Мила Иванцова - Ключи от лифта
– Ничего-о-о себе! – простонал бармен, а другие мужчины с пониманием закивали.
– Вы выиграли эти соревнования?! – наконец не выдержала Олька.
– Нет, – грустно улыбнулся Петр Гарсия.
– Как же так? Им не понравилось? – взмахнула руками Оксанка.
– Мы заняли третье место. Но это пустяки. Главное, что мой друг записал тот прямой эфир на кассету, которую я потом послал своей бывшей девушке. Чтобы она поняла, что я тоже могу танцевать. И даже страстно. А вот может ли тот ее… все то, что умел я, кроме этого?
– И что? Вы помирились?! – не выдержала Олька.
– Нет, – вздохнул Петр Гарсия. – Наверное, дело было не только в нехватке танцев.
В дверь кафе вошли новые посетители, шеф взглядом расставил команду по местам, а гости попросили счет. Когда они уже выходили из кафе, Оксанка вдруг спросила вдогонку:
– А Роза?!
Петр Гарсия оглянулся, мечтательно улыбнулся и ответил:
– После того выступления наши пути разошлись. Но на Новый год мы посылаем друг другу открытки.
19
В начале зимы Олька решилась «выйти в люди» – не все же сидеть с бабой Саней перед ее телевизором и читать Роксанины книги в своей комнате? Правда, праздничных нарядов не было, но черные брюки, тонкий небесно-голубой свитерок по фигуре, черные бусы и клипсы, которые как-то по дружбе подарила Оксанка, казалось, совсем неплохо выглядели на высокой, худощавой, как модель, девушке. А к танцам Олька после разговора с новой подружкой тоже стала приглядываться – и как танцуют порой у них клиенты, и как в телешоу люди двигаются. А потом, дождавшись, пока баба Саня уляжется, выплясывала сама перед высоким мутноватым зеркалом старого шкафа. Правда, на работе она, бывало, так «натанцуется», что возвращается едва живой, но когда берет охота, усталость отступает. За всю свою предыдущую жизнь девушка столько не крутилась перед зеркалом и не приглядывалась к себе – то критично, то снисходительно, сравнивая с Оксанкой, которая стала для нее временным эталоном.
«Конечно, с Роксаной не сравнить, – иногда думала Олька. – Но это другое. Это совсем другое!»
На дискотеке, в полутьме при мигании огней, наверное, было все равно, как именно ты двигаешься – это же не конкурс на телевидении, как у Петра Гарсии, тут лишь бы ритм ощущала да настроение было. А настроение и правда поднималось, хотя и тревожно было поначалу на душе у Ольки. Наверное, эта общая энергия, молодецкая дурь и радость передавались по воздуху, как вирус, или через ту сумасшедшую музыку, или через общее движение, от которого кружилась голова, но эта волна подхватила Ольку и понесла за собой, хоть она и отказалась немного выпить перед дискотекой с девчонками «для настроения». Отказалась, потому что и не умела, и хорошенько была вакцинирована покойными родителями против этого зелья.
К людям, которые выпивали вокруг, Олька относилась снисходительно или, точнее, никак не относилась. Она привыкла к этому и на банкетах в столовой, и, конечно, в кафе, где без этого редко обходилось. Она и сама, наученная шефом, переспрашивала у клиентов, которые уже заказали еду: «Что будете пить?» – будто это было естественной и неотъемлемой составляющей ритуала. И нередко после этого вопроса выпивку заказывали даже те, кто и не собирался. Вот и относилась девушка к подвыпившим людям, как вокзал к поездам, и не напрягалась по этому поводу, пока ее не цепляли. Но сама от этой напасти держалась подальше.
Она увидела на дискотеке немало знакомых лиц, познакомилась с другой компанией, которая состояла из школьных друзей Оксанки и из сотрудников Оксанкиной подружки. Собственно, городок был небольшим, молодежи немного, все знали друг друга, да и про Ольку тоже уже знали – новые девушки всегда вызывают интерес в любой компании.
Домой ее провожал Юрка, водитель с консервного, хоть Оксанка и скривила губы, дав понять, что выбор «так себе». А когда парень возле забора бабы Сани полез целоваться, то мигом оказался в куче снега, а Олька шасть – и в калитку.
Сердце ее колотилось в горле: неужели, неужели это оно – и Олька тоже кому-то понравилась? Конечно, она выросла в довольно нетипичных обстоятельствах и не имела при этом ни друзей, ни подруг, ни сестер-братьев. И не то чтобы не интересовали ее люди, но так уж привыкла жить: спрашивают – отвечает, дают – берет, обижают – настораживается. Будто была встроена в ней такая программа относительно других лиц – инициативы на сближение ноль, только ответная реакция. Разве что в случаях, которые называют форс-мажором. Так, однажды она обратилась к Роксане.
То есть ее опыт по предмету «человеческое общение» был довольно однобоким и теоретическим, почерпнутым из наблюдений, книг, фильмов и чужих рассказов. Последнее время это были рассказы Оксанки и ее подружек, которые, казалось, только и делали, что болтали о парнях. И вот – толкнув слишком быстрого и смелого Юрку в снег, она влетела в дом и стала, подперев спиной дверь, будто тот и правда станет в нее ломиться.
Нет, это совсем не означало, что водитель ей понравился и имеет шанс. Этот первый шаг противоположного пола ей навстречу означал для Ольки только одно – она не хуже других и тоже может кому-то нравиться!
В работе и нечастых «выходах в люди» прошла Олькина зима. Как-то в выходной она взялась стирать свои вещи, и все вспоминалась ей Роксана. Глянула на календарь – оказывается, ровно год назад закрыла она за собой дверь родительского дома после ночи слез и отчаяния. Сколько всего случилось за этот год, сколько изменилось… И раньше не много у нее было семейной поддержки в жизни, а теперь и вовсе одна осталась. Где-то на Донетчине есть отцова родня, но она и адреса их не знала. Если и при жизни родителей не общались, разве что вспоминали иногда, то зачем им сейчас Олька, так же, как и они ей? По поводу того, что дальше в жизни пробиваться придется самой, у девушки сомнений не было. Но знать бы, в какую сторону грести. Хотя в шестнадцать лет не слишком-то об этом и задумываешься.
Порой возникала у нее тоска по родителям, и опять ощущения ее были похожи больше на жалость старшего к непутевому младшему, чем наоборот. А иногда вздыхала Олька и думала: «Вот бы хорошо сейчас поговорить с Роксаной, хотя бы по телефону… Спросить, как она, рассказать о себе, посоветоваться…» Но бывшая учительница словно в воду канула. Наверное, хорошо устроилась. Олька искренне желала, чтобы новая жизнь (аж в другой стране!) тешила Роксану, потому что считала ее достойной наилучших условий и принцев. Конечно, жаль, что уехала так неожиданно, но ведь могла бы и вовсе не появиться в их деревне. Или не так отреагировала бы год назад. Вот сказала бы: «Не выдумывай, давай руку, пойдем, отведу тебя домой, отругаю родителей, чтобы больше не чудили…» И как бы тогда сложилась Олькина жизнь?
Нет, обиды на Роксану не было. Просто ее не хватало. Как единственного человека в Олькиной жизни, который был старше, мудрее, но при этом всегда имел время и желание говорить с девушкой, отвечать на ее вопросы или размышлять с нею вместе над ею же предложенными, так пробуждая в Ольке способность и желание мыслить, находить ответы, искать выход.
А в начале весны появилась в городке Александра.
20
Сон в камере для задержанных в райотделе милиции сном не является. Тем, кто там побывал хоть единожды, «удобства», звуки и запахи запоминаются навсегда, а тем, кто не изведал, объяснять нет смысла. Но кроме этого у каждого человека есть еще и собственные переживания в таком-то месте. Особенно если он попал туда при невероятных обстоятельствах, абсолютно ни в чем не провинившись.
Игорь крутился с боку на бок на твердой полке с «горкой» для головы (это ложе было чем-то похоже на старые выветренные лежаки на прежних советских пляжах в Крыму, но было сбито плотнее и прикреплено к полу при стене), в полусне прислушиваясь к отдаленному грохоту дверей, к лаю бродячих собак за зарешеченным окошком под потолком, к реву машины, которая опустошала во дворе мусорные баки, пожирая их содержимое, и к вою автосигнализаций, которые реагировали на вибрации этого мусоровоза.
Игорю казалось, что его трезвый мозг все-таки чем-то затуманен. Ибо на трезвую голову было немыслимо объяснить даже самому себе события последних двух дней – малолетнюю провидицу возле метро, ключ, Левкину идею с получением дозы адреналина, еще один ключ, случайный выбор дома по принципу – чтоб и не далеко, и не старый, и с кодовым замком на подъезде, но без консьержей… А еще эти лифты, которые одновременно остановились во всем доме, попутчицу, будто запустившую в нем какую-то программу, отметавшую логику и размышления, которые у человека обычно предшествуют поступкам. Но ведь он не пацан, который возбуждается от пребывания в лифте с женщиной, чтобы настолько поддаться эмоциям! Или это не эмоции были, а какой-то инстинктивный толчок на фоне того куража-адреналина в поиске приключений посреди размеренной однообразной жизни?
