Я хожу по комнате взад-вперед и размышляю: правду ли он говорит или нет? Гоголь я или вовсе не Гоголь? Может ли испанский король одновременно Гоголем быть? Может. Думаю, может. Никто не запретит королю Испании быть писателем. Писателем любой может стать. И король Испании, и английский премьер, и наш государев советник, и цирюльник с Гороховой, и повивальная бабка, и кухарка, если знает она хотя бы четыре способа, как пожарить яичницу, – вот эта уж запросто станет писателем. А если твое ремесло – петь песни на людях, или показывать на себе модное платье, или сообщать народонаселению известия, странно, если ты еще не писатель, скорее бери в руки перо и пиши, пиши, пиши! Всяк писателем может стать – и ученый муж, и колдун, и труженик, и бездельник… Отчего же я не писатель? Я хороший писатель. И мне есть что сказать. И почувствовал я, как обретаю речь от одной только мысли, что я писатель.
Братья по перу! А что у вас в головах? Подушечки для иголок? Бейсбольные биты? Разноцветные камушки? Пузырьки с воздухом? Пилочки для ногтей? Бензопилы?
Когда инопланетные существа населят нашу землю, по каким образцам словесности, по каким книгам будут судить о нас, о нашем времени, о том, что был на земле человек? Был ли он, в самом деле, а то, может, и не был? Если да, обладал ли он сердцем или был похож на дождевого червя? Было ли в сердце его, если таковым обладал, место для любви, милосердия, доброты? Была ли у него голова? Был ли мозг у него в голове? Думал ли он этим мозгом, а если да, почему же свершилось то, что свершилось?..
Знал ли он, чем дурное отличается от хорошего, черное от белого?.. Да взять нас, братья писатели! Поймут ли по нашим книгам инопланетные существа, которые заселят землю, что мы сами разбирались в различиях – дурного от хорошего, черного от белого, злого от доброго?.. ад отличали от рая?.. того, кто бьет палкой другого и поливает ледяной водой, отличали от того другого, кого бьют палкой и на чью бритую голову льют ледяную воду?.. богатство отличали от бедности, линию от точки, плоскость от глубины, глупость от ума, ум от безумия?.. Поймут ли они это по нашим книгам?
Не закричат ли они, как я сам прежде кричал: «Тьфу, к черту! Экая дрянь!.. Мне подавай человека!.. Я хочу видеть человека… А вместо этого эдакие глупости… перевернем страницу, не будет ли лучше…»
А может, они решат, что не было никаких людей на земле, а была лишь одна игра нашего с вами ума – были-де мнимости, населявшие нашу планету, и только. Предназначенье у мнимостей было одно – давать нам с вами работу, служить поводом нам для наших творений, тешить наше изящное воображение…
Инопланетные существа, которые заселят землю, смогут ли из наших с вами книг извлечь хоть какой-нибудь для себя полезный урок? Захотят ли они быть на нас непохожими? Или вся наша с вами словесность пропадет для них втуне?
Вот что меня волнует, когда хожу из угла в угол, взад-вперед, я, испанский король Николай Гоголь, псевдоним Фердинанд. Я сегодня впервые избежал наказанья.
Брат писатель, а ты не боишься? Не страшит ли тебя то изумленье, с каким Самый Главный – и Последний – Читатель строго спросит:
– Твое?
Адмиралов бросил на пол газету. Что за чушь? При чем тут инопланетяне? И зачем это печатать в психотерапевтическом листке? Может, писатель – почетный клиент какого-нибудь центра психотерапевтической помощи? Ну да, записки сумасшедшего – как бы в тему. Адмиралов стал думать о Гоголе. Вспомнил, как насильно лечили великого классика сразу семьюдесятью пиявками (где-то читал). Бедный Гоголь, засыпал Адмиралов. Семьдесят пиявок – немыслимо!
17
Он был почему-то уверен, что сын придет не один: для знакомства-представления лучше, чем Новый год, не найти повода. Он так и сказал, приглашая: «Можешь не один, понял?» Федя ответил в трубку: «Ну да, конечно». А что это значит «ну да, конечно»? «Ну да, конечно» – это «один» или «не один»? По-видимому, «не один», иначе бы сын обязательно нашел отговорку, чтобы не встречать Новый год вместе с родным родителем. Если он так быстро согласился, что-то за этим, значит, стояло. Наверное, «не один». Вот как рассуждал Адмиралов.
Оказалось, однако, «один».
Дина открыла дверь, но входить Федор не торопился: шапка в снегу, пальто в снегу, ботинки в снегу – топал ногами, отряхивался. Адмиралов заглянул через плечо Дины – нет ли кого еще на лестничной площадке.
А с чего он решил, что будет кто-то еще? Понадеялся на интуицию?
Был разочарован. Он даже Дину убедил, что будет «не один». На случай «не один» они даже приготовили «для нее» нейтральный новогодний подарок. Все-таки он морально подготовился к предстоящему знакомству и даже настроил себя на максимальную толерантность в отношении возможных качеств подруги сына. Если таковая имеется.
Если таковая имеется, это уже неприлично – скрывать ее от отца. Но с другой стороны, как же оно? Не оставил же он ее одну в Новый год? Или оставил? Нет, скорее таковой не имеется.
– Все та же, – кивнул Федя на синтетическую елку, войдя. – Экологическая?
«Та же» означало, что он ее хорошо помнит, а вопрос «экологическая?» отсылал к недавнему призыву главного санитарного врача РФ не покупать живые елки, якобы вызывающие аллергию, и, соответственно, покупать искусственные, ничего не вызывающие. Елочное заявление высокопоставленного чиновника сразу же стало общенациональным объектом для юмористических экзерсисов. Возможно, спрашивая «экологическая?», Федя со скрытым сарказмом намекал на то, что Дина и родной родитель (так подумалось Адмиралову) следуют генеральной линии правящей партии.
